«Это был форменный ад,—- рассказывал в сорок пятом году следователю немецкий инженер Альфред Шарк, видевший, как строился завод.— Этот ад был создан руками самих мучеников. Может быть, счастливыми из них следует считать тех, кого смерть настигла за работой. Каждый день из подземелья выносили десятки трупов, а тех, кто, потеряв последние силы, не мог работать, выволакивали из подземелья эсэсовцы, и их судьба так же завершалась в усовершенствованных печах срочно построенного крематория. Среди немецких специалистов, работавших на заводе, в ходу было выражение: «У нас лагерь с одной дверью и вход только сюда». Лагерь постоянно пополняли новыми партиями заключенных. Откуда их привозили, я не знаю. В период строительства одновременно работали не меньше тридцати тысяч человек. Когда завод был готов, из всего контингента для работы на заводе было отобрано около десяти тысяч человек. Отбирали только самых здоровых и имеющих технические специальности. А все остальные, надо думать, были истреблены. Это страшное место было чрезвычайно засекречено. Все мы давали подписку, что никому и никогда ни словом, ни намеком не сообпдим о том, что мы видим в лагере «Зеро». В противном случае— смертная казнь. Я поступил, как подсказала мне совесть: вскоре после пуска завода я бежал из этого ада и до конца войны скрывался у старшего брата на хуторе в Баварии. В отношении заключенных, работавших на заводе, инструкция была предельно ясной: ни один из них живым отсюда выйти не мог. Тайна завода должна была умереть вместе с ними. На заводе работало немало инженеров из среды заключенных. Некоторым из них даже были предоставлены более сносные условия существования. Но и они тоже были обречены…»
А вот выдержка из докладной записки, опубликованной в сборнике американской службы информации «Концентрационный лагерь».
«В южной части Гарца находились важные военные предприятия, в том числе довольно большой авиационный завод и подземный, укрытый глубоко в горах, завод по производству снарядов «Фау-1» и «Фау-2». Здесь основные шахты тянулись почти полтора километра под землей и были связаны между собой сорока восемью тоннелями.
Этот завод был построен политическими заключенными. Они же и обслуживали предприятие. Среди этих политических заключенных находились немцы, французы, голландцы, русские, чехи и поляки. Согласно показаниям одного голландского врача, в лагере ежегодно сжигали в печах девять тысяч трупов.
Заключенные должны были работать по 18 часов в сутки. Питание их состояло только из жалкого куска хлеба и одного литра жиденького супа. Когда они становились слишком слабыми и не могли больше работать, их отправляли в «лазарет». Там не было ни медикаментов, ни продуктов, ни врачебной помощи, кроме той, какую больные могли оказать друг другу.
Когда 11 апреля американцы достигли Нордхаузена, вокруг завода и бараков лежало две тысячи семнадцать трупов».
Пока шло строительство завода, эсэсовцы применяли тактику, которая в одном из их документов названа «схемой проходного двора». Сюда привозили и пригоняли рабов из разных лагерей. Задача состояла в том, чтобы они работали на полный износ. Тысячи узников погибали в самом начале, когда под землей производились взрывные работы. Эсэсовцы в тот период делали с заключенными все, что приходило им в их шальные головы. Не кто другой, как рейхсминистр СС Гиммлер, был главным наблюдателем этой стройки. Именно он подписал секретный приказ, на основании которого была создана «схема проходного двора».
Сколько десятков тысяч людей прошли через этот страшный двор, установить точно нельзя. Люди умирали в подземелье от непосильного труда, задыхались от отсутствия кислорода и от газов. Эсэсовцы убивали заключенных за самую ничтожную провинность. Регулярно проводилась так называемая «вентиляция»: доведенную до полного изнеможения партию заключенных якобы угоняли обратно в тот лагерь, откуда их привезли. Эти люди попросту исчезали. Такая «вентиляция» повторялась через каждые два-три месяца. Главное- не дать людям опомниться, оглядеться, понять, что здесь происходит. Любой способ уничтожения был хорош — ведь это соответствовало задаче сохранения сверхсекретности объекта.
Положение несколько изменилось, когда завод был построен.
Тех, кто был оставлен работать на заводе, уже нельзя было прогонять через «проходной двор». Быстрая смена рабочих и вызванное этим непрерывное обучение новых могли отразиться на темпах выпуска продукции.
Но это совсем не означало отмены главного условия: живым отсюда никто уйти не мог. Обессиленные, больные, как и раньше, уничтожались. Рабы завода жили в подземных пещерах, без света и воздуха. Спали на камнях. В одной из таких пещер жило три тысячи человек. Пока полторы тысячи работали у станков, остальные спали. Вернувшиеся из цехов ложились на камни, еще теплые после товарищей. Месяцами не мылись. На потные лица толстой коркой ложилась пыль, которую отмывали собственной мочой. Не было достаточно воды и для питья. Многие заключенные, доведенное жаждой до безумия, пили свою мочу и умирали от отравления.
В месяц два-три раза проводилась казнь так называемых саботажников. К двум виселицам, стоящим на поверхности, выгоняли часть заключенных и выстраивали из них очередь.
Эсэсовский оркестр исполнял веселые опереточные мелодии, под которые приговор приводился в исполнение. Такую казнь эсэсовцы называли «оперетка».
Но и в этом аду многие не сломились, не пали духом и вели борьбу с палачами, не страшась смерти.
Здесь ничего не придумано, это всего лишь пересказ официальных данных, зафиксированных американским судом в Дахау в 1947 году, когда на скамью подсудимых попало несколько далеко не главных организаторов этого ада.
7
Шла к концу вторая военная зима. На стройке подземного завода в самом разгаре была фаза «заселение», хотя еще не были закончены фазы «термит» и «броня». Работы по всем трем фазам проходили теперь одновременно. Гитлеровцы торопились.
Сергей Николаевич Баранников, работавший на монтаже станков, со злостью наблюдал эту немецкую организованность. Как и другие узники, он знал, что из лагеря выхода в жизнь нет. Иногда по ночам ему казалось, что он уже давно погиб, а живет и думает о нем, погибшем, какой-то совсем другой человек. И это тот, другой человек лежит сейчас в черной, душной пещере, набитой тяжело дышащими, стонущими во сне людьми. И это тому, другому человеку лежащий рядом с ним Степан Степанович хрипло говорит:
— Может, и хорошо, что пути нам отсюда нет. Вернись домой, расскажи, что пережил, ведь не поверят, подумают — рехнулся старик… А такое неверие будет хуже смерти…
Жил в лагере паренек из Франции. Звали его Рауль. Больше о нем никто ничего не знал. Был слух, будто работал он связным в отряде маки, но сам Рауль, когда у него спрашивали об этом, только смеялся. Веселый, неунывающий, он подружился с Демкой. Как они разговаривали без общего языка, непонятно. А ведь разговаривали же. Сойдутся и давай втолковывать что-то друг другу. Жестикулируют, смеются, и узники, смотря на них, улыбаются. Однажды Рауль сообщил Демке, что ему исполняется девятнадцать лет. Демка приготовил ему подарок — пачку сигарет, выпрошенную им у гестаповцев. Они сговорились справить день рождения Рауля в воскресенье, когда оба будут на поверхности подметать мусор возле земляного кургана. Рауль намекнул, что у него есть великолепное угощение…
В воскресенье утром Рауля повесили перед строем лагеря. Рауль точно не понимал, что с ним происходит, он улыбался конвоирам, что-то оживленно им говорил. Но, когда палач стал надевать ему на шею петлю, он закричал на весь плац тонким, страшным голосом. Голос его на лету оборвался — палач ногой выбил у него из-под ног скамейку.
Его повесили за то, что он для своего дня рождения стащил на комендантской кухне банку с остатками повидла.
Прав Степан Степанович: в самом деле, поверит ли кто, что могло быть такое на земле, среди людей?
Первое время подпольщики вели в подземелье только разъяснительную работу. Они рассказывали всем, что из лагеря никто живым не выйдет. Получив такое задание от товарища Алексея, Баранников удивился:
— Зачем? И без того тяжело…
— «Зачем, зачем»! — рассердился товарищ Алексей.— Я, брат, сам всю жизнь говорил людям о светлом в их жизни. А здесь мы вынуждены брать в помощники саму смерть…— Он помолчал и уже спокойно продолжал: — Сознание всеобщей обреченности объединит людей и, кроме того, затруднит деятельность шпиков и провокаторов из среды заключенных. А это уже немало. Одновременно мы словом и делом дадим людям понять, что шанс на спасение может дать только организованная борьба, что только сообща можно выручить попавшего в беду.
И все же это было не просто— человеку со смертной тоской в потухших глазах сказать, что он обречен. Но вскоре Баранников убедился, что расчет товарища Алексея был правильным. Сознание общей обреченности сплачивало людей, пробуждало в них угрюмую решительность и готовность к беззаветному сопротивлению палачам.
Подпольная организация становилась на ноги. Такие, как Баранников, вожаки появились и в других пещерах. Они установили связь друг с другом, а затем образовался руководящий центр, который возглавил майор танковых войск Пепеляев.
Центр именно образовался, ибо никакого собрания по выборам центра, конечно же, не было. Просто всем,постепенно стало ясно, что наиболее сильные и умные подпольщики действуют во второй пещере. Туда потянулись запутанные ниточки связи. Они часто обрывались, не достигнув цели, но, так как и из второй пещеры в другие тянулись такие же ниточки, связь постепенно налаживалась. И вскоре как бы сама собой подпольная работа в подземелье сосредоточилась вокруг второй пещеры, где жил и действовал русский майор Пепеляев.
Так же постепенно выяснилось, что в лагере действует еще и хорошо налаженная организация немецких антифашистов, в которой участвуют патриоты и других европейских стран. Во главе ее был товарищ Отто. Обе организации установили между собой связь, и судьбе было угодно, чтобы сделал это Баранников: в ту пору товарищ Отто оказался обитателем той же пещеры, где жил Сергей Николаевич.
Это произошло так.
Однажды после работы к Баранникову подошли три немца, такие же, как он, заключенные.
— Ты русский? — спросил самый старший из них,
У него было лицо рабочего, резко прочерненное, с глубоко сидящими внимательными и спокойными глазами. В первую минуту Баранникова больше всего удивило, что он говорит по-русски.
— Да, русский.
— Ваших здесь много?
— В этой пещере человек сто.
— Это хорошо,— сказал немец.— Ваши капитулируют последними. Надо разъяснять вашим людям первое лагерное правило: чтобы сохранить облик человека, надо до конца оставаться человеком.
«Неплохое правило»,— подумал про себя Баранников, всматриваясь в своего собеседника.
— А ты кто?
— Я немец.— Он усмехнулся уголками рта.— И очень опытный немец. Десятый год изучаю тюрьмы Гитлера.
—- Коммунист? — прямо спросил Баранников.
— Просто приличный человек,— по-прежнему спокойно ответил немец, в упор глядя на Баранникова.
— Хорошо говоришь по-русски.
Снова немец усмехнулся уголками рта:
— Был случай изучить…— Он помолчал.— У ваших товарищей нет заблуждений насчет будущего всех нас?— Он кивнул на узников, копошившихся в темноте пещеры.
— Везде одно и то же,— сказал Баранников.— Но надо держаться до конца.
На этом их первый разговор и кончился.
Потом они разговаривали еще несколько раз. Баранников уже называл его «товарищ Отто», а он его — «товарищ Сергей». С каждой новой встречей Отто становился все оолее откровенным. Баранников чувствовал, что немец должен сказать ему что-то очень важное. В том, что Отто ведет тайную работу среди заключенных, Баранников уже не сомневался и по цепочке связи сообщил об этом майору Пепеляеву. Он видел, каким авторитетом пользуется Отто у товарищей. Почти всегда рядом с Отто был кто-нибудь из двух его наиболее близких друзей. Чаще тот, постарше, которого звали Вернер. Другой, молодой, с одним глазом, часто исчезал из пещеры.
Однажды рядом с Баранниковым лег худощавый мужчина и сразу сказал ему, что он венгерский коммунист. Сделав это признание, он в течение нескольких суток не заговаривал с Баранниковым. Ляжет рядом и тут же заснет. Как-то утром, когда вой сирены ворвался в пещеру и вся она зашевелилась, наполнилась гулом голосов, кашлем, стонами, новый сосед Баранникова, посмотрев вокруг, сказал:
— За все это они ответят. Да?
Баранников промолчал. Вдруг он увидел, что из темноты на него смотрит Отто. Когда венгр был около выхода, Отто подошел к Баранникову:
— Твой сосед — человек гестапо. Остерегайся,— быстро проговорил он.
— Он сказал, что является венгерским коммунистом,
— Боюсь, он не знает, где Венгрия. Остерегайся. А мы, со своей стороны, примем меры, Мои друзья его уберут…
— Спасибо.
— За это не благодарят.— Отто, как всегда, чуть заметно улыбнулся: — Без такой взаимной выручки мы не могли бы жить, как без дыхания.— Он помолчал и, пристально глядя в глаза Баранникову, сказал: — Нам вообще надо установить тесный контакт. Я слышал, во второй пещере есть очень толковый русский майор Пепеляев. Ты его знаешь?
— Слышал о нем.
— Хорошо бы мне с ним связаться…
И вскоре эта связь была установлена.
А «венгерский коммунист», спустя два дня действительно исчез и в пещере больше не появлялся.
Одна из пещер, находившаяся на южной стороне горы и имевшая прямой выход на поверхность, называлась санитарным бункером. Санитаром там работал связанный с подпольщиками чех Карел Зубка. В организацию его вовлек Иржи Стеглик, который и здесь работал писарем в канцелярии. Санитарный бункер стал местом свиданий подпольщиков. Для этого Стеглик в список дежурных уборщиков бункера включал тех, кому необходимо было встретиться…
На заводе вступила в действие фаза «заселение». Начался монтаж оборудования. Стеглик через уборщиков сообщил, что лагерное начальство начало готовиться к отбору заключенных, которые останутся работать на заводе. В ответ на это руководящий центр отдал приказ всеми способами замедлять строительство завода, разъясняя заключенным, что время стройки для многих — срок их жизни.
Два серба, занятые на взрывных работах, сумели похитить заряд взрывчатки. Они заложили его под бетонные плиты, которыми укреплялись стены главного входа на завод. Действовавший вместе с сербами француз, работавший на монтаже электропроводки, подключил взрыватель заряда к линии освещения, а концы подключения вывел в потайное место. В нужный момент можно будет произвести взрыв, устранение последствий которого потребует немало времени. Так была подготовлена первая большая диверсия. Руководящий центр выжидал выгодного момента для ее свершения.
В подземном зале, который назывался «цехом № 5 второго сектора», заканчивалась подготовка бетонных площадок для станков. Здесь проводила диверсию другая группа заключенных…
Страшное зрелище представляла собой эта гигантская пещера. В ярком свете прожекторов копошились люди. Они работали по пояс голые. Их невероятно худые тела с резко проступавшими костями лоснились от пота— вентиляция еще не была включена, и в пещере стояла жаркая влажная духота. Воздух был так насыщен влагой, что в скрещении прожекторов вспыхивали радуги. Лязгание металла, человеческие голоса — все звуки были здесь приглушенными и непривычными. Время от времени включался мощный динамик, через который руководитель работ отдавал распоряжения. Этот нечеловеческий голос звучал оглушительно, точно рев великана, командующего пигмеями.
Войдя в цех, Баранников сразу понял, что здесь происходит что-то тревожное. Большинство людей не работали,угрюмо наблюдая за группой немецких инженеров, стоявших возле бетонной площадки, еще схваченной деревянной опалубкой. В центре группы был сам главный инженер, доктор Гросс.