— Размяк? надолго?.. — хихикнул чорт-студент. — Да ты эс-тэт! Ты понимаешь и величие, хотя бы эстэ-ти-чески… ну, на три с плюсом. На меня, признаюсь, откровенно, тоже действует маленько… такое. Не знал, хе-хе-э..? Слабость, братец, слабость… ре-ми-ни-сцен-ции! порой — всплакну.
Знавал я мужика Микиту, рязанского… ну, и заводил он сей псаломчик! Живот, бывало, надорвешь, ежели эстэ-ти-ческий подходец… а ежели по существу… ого-го-го-го-о!.. Дале-ко, братец, до Микиты и тебе, и… Он… сему левиафану-змию молился! гимн свой пел! чтил, как священное. так умилялся, что и его, поганца, создал Бог — в великих водах игратися и безобразничать радостями левиафантскими. Нет, каков?! Так твое-то эстэтство перед таким рязанским всеумилением… ну, что?! Ноль круглый. пробовал я того Микиту на-зуб, так и эдак… — плюнул. Как де он все коверкал, и — как же понимал… все! Нутром, сверх-логикой! Ведет своей культяпкой по строке — вспотеет: «на-сле-дять… ф-фу… наследят!..» — на «я» надавит! — «землю…» — и сокрушается солящими слезами орошает затертые странички… сокрушается, что… земельку-то, священную… всю-то наследили, запакостили… во-как!
И за загаженное молится. Он «аще» и «абие» за тайно-священное принимал: заслышит — осеняется. А как — «паки и паки»… — об пол лбищем, от умиления! По-нял, дурак? Это — мой комплимент, не корчись. Ну, пошли к чорту, да тут останусь, по ло-гике. Так вот, постиг теперь, что есть — сверхлогика?..
Теперь — к «симфониям»…
Профессор закрыл лицо руками, постигая что-то, сокрушаясь?… Как же он не понимал такого… раньше… тогда, тогда?.. И вдруг, во-сне… — он сознавал, что это с ним — во сне… — все понял! И как же просто — все!..
— Что, очертело? хочется скорей уразуметь — «почему так случилось»? А вот, в «симфониях»… совсем осмыслишь… ну, мо-жет быть, осмыслишь, не утверждаю. Ин-дукцией, на-водкой.
Ах, концерты..! как ты любил их Благородное Собрание, этот «колонный зал», ан-тик! и — «величаво-царственная», как выражался, будучи еще студентом, — «Симфонии Эроик», Бетховена… всякие квартеты… эс-моли эти… Моцарт, вдруг всеми завладевший Вагнер… даже и Бах, «хвалитель»! Ну, Шопэнчик… мечтами умягчавший, манивший недосказанной грустью… особенно его «вальс — З»… — стремления, исканья… нахожденье! Чайковского — смотря по настроению… но «Патетическая» уносила. Та, ну… этот, «12-й Год»… не очень, так — «жужжанье»… помнишь свое «словечко»? И понятно: хоть там и есть заветное, «марсельское»… — «ах, если б!..» — не мыло, а «взмыв» такой, влекущий… но!.. — там это, ладанное это… из панихиды и молебна, что ли… и это… ну, «на славу»… ну коронное… ну, некий запашок, квасной…
Я тоже посещал концерты. Музыка… она, брат… почитай Толстого, — будит страсть. Старого Льва мутило. Попотел я с ним, а сбил-таки, на «Крейцера»! — переперчил он… сам не сознавая, а… подтолкнул, у многих слюньки накипали… да что поделать, темперамент!
С каким зарядом ты выходил под звезды, под тот горох пылающий, январский! как вскипал приливно — «се-ять, се-ять… разумное, доброе, вечное…» — и призывал извозчика… и чем-то троглодитным, опосля «симфонией»-то был для тебя тот «Ванька»… но как же без него, хоть и с «зарядом»? Я провожал тебя, и, тоже подогретый, я шептал тебе, я умолял тебя: «сей, сей, голубчик… больше, гуще… что вырастет!!!..»
И… выросло: Ты напевал под визг полозьев:
— …«Белин-ского… и Го-голя С базара по-несут!» — И все, базары, провалились и мужики, и симфонисты… все разбазарилось. Кричи «ура», — взо-шло! Хе-хехохо-э… взошло, взошло, взошло-о-о-о!..
Споем, споем куплетик: Мерси — не ожидал! — И что же…. мужик-то тоже… любил «симфонии»!
Что пучишь глазки? Не вихляйся, о-тлично понимаешь. Понятно, не Бетховена… но были у него свои «симфонии». Не ухом — всем нутром вбирал и даже брюхом, — распирало. Не портсигар, а… умилился.
Коль на-чистоту, так вот, поведую: ему, во тьме и грязи, его-то… с загаженной землишки, открывалось… ну… да, открывалось!.. небо! приходится признаться, — весь универс! Да мне ли, чорт возьми, не знать, раз я всегда таился на его «концертах»! ну, сбочку, ну — там, где метлы… И, ведь, свободно, без билетов, сколько влезет. Миките-то… — ишь, хе-хо… как я его жалею! — грудищу распирало «симфонией», и во-зно-сился он! Да, чорт возьми, он возносился. Да, да, в вонючем полушубке, в валенках, — и возносился! порой и пьяненький маленько, а… возносился. Ну, ты понимаешь… — «и в небесах я вижу…» и тому подобное. Это для пояснения, понятно, отнюдь не в утверждение, нэ-с-па? А? может быть, между нами, там — пустышка, а? Что? можешь утверждать?.. Блажен, кто верует… тепленько ему будет на том свете… хе-хе-э. И воспретить так возноситься — никто не мог. Пред «вознесеньем»… нечего таиться, я пасую.
И вот, твой «ванька»… — знавал таких, — за день намерзнется, брюхо чайком попарит, лошаденку на постоялку, а сам — либо к этому… к Ми-коле-на-Пузырках там, где хор «васильевских», либо — где «чудовские», в Чудов, в Успенский, к «синодальным», а то — под Золотую Шапку, где, ради славы — вот поди ж ты! — певали и солисты из Большого, Хохлов, Бутенко-с… Собинов, потом, Смирнов… Ммда-с, пе-вали. И, ведь, прознавал, безглазый, в полпивных, в трактирах, где будет нонче «симфонический концерт»! М-да-с, и певали… слыхал-с… м-да-с, Бортянского, номерок б-й-с… ту, «Херувимскую»… — он и к обедням шмыгал. А вот, как «синодальные», за всенощной… дрожью пробирало Микиту-«ваньку»! Раз как-то… нервы, что-ли… — полная капелла, один-то голос! — «Слава в вышных»… — ну, ей-ей… ну, вознестись хотелось… — ре-ми-ни-сценции, понятно. Ты подумай: в метлах-то сидя, в морозе, за дверьми, — и вознестись! М-да… слышно силу! А «Ваньки», прямо, обмирали, возносились, забывали все. А вот Рождество… бывало, грохнут «С нами» и проч… — «разумейте, языцы, и покоряйтесь…»! — так грохнут, что у «ваньки»-то мороз по коже, и вознесется он под самый кумпол, к Самому… помнишь, там, в Храме, Репин, что ли, на спинке лежа, чуть ли не полгода мазюкал.
А — пропо… это «покоряйтеся» даже и у нас, там, некое трепыханье вызывало! между нами, — шатанье даже мыслей… — «покориться»? Понятно темперамент… из-за темперамента вся и «пертурбация» случилась… эти «вверхтормашки»! И никто Миките-«ваньке» не воспретит так пре-возноситься, нельзя. Так сказать, философски, — преодоление всех полпивных, трактиров, кабаков и прочих благ материальных. И даже… жертвоприношенье! Ведь за эти «вознесенья»-то седок не платит. Да, никто не воспретит… разве мундирный сторож в соборе важном носом поведет и — «вперед не оченно, не проедайся, уж больно во-здух…» А вознесенный и не слышит, — вознесен! И вот, все это… ты, у него, украл.
— Как..? как я… что…?!.. — даже вскочил профессор, — как я..? как, у … у-крал?!..
— Хе-хе-хе-э… ма-хонький, не понимает!.. разжевать прикажете? Извольте-с. Сначала помаленьку обворовывал, потом… «двоюродные» начисто… хе-хе-хе-э… все обобрали.
Помолчи, сейчас индукция… хе-хе-хе-хеэ..!
— Подлец! фальсификатор!.. шулер!.. лжец!.. — пробовал покрыть скрипучий мерзкий смех профессор, — так всё извратить!..
— По ло-гике… и лжец, и шулер — ты, моншер… я только переписываю мысли… твои, но… ах, инти-мнейшие и мысли «рундучков подспудных»! — или, как говорится, подсо-зна-ния! — Спишь ты? Так хоть во сне будь посмелей, раскрой коробочку, где пребывают «угрызенья»!.. Духу нет! Придам я духу, подставлю зеркальце. По-стой.
Помнишь, как после «Героической», в запале, — «к звездам! к звездам!!..» — из «Брандта», твоего героя? А старикан-извозчик, на эти «звезды», так себе умильно: «да, барин… чудеса Господни, не сосчитать… да-а… выше Бога не будешь». По неразвитию, понятно. А ты ему, в запале «все сосчитаны, и каждой дано имя!» — ну, се-ешь… — «а про Бога… еще неизвестно, есть, ли!» Понятно, по неразвитию, так сглу-па. А старик — «ето мы от господ слыхали будто им неизвестно…» — а, ка-ков?! — «только нам без внимания… не-эт, выше Бога не будешь».
Крепкий старик попался. А вот, «воробьев» берет, сумление родится… потому народишка до энтого «вопроса» падок, пытливы, подлецы, даром что грамоты на грош с полтиной.
Вот и прикинь статистику: «сеятелей» таких, ну… сколько за день на одних «ваньках» протрясется, не говоря, о прочих и-и… упражнениях! Ну, и раскачивали помаленьку, подпарывали, ткань-то. Ты-то из любвишки, прохладной, к слепому «воробью», «во имя просвещения», понятно… истиной поделиться, а сколько было спецов, сеяло по штату и наградным! Чай, прекрасно помнишь, как один туляк-извозчик, лет 20 парнишка… «подвел итог»? Я же и веревочку подсунул. И, представь… из-за «вопроса»! Ну, прознай Европа… вот бы гогота-ла! Тут прочная прививка, дезинфекция, Декарты… тут такое, из-за «вопроса»… абсурд, непостижимо! ну, недостижимо… наплевать. И начаряпал на пачпорте: «прашу никаво не винить, а как тапери все раскрыта, шта Бога нету, да-к мине скушно… и порешился». Вы тогда доклады все читали, во всяких обществах, философы-психологи-криминалисты, психиатры, социологи и чуть ли даже не геологи… — ведь, троглодитными пахнет! — анализ углубляли: «глупость или психоз?» И никому в башку не влезло — да, глупость, — чья только?.. Так, по мелочишкам, и своровывали, со всех бочков. Подпарывали ткань-то, «устойцы»-то шатали. Тот-то порешился, а другой на что иное уж решился, как взошло-то. Голому-то дождя не страшно.
— ?!..
— Чур, не перебивать, сейчас… ин-дукция.
Был ты студентиком, зеленым. Помнишь, перехватывало в горле как на «Татьяну» заводили — «Выдь на Волгу»! Старикан-лакей, при «Эрмитаже», говаривал: «как до градуса дойдут, выть на Волгу пойдут». «Клянусь кишками Вельзевула и пупочком Сатаны!» — тоже распевали! — прелестный песеньки и не найти. Вот это так… «Парадный… По двох»! Сколько любви-то, скорби… грудь теснило, пересыхало в горле, требовали — пи-ва!.. больше пи-ва!!.. — «пе-эй тоска пройде-от..!»
Ну, с чем сравню..? ну, «Плач Ярославны»?! — меньше не уступлю. Что за картины… Айвазовского! И — «свесив русые головы к груди… — это Микиты-то!.. и — «крест на шее и… кровь на ногах, в самодельные лапти обутых»!.. Видал когда-нибудь, ну, хоть раз в жизни… кр-ровь на ногах у онучников?! А чтоб скорей всходило — дрожжей! дрожжей!!.. Ты им от Пиронэ не выписывал, плакучий? Ну, и пошлепывает в «самодельных», — привычно да и гигиенично, нэ-спа? Ты вон в Крыму в каких поплясывал, а все не разберешься, «почему» и прочее.
Ну-с продолжая «Плач» — «и пошли они солнцем… па-ли-мы…» Хе-хе… для рифмочки? раз уж «пилигриммы!», катай — «палимы»! Все слопают. Подумать, что за муку терпят «пилигримы»! от солнышка! Хоть бы какой зонтишка, что ли… ведь, для Микиты это гибель, солнечный у-дар! Скорби, несчастный!.. Пива, больше пи-ва!!.. залить, залить!.. И, сталоть, сенокосная пора, либо жарынь июля..? Да в страдную-то пору будет тебе Микита по подъездам шляться, хоша бы и «парадным»!
А каков финальчик «стонный»! И под телегой-то, и под овином, и под стогом… ну, стон и стон. Нам чертям от сего «стона» стало тошно, «гофманские» принимали, мятные пряники жевали… все-таки у нас есть мера. Ну, ты был глупее воробья и верил. А не верил — так жульничал, только бы «стон всеобщий»! Но, ведь, и седобрадые вторили! И допелись таки до стона таки-накликали. «И пойдут, побираясь, дорогой, и… засто-о-онут..!»
Извини, тошнит. Пропили все, идут и… сто-нут. Видал? слыхал? А создатель-то праведный заверяет «родную землю», что «такого угла не видал, где бы русский мужик не стонал». И сейчас осведомили все «европы», где никаких «стонов» никто, понятно, никогда не слышит, и все «европы» поверили и ужаснулись, сейчас же отпечатали ярлык и наклеили, куда нужно, согласно любви и благородству, и, содрогнувшись, стали помогать посильно — «сеять разумное, доброе, вечное». И ты поверил, что так он именно и видал? «Такого угла не видал», а за дупельками-то к «стону» хаживал? А Пушкин вот не видал. «Сват-Ивана» видал, и старуху взбалмошную видал, и все видал, и все знал, а… вот не «стонал». Помаленьку и получилось, «почему так случилось», — пардон за каламбурчик.
А как «стоном-то все стояло», хлебушко копеечка фунт был, «стон»-то землицей обрастал, железцом покрывался, пил чай с сахаром и человечины не вкушал, и… мог даже, чорт побери, и возноситься. Ну, в Менделеева, что ли, заглянул бы… кажется, не дурак же был.
Да-а… как Фет-то «стоножалетеля» и «стонопевца» разделал! Я, я даже восхитился, сейчас же ему визит, да попал не совсем в приличную минутку, тот уже в дальнее плаванье пускался, и только взглянули друг на дружку. Он, вдруг, с чего-то испугался, в ужасе прохрипел, показывая в угол, где я присел с визитом… — «он… там!.. он!..» и… Но тут явное недоразумение. В общем, все таки, ты терпим, но… как поумней бы, что ли, а то очень уж неэстэтично вышло: возносили дворец до неба а вышло… мокренькое место.
Какая мне с тебя корысть? Ну, хоть бы на копейку «божественной гармонии», дерзаний перед Самим… — было бы, над чем стараться! а то — «на-побегушках», платок сморкательный! Чур, одну минутку… Микиту обработать — игра свеч стоит, и было б, с чем предстать пред мя пославшим. А с мокреньким… фи, donc.
— Стой, подлец, вспомнил!.. — с яростью вскричал профессор, — ты — Сенька Хоботков! — юрист-второкурсник… шапку украл со сбором по партам мы тогда пускали, на семью жертвенного Каляева! Я тебя в тот же вечер, циник… негодяй… в ресторане Саврасенкова видал, в новенькой тужурке, с «Разлюли-Малиной»!.. на святые деньги, ты жрал отбивную котлетищу с горошком, запивал, портером!..
— Ффу-ты, что за гениальный блеск памяти! даже… до зеленого горшка!.. А все забыл.
Допустим, я в этой благородной шкуре, хоть ты прекрасно знаешь, кто аз есмь. Ну, у кого острей?.. У Саврасенкова — да, с «Разлюли-Малиной» — верно… с коей ты, накануне, в «Малоярославце», на святотатственное-краденое, изволил кушать: осетринку по-американски, сотэ из рябчика, почки в мадере, клубничку со сливками… и орошал сие сухоядие портвейнцем и коньячком с абрикотничком… даже «Разлюли-Малина» ужасалась, теребила за мундирчик и вопрошала: «и де ты, андел, накрал на столько? иль упреподобил старушонку, как Раскольников?…» Погодь, не все, ягодки еще к дессерту. А заработал все сие в поте своей душонки…
Сто-ой, мироточивый! У богатой тетеньки проживал, на маменьку выклянчивал — «ах, больная, в глуши, нет даже на лекарства…» — «Ах, на пошли…» — две красных. «Пошли» — на «Разлюли-Малину», нэ-с-па? Душеньку твою спасала, тянула на веревке в церковь, — упирался. И заключили вы условьице, тетенькину душу успокоить: за всеношную — рублик, за обедню — вдвое, чтоб на ее глазах выстаивал.
— Сто-ой…
— И ты, овечка погибшая, выстаивал… для рябчиков и почек, абрикотинчиков, «Малин», «Фру-Фру», и проч., и проч., и проч…. Нет, чур, не все. «Двунадесятые» — тариф двойной. «Великие» — тройной, а «Праздник Праздников» — за разовый сеанс по красной?! А как те, «окаянные» наступят, — твое бомо? — ну, покаянные… тут уж Клондайк, Голконда, «радугами» блещет. Что мироточивый, померк твой блеск? и у меня не притупилось, а?!
— Всё преувеличил, негодяй… всё извратил!.. — вскричал профессор с острой болью, — было… пустяки, как шутка… надо ж так заплевать всё… Я давал уроки, посылал матери… эти «службы», для успокоения религиозной тетушки, которая столько для меня… отнимала время… я не мог все на ее плечах… давал уроки… и она, поняв, мне помогала, добавляла… Всё извратил гад!.. Да, я не верил, вынуждал себя… для её покоя… только для её покоя, а не для… извратил, подлец! извратил, как всё..
— Ну, игра ума, а суть-то таже. Что?! Глазки в передничек, как «папа-мама»? Постиг ин-дукцию? Но я великодушен. За «по-бегушки» для меня, вот, три презентика, обогащайся.