— Я выросла без матери, — сказала однажды Габриелла, — но отец у меня очень добрый, добрый, как бог.
— А я рос без отца, — отозвался проклятый сын, — но мать была для меня добрее, чем ангелы небесные.
Этьен рассказывал о своей юности, о своей матери, о своей любви к цветам. Когда он заговорил о цветах, девушка глубоко вздохнула. Этьен спросил, что с ней. Она покраснела и сначала не хотела отвечать; но когда бледное лицо Этьена, которого как будто смерть коснулась своим крылом, омрачила грусть и затуманился взор, отражавший малейшие волнения его души, она промолвила:
— Да ведь и я тоже ужасно любила цветы.
Не было ли это косвенным признанием в любви? Целомудренным девушкам всегда кажется, что они и в прошлом были связаны с любимым одинаковыми вкусами и склонностями. Любовь всегда хочет казаться старше — это кокетство юности.
На следующий день Этьен принес ей редких цветов, которые привезли по его приказу, как привозили некогда для него самого редкостные растения, за которыми посылала его мать. Кто знает, какие глубокие корни пустило чувство в душе юноши, который, помня о ласковых заботах матери, когда-то вносивших радость в его жизнь, расточал их теперь любимой девушке! Как много значения имели эти мелочи, — в них смешивались две его привязанности. Цветы и музыка стали для Этьена и Габриеллы языком их любви. В ответ на цветы, которые посылал ей Этьен, девушка тоже дарила ему букеты, — а ведь недавно по одному из ее букетов старик Бовулуар угадал, что его невежественная дочь знает сердцем слишком много.
Неведение материальной жизни, отличавшее обоих влюбленных, было как бы черным фоном, на котором так четко выделялись малейшие штрихи в этой картине духовного сближения, исполненного тонкой и чистой прелести, как сцены античной жизни, написанные красной краской на этрусских вазах. В их беседах каждое слово влекло за собой множество мыслей, ибо оно было плодом долгого раздумья. Обоим несмелым влюбленным начало любви казалось и последним ее пределом. Никто не стеснял их свободы, но оба они были в плену своей наивности, и каждый из них пришел бы в отчаяние, если б разгадал тайный смысл своих смутных желаний. Оба они были поэтами и живой поэзией.
Музыка, искусство, которое больше всего чувствуют влюбленные, стало истолкователем их мыслей, и они с наслаждением повторяли друг за другом какую-нибудь музыкальную фразу, без помехи изливая в волнах прекрасных звуков страстную любовь, переполнявшую их сердца.
Зачастую любовь растет, проходя через свою противоположность, — тут и размолвки и примирение, в будничной форме идет борение духа с материей. Но лишь только взмахнет белыми своими крылами истинная любовь, она сразу возносится над этими битвами, и тогда уж не отличишь двух сторон человеческого существа, — все в нем одухотворяется, любовь подобна тогда творению великого художника, где нашел наибольшее свое выражение его гений: все в его шедевре залито светом, самым ярким, чистым светом, который нет надобности подчеркивать тенью, чтобы добиться рельефности. Габриелла по врожденной женской интуиции и Этьен как человек, много перестрадавший и много размышлявший, быстро прошли тот путь, по которому идет обыденная влюбленность, и вскоре уже были за ее пределами. Как все слабые натуры, они быстрее прониклись верой друг в друга, которую сравнить можно с зарей, окрашивающей пурпуром небеса; и эта вера стала их силой, поднимала их душу. Для них всегда сияло солнце. Вскоре их взаимное доверие достигло уже той высоты, где невозможны ни ревность, ни мучительство; каждый всегда был готов к самопожертвованию, всегда полон обожания. В их любви не было страданий. Оба были одинаково слабые существа, но обоих делал сильными их союз; если юный герцог д'Эрувиль превосходил дочь лекаря ученостью и высоким положением, все его условные преимущества затмевала красота Габриеллы, ее возвышенные чувства, ее тонкое очарование. Как две белокрылые чайки, вознеслись они рядом в ясное небо, Этьен горячо любит и горячо любим, настоящее безмятежно, будущее безоблачно: замок отцом отдан сыну, он тут полновластный хозяин, море принадлежит обоим влюбленным; ни малейшая тревога не нарушает гармонии песни любви, которую они поют так согласно; девственная чистота сердца и ума расширяет их кругозор, мысли текут свободно, рождаясь одна из другой без всякого усилия; чувственное желание, с удовлетворением которого увядает очень многое, вожделение, этот грех земной любви, еще не коснулось их. Как два Зефира, присевших вместе на ветку ивы, они довольствуются счастьем любоваться отражением друга в зеркале прозрачных вод; их очаровывает беспредельность, они с восторгом созерцают морскую ширь, даже и не помышляя скользить по ней в ладье, которую ведет надежда, поставив белые паруса и обвив снасти гирляндами.
В любви бывает краткое время, когда она сама себе довлеет, когда влюбленные счастливы уж тем, что она существует. Это весенняя пора любви, пора еще не распустившихся почек, и случается, что тогда влюбленный прячется от своей любимой, желая усилить удовольствие от любовной игры и, притаясь, лучше рассмотреть свою избранницу. Но Этьен и Габриелла по-детски бесхитростно наслаждались своим счастьем: то они, словно две сестры, обменивались невинными признаниями, то по смелости пытливой мысли могли назваться братьями. Обычно в любви один бывает рабом, а другой кумиром, но наши влюбленные воплощали мечту Платона: они стали единым богоподобным существом. То он, то она защищали его от самих себя. Постепенно, медленно, одна за другой пришли и ласки, но такие чистые и шаловливые, веселые и задорные, как игры двух зверьков, едва вступивших в жизнь. Чувство, заставлявшее их вкладывать всю душу в звуки страстных песен, вело их к любви через множество превращений, но они были неизменно счастливы. Радости любви не лишали их сна, не повергали в безумие. То было лишь начало все возраставшего наслаждения, для них еще не расцвели алые цветы страсти, венчающие ее стебель. Они всецело отдавались своему чувству, не подозревая об опасности. Каждый простодушно осыпал похвалами красоту друга и, воспевая ее в этих тайных идиллиях, расточал целые сокровища поэтических эпитетов, угадывал те нежные преувеличения, те страстные ласкательные слова, которые нашла античная муза Тибулла и пересказали нам итальянские поэты. Слова, слетавшие с их уст, рождавшиеся в их сердцах, были подобны пенным волнам, омывавшим мелкий песок на берегу моря, таким одинаковым и таким непохожим друг на друга. Радостная и вечная верность.
Если считать по дням, то прошло всего пять месяцев, но если в счет включить бесчисленные впечатления, мысли, мечты, глубокие взгляды, расцветшие цветы, воплотившиеся надежды, бесконечные радости, распущенные и так изящно разбросанные по плечам локоны, тотчас же подобранные заколками и украшенные цветами; задумчивые разговоры, прерванные, вновь завязавшиеся и вновь оставленные, веселый смех, промокшие на прогулках ноги, детскую охоту за ракушками, прилепившимися к скалам, поцелуи, восторги, объятия, — то, можно сказать, прошла целая жизнь, и смерть подтвердит, что это сущая правда. Бывают существования неизменно мрачные, протекающие под хмурым, серым небом, но представьте себе ясный день, яркое солнце, пылающее в голубом небе, — такова была весенняя пора этой нежной любви, веселый месяц май, когда Этьен, черпая утешение в сердце Габриеллы, позабыл все прошлые горести, а Габриелла в сердце своего властителя черпала надежду на бесконечные радости в будущем. Единственным глубоким горем для Этьена была смерть матери; единственным счастьем для него могла быть лишь любовь Габриеллы.
Тихий ручеек этой сладостной жизни превратился в бурный поток из-за грубого вторжения в нее некоего честолюбца. У герцога д'Эрувиля, старого вояки и жестокого, но хитрого дипломата, заговорило в душе недоверие, после того как он дал своему лекарю обещание, которое тот потребовал. Подручным и доверенным лицом наместника Нормандии во всех его политических интригах состоял барон д'Артаньон, лейтенант его личного отряда. Барон как раз был таким человеком, какие нравились герцогу: рослый силач, похожий на мясника, с широким мужественным лицом, язвительный и холодный — наемный убийца, охранитель трона, грубый рубака, непреклонный в исполнении приказа и готовый на все что угодно; прибавим еще, что он происходил из знатного, но захудалого рода, был честолюбив, известен солдатской честностью и хитростью. Руки его были под стать лицу — большие и волосатые руки кондотьера. В обращении с людьми барон был резок и славился краткостью и точностью речи. И вот наместник приказал ему последить, как Бовулуар ведет себя с новым хозяином замка, признанным наследником герцога. Пребывание Габриеллы в Эрувиле держали в тайне, но лейтенанта личного отряда герцога было трудно обмануть; он слышал, как мужской и женский голоса пели дуэтом, по вечерам видел свет в домике, стоявшем у моря, догадался, что все заботы Этьена, который требовал для кого-то цветов и отдавал различные распоряжения, относятся к женщине; потом он несколько раз встречал на дорогах кормилицу Габриеллы, то ехавшую в Форкалье за каким-нибудь убором Габриеллы, то увозившую туда белье для стирки, то доставлявшую девушке пяльцы или еще какие-нибудь вещи. Барону д'Артаньону захотелось посмотреть на обитательницу домика, он увидел дочь костоправа и влюбился в нее. Бовулуар был богат. Герцога, несомненно, привела бы в ярое негодование дерзость лекаря. Барон д'Артаньон мог воздвигнуть на двух этих основах свое благополучие. Узнав, что сын его влюблен, герцог, конечно, подыщет ему в жены высокородную и богатую наследницу, владеющую многими поместьями, и, решив отвратить Этьена от возлюбленной, сделает так, чтобы Габриелла нарушила верность ему, вышла замуж за какого-нибудь промотавшегося дворянина, который заложил свои земли у ростовщика. У барона не было земель. Словом, все могло сложиться превосходно, если б д'Артаньон имел дело с такими характерами, какие обычно встречаются в свете, но, столкнувшись с Этьеном и Габриеллой, он должен был потерпеть неудачу. Впрочем, уже не раз барона выручал случай.
Приехав в Париж, герцог отомстил за смерть своего сына Максимильяна, убив его соперника, и присмотрел для Этьена невесту, да еще такую завидную, что и сам не ожидал: наследницу всех владений одной из ветвей дома Гранлье, высокую надменную красавицу, которую соблазнила перспектива носить после смерти свекра титул герцогини д'Эрувиль. Герцог надеялся, что он уговорит сына жениться на девице де Гранлье. Узнав, что Этьен влюбился в Габриеллу, он решил не уговаривать, а заставить сына. В замене одной невесты другой герцог не видел ничего особенного. Этот грубый политик очень грубо понимал любовь. Возле него умирала мать Этьена, он не услышал, не понял ни единого ее стона. Герцог, пожалуй, никогда еще так не гневался, как в тот час, когда гонец привез ему послание, в котором барон д'Артаньон сообщал, что планы лекаря Бовулуара, несомненно, питающего самые честолюбивые намерения, осуществляются с неимоверной быстротой. Тотчас же герцог приказал снарядиться в дорогу и повез из Парижа в Руан, а оттуда в свой замок графиню де Гранлье, ее сестру маркизу де Нуармутье и девицу де Гранлье, якобы желая показать им Нормандию. За несколько дней до его приезда неизвестно кто и каким образом распространил слух о романе Этьена, и повсюду, от Эрувиля до Руана, только и было разговоров, что о страстной любви герцога де Ниврона к Габриелле Бовулуар, дочери знаменитого костоправа. В Руане рассказали об этом и старому герцогу как раз за обедом, устроенным в его честь: гости обрадовались случаю подпустить шпильку деспоту, тиранившему всю Нормандию. Известие это разъярило его до последней степени. Он приказал написать барону, чтобы тот держал в строжайшей тайне предстоящий вскоре приезд герцога в замок. Затем старик отдал некоторые распоряжения, чтобы предотвратить неравный брак, почитая его величайшим несчастьем.
А в это время Этьен и Габриелла блуждали по огромному лабиринту любви и, размотав весь клубок путеводной нити, нисколько не стремились выбраться на волю, мечтая всегда жить в своей темнице. Однажды они сидели у окна, в том покое, где совершилось столько событий. Они провели вместе несколько часов, тихая беседа сменилась задумчивым молчанием. В них уже поднималось безотчетное стремление к полному обладанию, они уже поверяли друг другу свои неясные мысли об этом, отражавшие прелестное неведение двух чистых душ. В эти еще безмятежные часы глаза Этьена не раз наполнялись умиленными слезами, и он молча приникал поцелуем к руке Габриеллы. Так же как умершая его мать, но более счастливый в любви, чем она, проклятый сын смотрел на море, золотое у берега, черное на горизонте, вспыхивавшее там и сям серебряными гребнями волн, предвещавших бурю. Габриелла, подобно своему любимому, в молчании созерцала эту картину. Чтобы сообщить друг другу свои мысли, для них достаточно было обменяться взглядом, идущим от сердца к сердцу. Последний шаг к сближению не был бы для Габриеллы жертвой, а у Этьена требованием. Они полюбили друг друга навеки, любовью чудесной, всегда неизменной, не искавшей самозабвенных жертв, не боявшейся ни разочарования, ни долгого ожидания. Но оба они совсем не ведали, что означает их томление. Когда угасли слабые отсветы заката и сумерки спустили над морем свою завесу, когда тишину уже нарушал только мерный шорох волн, набегавших на берег, Этьен встал, и вслед за ним поднялась Габриелла, движимая каким-то смутным страхом, ибо он выпустил ее ручку из своей руки. Этьен ласково притянул ее к себе; Габриелла, угадывая его желание, слегка прижалась к нему, чтобы он почувствовал, что она принадлежит ему, но не утомился от тяжести ее тела. Он положил закружившуюся голову ей на плечо, прильнул губами к бурно вздымавшейся груди; густые его кудри упали на белую спинку Габриеллы, щекотали ей шею; с простодушной заботой о любимом девушка склонила голову, чтобы Этьену было удобнее, и, ища себе опоры, обвила рукой его шею. Не проронив ни слова, стояли они так, пока совсем не стемнело. Запели в своих норках сверчки, и влюбленные слушали эту музыку, словно хотели заворожить ею все свои чувства. В эту минуту их можно было сравнить с ангелом, который стоит на земле, ожидая того мгновения, когда он вновь улетит на небо. Они осуществили прекрасную мечту Платона, мистического гения, и всех, кто ищет смысла в жизни человеческой; они слились душой воедино, они поистине были таинственной жемчужиной, достойной украшать чело какого-нибудь неведомого светила, воплощенной грезой каждого из нас.
— Ты меня проводишь? — спросила Габриелла, первая очнувшись от сладостного забытья.
— Зачем нам расставаться? — сказал Этьен.
— Всегда быть вместе, — прошептала она.
— Останься.
— Хорошо.
В соседнем покое послышались тяжелые шаги старика Бовулуара. Когда лекарь вошел, они уже отпрянули друг от друга, меж тем только что он видел их в окне — они стояли, обнявшись. Даже самая чистая любовь любит тайну.
— Нехорошо, дитя мое, — сказал Габриелле отец. — Зачем так поздно сидеть тут, да еще без света?
— А почему нельзя? — спросила девушка. — Ведь вы же хорошо знаете, что мы любим друг друга, и ведь Этьен — хозяин в замке.
— Дети мои, — возразил Бовулуар, — если вы любите друг друга, то для вашего счастья вам нужно пожениться, — тогда вы можете вместе прожить жизнь. Но пожениться вы можете только с согласия герцога...
— Отец обещал исполнить любое мое желание! — воскликнул Этьен, прервав Бовулуара.
— Так напишите ему, монсеньор, — сказал лекарь, — и выразите свое желание. Письмо дайте мне, я присоединю его к тому письму, которое сейчас написал. Бертран немедленно отправится в путь и передаст оба письма герцогу в собственные руки. Я только что узнал, что монсеньор уже в Руане. Он привез с собою богатую наследницу девицу де Гранлье, и не думаю, чтобы он сделал это для себя. Мне бы следовало послушаться своего предчувствия и нынче же ночью увезти отсюда Габриеллу.
— Разлучить нас? — воскликнул Этьен и, едва не лишившись чувств от ужаса, оперся на плечо своей подруги.
— Отец!..
— Подожди, Габриелла, — сказал лекарь и, взяв со стола склянку, протянул ее дочери. Та дала Этьену понюхать снадобье, содержащееся в склянке. — Совесть говорит мне, — продолжал Бовулуар, — что вы самой природой предназначены друг для друга... Я хотел подготовить монсеньора к вашему союзу, ибо знаю, что такой брак оскорбляет все его понятия. Но вот некий дьявол предупредил его; и теперь старый герцог ополчится против вас... Ведь Этьен уже стал герцогом де Нивроном, а ты, Габриелла, дочь какого-то несчастного лекаря.
— Отец поклялся ни в чем мне не перечить, — спокойно сказал Этьен.
— Он и мне дал клятву не мешать мне найти для вас подходящую жену, — заметил лекарь. — Но что, если он не сдержит слова?
Этьен рухнул на стул, будто громом пораженный.
— Нынче вечером море было такое угрюмое, — прошептал он.
— Если бы вы умели ездить верхом, монсеньор, — промолвил лекарь, — я бы сказал вам: бегите сейчас же вместе с Габриеллой. Я хорошо знаю вас обоих и уверен, что брачный союз с кем-нибудь другим для вас будет гибельным. Узнав про ваше бегство, герцог, конечно, бросил бы меня в темницу и держал бы там до конца моих дней. Но я с радостью отдам свою жизнь, лишь бы вы были счастливы. Увы! Где же вам ускакать на лошади! Только подвергнете опасности свою жизнь и жизнь Габриеллы. Придется здесь выдержать столкновение с герцогом.
— Да, здесь, — повторил бедный Этьен.
— Нас выдал кто-то из живущих в замке, — продолжал Бовулуар, — и доносчик распалил гнев вашего отца.
— Пойдем бросимся вместе в море, — прошептал Этьен на ухо Габриелле, стоявшей на коленях возле его кресла.
Она, улыбаясь, кивнула головой. Бовулуар все угадал.
— Монсеньор, — заговорил он. — Вы много знаете, вы умны и обладаете даром слова. Любовь одарит вас неодолимой силой убеждения. Заявите герцогу, что вы любите Габриеллу, подтвердите доводы, которые я, кажется, довольно толково изложил в письме. Мне думается, еще не все потеряно. Я не меньше вашего люблю свою дочь и надеюсь защитить ее.