Июля тринадцатого дня открылся Шипунский берег Камчатки, а через два дня «Надежда» отдала якоря в Петропавловской гавани после месячного перехода от Сандвичевых островов. Заснеженные сопки, березовые леса, черные скалы с рассевшимися на них крикливыми чайками отражала спокойная, как зеркало, гладь бухты. Три десятка домишек, обнесенных частоколом, — вот и вся крепостца. В бухте ни единого судна, лишь чернеют вытащенные на берег байдары. Но это своя, родная земля — Отечество. Никогда не видали камчатскую землицу моряки с «Надежды», зато наслышаны о ней были гораздо.
Век назад казачий пятидесятник Владимир Атласов с товарищами прошел ее впервые всю, до самого мыса Лопатки на южной оконечности. А немного спустя штурманы Иван Евреинов и Федор Лужин положили ее на карту с градусной сеткой. Крузенштерн вспомнил о долгих беседах в Ревеле со своим однокашником Яковом Берингом, внуком знаменитого командора, основавшего Петропавловск. Да и как было не вести эти беседы, если Яков Беринг в чине мичмана входил в состав несостоявшейся экспедиции Муловского. Жаль Берингова внука, не довелось ему увидеть Камчатки, погиб в турецкую кампанию…
Крузенштерн рассматривал берег в подзорную трубу и видел в крепостце необычайное движение: солдаты наводят на корабль пушки, подкатывают ядра. Что такое? Ах, да! «Надежда» — первый корабль из европейской России в здешних водах. Неудивительно, что его принимают за иностранный и готовятся к обороне.
Тотчас же на судне взвивается андреевский флаг. Солдаты в крепостце восторженно вскидывают вверх надетые на штыки треуголки и отчаянно размахивают ими. Дождались-таки корабля с далеких берегов Балтики. Гремит пушечный салют — одиннадцать залпов. Не успевают затихнуть их раскаты, Крузенштерн приказывает ответить столькими же залпами корабельной артиллерии.
— Шлюпки на воду!
Всем не терпится сойти на родную землю, обнять соотечественников. Комендант крепости майор Крупский вытирает слезы. И тут неожиданно выступил на сцену Резанов. Облаченный в шитый золотом камергерский мундир, в блеске орденов св. Анны и Мальтийского креста, он производил весьма внушительное впечатление. Вручая свои официальные бумаги майору, он заявил, что отстраняет от командования судном капитан-лейтенанта Крузенштерна и требует заключить его под стражу. Нет, не простил ему камергер, что поступил он по-своему, повел судно в Петропавловск, минуя Японские острова.
Крупский долго читал пергамент, потом просто рассматривал его со всех сторон — видно, впервые держал в руках столь важный документ. Возвратив пергамент Резанову, он долго еще молчал, потом, наконец, произнес:
— Я немедля снесусь с губернатором Камчатки генерал-майором Кошелевым, полагаю, что он примет правильное решение в таких необычных обстоятельствах. Пока же, не имея на то полномочий, не волен я заключать под стражу капитан-лейтенанта флота и кавалера. Да и правду молвить, — Крупский неожиданно улыбнулся, — содержать под стражей кого бы то ни было здесь нет никакой надобности. — Майор обвел широким жестом окрестные сопки, бухту с ее зеркальной гладью и «Надеждой», грузы с которой матросы уже принялись перевозить на берег по распоряжению Ратманова. — Видите, господа? Бежать здесь некуда, да и не на чем.
Тягостное молчание, сменившее радостное оживление встречи путешественников, нарушил взволнованный голос Крузенштерна:
— В обстоятельствах сих не имею более ничего делать, как только отправить графу Румянцеву и морскому министру Мордвинову мое прошение об отставке. С фельдъегерской почтой! — Он демонстративно удалился в дом майора Крупского.
Но несмотря на столь неприятное происшествие, вечером в самом поместительном комендантском доме состоялось шумное празднество, начались танцы. Приход «Надежды» на Камчатку и гарнизон крепости и моряки справедливо расценили как событие во всех отношениях знаменательное.
Праздничное настроение застал и спешно приехавший в Петропавловск из Нижнекамчатска генерал-майор Кошелев. Встревоженный сообщением Крупского, он очень спешил. Но здесь, в Петропавловске, вздохнул с облегчением. Умудренный житейским опытом, Кошелев сразу же понял суть конфликта. Допущена ошибка! Двум людям доверено решать судьбы столь важной экспедиции, и каждый понимает свои права по-своему. И Кошелев постарался направить силы и энергию обоих руководителей на то, чтобы как можно лучше подготовиться к плаванию в Японию. Этому же посвятил и собственные помыслы. Туго, очень туго с продовольствием на Камчатке, но экспедиции нужна отменная провизия, особенно мясо. И Кошелев распорядился доставить в Петропавловск откормленных бычков. Он же рекомендовал черемшу и хвою как отличные противоцинготные средства.
Здесь, на Камчатке, произошел и крутой поворот в жизни Лангсдорфа. Перед отправлением «Надежды» в Японию его пригласил камергер Резанов. Он приступил к делу со свойственной ему прямотой.
— Не смею ценить ваших ученых талантов, но основательность ваша в заключениях вкупе с предприимчивостью особливо мне по душе приходятся. Кроме природного немецкого, владеете вы французским, аглицким, латинским языками. Сверх всех этих талантов вы и медик практический…
Лангсдорф поморщился, он не любил разговоров о своей особе и хотел было об этом сказать, но Резанов остановил его жестом.
— Все это я, господин Лангсдорф, говорю для того только, чтоб понятны стали мотивы моего предложения вам стать одним из членов дипломатической нашей миссии, на благополучный исход которой я уповаю. Ведь, ежели торг с Японией открыть удастся, надобно будет там надежного и знающего человека оставить.
Лангсдорф колебался. Дипломатическая миссия! А как же быть с целыми ящиками собранных им коллекций? Кто сможет разобрать, распределить и классифицировать все это? Никто! Но какой-то тайный голос твердил, что именно поприще дипломатическое поможет ему в его будущих дальних странствиях, без которых истинному натуралисту не обойтись. Подумав, Лангсдорф согласился на предложение посланника.
Так волонтер экспедиции получил, пока еще неофициально, чин надворного советника и постоянное жалованье — три тысячи в год. Словом, перешел на русскую службу.
С пушечным грохотом разбиваясь о борт, волны наносили страшные разрушения. Они сорвали левую кормовую галерею, и вода хлынула в капитанскую каюту, залив ее на три фута. Поплыли карты, книги, записи. Корабль с оголенными мачтами носило вблизи скалистых берегов. И вдруг настал полный штиль, даже небо прояснилось. «Вот он, глаз тайфуна», — подумал Крузенштерн. Он стоял у штурвала с четырьмя рулевыми. Все они были крепко обвязаны страховочными линями, чтобы не смыло в море.
Воспользовавшись кратковременным затишьем, Крузенштерн приказал поставить зарифленную штормовую бизань, дабы хоть немного держаться к ветру. Но возобновившийся шторм тут же сорвал ее. Мачты угрожающе раскачивались, и команда с топорами в руках была готова обрубить ванты, если мачты рухнут. Потерявшую всякое управление «Надежду» несло прямо на скалы японского острова.
— Эх, поставить бы хоть стаксель! — проговорил Крузенштерн.
Отдавать приказания было бессмысленно: его с трудом слышали даже стоявшие рядом рулевые.
Но вот двое из них, Филипп Харитонов и Ефим Степанов; цепляясь за что только можно, поползли к мачте. Как удалось им взобраться на рею и закрепить парус, одному богу известно. Тысячу раз их должно было унести в поднебесье и швырнуть в кипящие волны. И все-таки парус они закрепили. «Надежда» рванулась от берега в сторону, словно норовистый конь, почувствовавший шпоры. Никто не успел заметить, как лопнул и исчез парус. Это произошло мгновенно. Но дело было уже сделано: корабль отвернул от скал и несся теперь в открытое море.
С рассветом жуткий вой стихии стал понемногу ослабевать, ветер переменился, тайфун унесся дальше к северу. Крузенштерн спустился в свою каюту и, будучи не в силах даже собрать промокшие карты, тут же заснул крепчайшим сном.
Когда он снова появился на палубе, здесь уже вовсю кипела работа. Под руководством Ратманова повеселевшие моряки чинили, убирали, чистили. Перед прибытием в японский порт Нагасаки судну после опустошительного тайфуна надлежало придать должный вид.
У фальшборта стоял Резанов, зябко кутаясь в подбитый мехом плащ. Глаза на измученном лице лихорадочно блестели. Крузенштерн подумал о том, что если уж им, морякам, привыкшим к штормам и шквалам, нелегко, то каково сугубо сухопутным людям? Но что значат все испытания? Они позади, и вот теперь, чудом избежав гибели, корабль у берегов загадочной страны, о которой ходят самые невероятные рассказы. Ради таких вот мгновений можно претерпеть любые лишения, преодолеть даже неверие в свои собственные силы. На палубе показался надворный советник Фос, имевший еще более измученный вид, чем Резанов. Ну, этого-то жалеть нечего!
Крузенштерн подошел к нему и, указав на работавших на палубе матросов, проговорил холодно:
— Господин Фос, вот эти самые служители, коих вы бездельниками почитаете, нынче спасли и вашу, и мою жизнь.
Обычно надутое высокомерием лицо надворного советника сейчас выглядело сморщенным, посеревшим. Он ничего не ответил, лишь оглянулся на Резанова. Тот подошел к Крузенштерну.
— Господин капитан, — быстро проговорил камергер, — прошу собрать на шканцах экипаж судна.
Через полчаса он появился на палубе вновь, уже затянутый в мундир. Перед строем моряков стояли офицеры. Корабль, уже успели привести в порядок, палубу надраили до блеска.
Резанов остановился в нескольких шагах от моряков. Море все еще сердито швыряло вверх клочья пены, близкий берег напоминал о себе лентами плававшей на поверхности морской капусты, протяжными и тоскливыми криками чаек.
— Россияне! — начал Резанов. — Обошедши вселенную, видим мы себя, наконец, в водах японских. Любовь к отечеству, искусство, мужество, презрение опасности смертельной — суть черты, изображающие российских мореходцев. Вам, опытные путеводцы, — повернулся он к Крузенштерну и другим офицерам, — принадлежит теперь благодарность соотечественников.
Нет, никакой напыщенности в этих словах не было. Посланник говорил искренне. Совместно перенесенные испытания сближают людей, в этом Крузенштерн убеждался не раз.
— Вам принадлежит благодарность соотечественников, — продолжал посланник. — Этого мало. Вы стяжали уже ту славу, которой и самый завистливый свет лишить вас не в силах…
Надворный советник Фос подал посланнику один из его изящных ларцов. В нем оказались медали на шелковых лентах. Резанов вручил их всем морякам.
И вот якоря «Надежды» покоятся на дне Нагасакской бухты. Россияне с любопытством рассматривают каждую деталь незнакомого пейзажа. Что их ждет в этой стране?
Но увы! Японцы разрешают съехать на берег только посланнику со свитой. Их размещают в доме, огороженном и охраняемом со всех сторон, с единственным выходом прямо к морю. Стража неусыпна и неумолима.
Порох, ядра, личное оружие офицеров отобрано. Никому из экипажа не разрешается ходить на шлюпке по бухте даже возле корабля. Повсюду шныряют голландские купцы, притворяющиеся угодливо-вежливыми. Медленно текут дни, еще медленнее движется скрипучий воз переговоров.
Но научные наблюдения можно вести и не сходя на берег — состояние атмосферы и воды всегда доступно измерительным инструментам. Впервые в Японии проводятся столь обширные и точные метеорологические наблюдения. Офицеры и ученые составляют словарь японского языка. Записана первая сотня слов, вторая, третья…
Лангсдорф живет на берегу, как и все члены посольства. Но о своих ученых трудах не забывает ни на минуту. Японец, доставляющий провизию, согласился приносить рыб, выловленных в здешних водах. Оказалось потом, что за долгие зимние месяцы ученый описал четыре сотни рыб, принадлежавших к полуторастам видам.
Восхитившись прочностью и плотностью японского шелка, Лангсдорф сразу же стал искать ему практическое применение. Недели упорного труда — и готов воздушный шар-монгольфьер! Разложен костер из рисовой соломы. Наполняемый горячим воздухом пополам с дымом, шар стал расправляться, надуваться. И все увидели, что на боку его красуется российский герб — двуглавый орел. К неописуемому удивлению жителей Нагасаки, монгольфьер взмыл в воздух. В другой раз шар отнесло ветром в море, его выловили и доставили хозяину японские рыбаки. Но третий шар взбудоражил весь город: он упал на крышу дома, и оттуда повалили клубы дыма. Больших трудов стоило успокоить жителей и объяснить им, что это не пожар, просто вырвался наружу дым из шара. Много тревожных минут доставил этот случай Резанову, который всячески стремился избегать каких-либо конфликтов с местными жителями.
Но вот пришел день, когда японские чиновники-баниосы объявили, что все необходимые уведомления и приготовления сделаны. Официальное послание и привезенные посольством подарки могут быть отправлены в Иэддо — резиденцию императора. Вазы, сервизы, около сотни больших зеркал, ковры, атлас, парчу, сукна, фонари Кулибина и многие другие изделия русских заводов и фабрик свезли с корабля на берег.
Ответ императора оказался обескураживающим: он отказался принять подарки и запретил русским судам появляться в Японии.
Осень, зиму и часть весны простояла «Надежда» в порту Нагасаки. Приходилось возвращаться ни с чем. Директор голландской фактории Дефф не в силах был согнать с лица довольную ухмылку: потенциальным конкурентам дали от ворот поворот.
Только 16 апреля 1805 года освободились от «жестокой нашей неволи», как выразился в путевых записках Крузенштерн. Еще и еще раз он перелистывал книги о плавании в Японию капитана Мартина Шпанберга, одного из спутников командора Беринга, и Адама Лаксмана, который вел успешные переговоры с японцами. Ему даже выдали когда-то специальный пропуск, дозволяющий государству Российскому «по одному судну в год посылать в гавань Нагасакскую…». Промышленники Шелехова тоже добирались с Курильской гряды до Японских островов и вели довольно бойкую торговлю. А вот официальная миссия потерпела крупную неудачу.
Крузенштерн решил возвращаться в Петропавловск другим путем: через Японское и Охотское моря. Теперь уже можно было целиком заняться гидрографическими исследованиями. Открытия… Открытия… Открытия… Исчезают белые пятна на карте этой части Тихого океана, наименее известной в то время. Пополняются этнографические записи экспедиции.
В Петропавловске Крузенштерна ожидала фельдъегерская почта. Министр коммерции граф Румянцев извещал капитана, что его прошение об отставке удовлетворено быть не может. Официальная бумага сопровождалась и частным письмом министра, в котором он не поскупился на лестные эпитеты.
В Петропавловске же Резанов со свитой перешел на один из кораблей компании, намереваясь направиться на аляскинский остров Кадьяк. Оттуда приходили тревожные известия: правитель всех поселений в Русской Америке Александр Баранов доносил, что индейцы напали на крепость, построенную в Ситкинском заливе, — Архангельскую, и полностью разгромили ее. Судьба поселенцев неизвестна.
Почему индейцы напали на крепость? Это казалось странным. Следуя еще давнишним наставлениям Шелехова, Баранов всегда обращался с местным населением гуманно, вел взаимовыгодную торговлю…
Крузенштерн же поторопился выйти из Петропавловска для изысканий в море. Все отошло на задний план, когда он занялся, наконец, своим основным делом. С удовлетворением видел, как осуществляется обширный план, намеченный ученым. Составлена опись западного и северного побережий Японских островов, исправлены многие ошибки Лаперуза, на значительном расстоянии прослежено побережье Сахалина, открыты и нанесены на карту многочисленные мысы и бухты, в Курильской гряде обретены четыре островка, за свое коварство названные «каменными ловушками».
Конец лета 1805 года застал «Надежду» опять в Петропавловской бухте. И снова надо менять характер своей работы, снова превращаться в купцов… Крузенштерн дал знать Лисянскому, что место встречи кораблей на сей раз — китайский торговый порт Кантон. После очередного ремонта «Надежда» с грузом мехов вышла из бухты.