Однако в реальности отсутствует главная, ключевая составляющая фобии - сам страх. Для его появления и распространения мы слишком хорошо знаем, что такое организации (так, мы знаем их значительно лучше, чем других кандидатов на роль носителей «нечеловеческого разума» - дельфинов). Мы живем и работаем в них, воспринимаем их как дом, построенный если не своими собственными руками, то, во всяком случае, на нашей памяти, мы взаимодействуем с ними и, что бы про них не говорили, не боимся их, - потому что хорошо знаем и видим, что в целом они созданы нами и в основном для нашего же собственного блага. Мы слишком привыкли пользоваться ими в своих целях, чтобы какие-то слова о них, пусть даже подкрепленные периодическими бессмысленными и болезненными действиями с их стороны, могли нас серьезно напугать.
Но главное - мы инстинктивно (и вполне справедливо) склонны рассматривать организации как наше собственное продолжение. А такой подход исключает саму возможность появления страха на самом надежном - на подсознательном уровне: человек может бояться своего дома, своих детей и своих домашних животных, но в принципе не способен ощутить угрозу со стороны своего собственного, послушного ему тела - со стороны собственной руки или ноги.
Поэтому предположение о разумности организаций, - не информационный фантом и не оригинальная фобия, но обыденная реальность.
То обыденное, что окружает нас и частью чего мы являемся почти с самого своего рождения и часто - до самой смерти, оказывается едва ли не самой захватывающей из доступных нам тайн нашего собственного бытия.
Что может быть более обескураживающим с точки зрения ограниченности возможностей отдельного человеческого сознания? Что может быть более вдохновляющим с точки зрения возможностей и перспектив развития человечества, его познания и самопознания?
Повторим еще раз: посредством все более разветвленных и сложных организаций человечество постоянно приспосабливает себя к решению все более сложных проблем, как бы приподнимая свой интеллектуальный и организационный уровень до уровня, соответствующего этим проблемам.
Из-за принципиального единства мироздания эти проблемы в конечном счете едины и по мере усложнения, как это ни парадоксально, настойчиво требуют не только нарастающей специализации, но и выработки все более единого подхода к ним, - требуют универсализации знания.
Универсализация знаний, несмотря на растущую потребность в ней, на индивидуальном уровне редка, если вообще встречается: слишком сложны и разнообразны эти знания. Даже философия, универсальная по своей природе, требует создания специальных и достаточно сложных систем «приводных ремней», адаптирующих ее положения к реалиям конкретных сфер знаний.
Обычно универсализация знания проявляется лишь частично: как синтез, объединение предварительно резко разделенных и при том - обязательно смежных отраслей знания. В традиционном же, энциклопедическом, всеохватывающем (или хотя бы широко охватывающем) смысле слова она оказывается достоянием либо разветвленных компьютерных систем, либо крупных коллективов, становящихся в эпоху информационных технологий вместо отдельного человека основной единицей, инструментом и в конечном счете, вероятно, субъектом познания.
К нынешнему человечеству вполне применим апокриф об использовании иероглифического письма: число иероглифов, необходимых для написания или прочтения специализированной статьи и тем более книги, заведомо превышает в принципе доступное заучиванию одним человеком. Поэтому процесс письма и чтения по специальности - и, таким образом, процесс познания в целом, - доступен не отдельному человеку, но только коллективу.
Эпоху информационных технологий, характеризующуюся в том числе и взрывообразным расширением любой информации, едва ли не каждый бит которой превращается в своего рода заново взрывающуюся «сверхновую звезду», в полном смысле этого слова можно назвать «эпохой интеллектуальной коллективизации», точнее - эпохой принудительного, технологически предопределенного и в определенной мере даже насильственного коллективизма. Ибо один человек принципиально не в силах найти и воспринять необходимый для него объем информации.
В этом отношении коллективизм компьютерного века столь же жестко предопределяется использованием господствующей технологии, как и коллективизм Древнего Египта и других государств, для которых организация массовых работ (в основном в области мелиорации) были объективным условием выживания.
Качественная разница заключается в самих используемых технологиях и, соответственно, в уровне и производительности индивидуального человека и его индивидуального сознания, являющегося частью коллективного разума.
В Древнем Египте организация общества могла быть сколь угодно совершенной, - но она находилась в столь жестких внешних рамках и осуществляла настолько примитивные функции, что по необходимости представляла собой простейший социальный автомат, не способный не то что к сложной деятельности и самообучению, но даже к малейшему стихийному приспособлению к меняющейся окружающей среде. При значительных и относительно быстрых изменениях этой среды социальные автоматы древности рушились, как карточные домики, какими бы изощренными они ни были и какие индивидуальные умения ни стимулировали бы они в своих недрах на потребу восхищенным археологам будущего.
Однако принудительный коллективизм компьютерной эры имеет и другую - не коллективную, но индивидуальную сторону. В условиях доминирования информационных технологий индивидуум постепенно становится таким же частичным работником, каким он был и в машинном производстве. Раньше он был бесправным придатком станка - теперь он становится почти столь же бесправным придатком общедоступного, но все равно не зависящего от него и не контролируемого им информационного окружения, - принадлежащего и управляемого, правда, уже не таким же отдельным человеком, как и он сам, но «коллективным разумом» новых организаций.
Специализируясь на неизбежно узкой и, как правило, в силу объективных обстоятельств сужающейся теме, работник ставится ограниченным, односторонне развитым. Если организация - это нечто «большее, чем человек», то ее сотрудник, какие бы степени свободы ни были ему предоставлены, - неизбежно уже нечто меньшее.
Именно в этом заключается, с одной стороны, один из секретов успешности американской личной ограниченности, на которую обращают внимание большинство представителей других обществ, а с другой - причина настойчивого, последовательного и в конечном счете эффективного культивирования американским обществом этой ограниченности. Дело в том, что ограниченность личности, ее одностороннее развитие существенно облегчают ее встраивание в организацию и тем самым повышает ее эффективность как частичного, пусть даже и творческого, работника.
Односторонне развитых людей намного легче складывать в организационные структуры - по тем же причинам, по которым строить сооружения из одинаковых и потому заведомо совпадающих друг с другом кубиков проще и надежней, чем из хаотически подобранных объектов случайных, пусть даже и красивых, очертаний.
Именно в этой особенности американского национального характера и заключается одна из причин того, что искусство составлять людей в структуры впервые появилось как вид деятельности именно в США. А когда людей легче складывать в структуры, то и сами эти структуры работают надежней и добиваются больших конкурентных успехов.
Оборотная сторона этого - упрощение структуры личности не только как результат, но и как стратегическая социальная цель, как стихийно проявляющаяся задача основной части организаций и общества в целом. Это ведет к стандартизации, ограничивающей возможности индивидуального творчества и подрывающей тем самым саму возможность прогресса организаций.
Американское общество выработало множество разнообразных и в целом эффективных механизмов (начиная с поддержки иммиграции творческих людей и знаменитой «политкорректности»), стимулирующих внутреннее разнообразие и смягчающих тем самым описанное противоречие. Однако все эти усилия остаются частичными, сохраняющими описанное противоречие, которое, несмотря на все старания, еще может «выстрелить».
Возможен, впрочем, и иной вариант: противоречие между стандартизацией индивидуальных личностей ради удобства формирования организации и потребностью этих же организаций в необычных личностях ради стимулирования необходимого для их развития творчества может быть решен и на уровне коллективов, а не отдельных людей.
Ведь развитие компьютерных технологий и формирование всемирной информационной сети может достигнуть момента, когда ее сложность будет сопоставима со сложностью человеческого мозга или даже превысит ее. С этой точки зрения нынешние раздробленные и противоречивые «коллективные сознания» могут стать элементами и контурами единого планетарного сознания, подобно тому, как индивидуальное сознание человека уже становится элементом сознания коллективного. Это сознание впервые в истории цивилизации может сделать человечество (а точнее - его активно использующую компьютерные технологии часть) действительно единым целым. Следует подчеркнуть - человечество, но не отдельных людей и даже не их отдельные объединения (организации).
При усложнении и сгущении информационных потоков на базе более развитых коммуникаций еще до формирования единого планетарного сознания возникнут единые планетарные контуры переработки информации, носящие полностью надчеловеческий характер и, вполне возможно, в принципе не поддающиеся восприятию со стороны индивидуальных сознаний. Было бы безосновательным биологическим шовинизмом априорно утверждать, что этим контурам и связанному с ними планетарному разуму будут недоступны творчество и интуиция. Более того: близость по масштабу к единому информационному полю, являющемуся, как мы предположили (см. параграф …), источником интуиции и творчества, позволяет допустить, что эта форма мышления будет более органична ему, чем отдельным личностям.
Таким образом, снижение способности к творчеству со стороны интегрируемых в организации отдельных личностей может быть с лихвой восполнено появлением качественно нового субъекта творчества - коллективного разума или объединения коллективных разумов в единый планетарный разум, по-прежнему образуемый в конечном счете индивидуальными людьми и не существующим без них и вне них. Сегодня он если уже и существует, то, скорее всего, лишь потенциально; это «разум, еще не проснувшийся».
Человек будет постоянным источником пополнения информационного поля; возможно, некоторые его особенности (в частности, эмоциональность) обеспечат ему положение уникального элемента в иерархии разумов и, соответственно, сделают его вклад в формирование информационного поля необходимым и незаменимым.
Биологическая, социальная и технологическая эволюция станут предварительными элементами эволюции надчеловеческого сознания, - а возможно, и сознательно используемым им инструментом самосовершенствования.
Человечество, по-видимому, еще не столкнулось непосредственно с планетарными проблемами, требующими формирования и пробуждения планетарного же разума. Но то, что инструмент этого формирования уже куется вдохновленными похотью любознательности и наживы умами, заставляет вглядываться в убегающий горизонт человеческого развития в предвкушении новых проблем и свершений. Хотя нельзя полностью исключить вероятности того, что не только коллективный разум, но и грядущие планетарные проблемы окажутся доступными для восприятия только коллективного, но не индивидуального сознания, а мы в своем стремлении к известному и покою сможем увидеть лишь их слабое отражение, воспринимая их лишь как частное изменение привычных, рутинных проблем.
* * *
Так или иначе, главным уроком на сегодняшний день и одновременно главным результатом развития информационных технологий является то, что основным действующим лицом мировой истории неуклонно становится все более разумная, все более крупная и все более «мягкая», то есть все меньше претендующая на монопольное, единоличное обладание своими членами, организация.
Историю в еще большей степени, чем в наполеоновские времена, делают «большие батальоны», - движущиеся сами и по своей воле, не ощущаемой для своих членов, больше не нуждающиеся в думающих за них и направляющих их Наполеонах, - по-видимому, отныне и навсегда.
3.3. Человеческое сознание - качественно новый предмет труда
Как было показано выше (см. введение и параграф …), качественное расширение возможностей творческого труда, вызванное широкомасштабным использованием компьютера, не просто ускорило технологическую эволюцию человечества, но и качественно изменило ее, придав ей принципиально новое направление. Человек впервые за свою историю получил технологическую возможность (и при помощи конкуренции немедленно создал категорическую необходимость реализации этой возможности) создать колоссальные по масштабу и всеобъемлющему характеру, практически планетарные информационные технологии. В силу своих внутренних особенностей из простых систем поиска и передачи информации они очень быстро превратились в механизмы постоянного и широкомасштабного контроля и трансформации его же собственного сознания.
Дело в том, что, в отличие от традиционных «материальных» технологий, продуктом которых является тот или иной товар, то есть в целом отделенная, обособленная от человека вещь или услуга, продуктом информационных технологий волей-неволей является определенное состояние самого человеческого сознания, в том числе массового.
Таким образом, развитие технологий, если рассматривать их с точки зрения отчуждения от человека, прошло «большую диалектическую спираль»: от полного слияния с человеком в первобытнообщинном строе до все большего отрыва от него в эксплуататорских (промышленных) социальных структурах и обратно, к слиянию с ним в процессах творческого труда информационной революции (традиционный взгляд на эти процессы см. в параграфе …).
При этом вновь наблюдаются устойчивые тенденции к возрождению универсального знания (прежде всего это «второе рождение» философии и особенно психологии) и появлению своего рода практиков-энциклопедистов, работающих в целом ряде различных сфер человеческой деятельности одновременно (к этой категории относятся прежде всего системщики, организаторы коллективов и специалисты в области public relations - специалисты по формированию сознания). Само же человеческое познание, традиционно концентрирующееся в основном в области технологий, по мере усиления творческой компоненты труда становится все более и более гуманитарным, что порождает парадоксальное противоречие между техническим по своему характеру предметом познания и его гуманитарным характером.
Современные масштабы и значение развития и распространения творческого труда для повседневного развития человечества не стоит ни переоценивать, ни недооценивать. С одной стороны, этот процесс, несмотря на свою наглядность и воздействие на воображение, все еще остается весьма далеким от завершения и связанного с ним выхода в новую плоскость, новое измерение развития человечества. С другой стороны - он уже сейчас, в заведомо далекой от завершения форме, создает для человечества качественно новую реальность - реальность управления собственным сознанием, как коллективным, так и индивидуальным. Картину дополнительно усложняет его частичность, в принципе неизбежная для всякого самоуправления.