Тяжелый бой был за станцию Брянск-товарная. Лил дождь. Мы с трудом форсировали какую-то речушку и ворвались на станцию, на которой стоял эшелон с подбитыми танками, которые немцы хотели отправить на переплавку. Не разобравшись, мы доложили, что захватили эшелон с танками. Нас потом здорово отругали! Освободив Брянск, мы пошли в преследование. Немцы отступали, оставляя легкие заслоны, сбивать которые не представляло большого труда. Уходя, они забирали с собой все молодое население оставляемых территорий и гнали его под охраной полицаев с собой. Не раз мы догоняли такие группы. Охрана, завидев танки, разбегалась в разные стороны. Освобожденные нами люди бросались к нам со слезами, плачем, радостью. В Новозыбкове мы освободили такую группу и остановились на ночлег все вместе в здании школы. Познакомились. Мне запомнилась Мария Баринова из села Авдеевка. Ей было тогда 32 года, у нее было двое детей, с которыми она шла в изгнание. Вскоре на центральную площадь, где стояла виселица и раскачивалось несколько тел пожилых мужчин, повешенных немцами при отступлении, пришла толпа местных жителей. Впереди, со связанными за спиной руками, шел человек, лицо которого представляло сплошное кровавое месиво. Расспросив кого-то из собравшихся, мы выяснили, что это местный староста, ответственный за гибель в том числе и этих несчастных стариков. Тела повешенных сняли, а его казнили. Вернувшись в школу, мы с Марией накопали в огороде картошки и сварили ее на костре. Появился самогон. Я хоть и не любил пить, но выпил. Ночь мы с ней полюбезничали, я стал ее мужчиной, а утром команда: «Вперед!» Провожая меня, она говорила, чтобы я приезжал после войны: «У меня муж погиб. Приезжай, поженимся. У меня дом в Авдеевке есть, участок большой, хозяйство». Что я мог ответить? До конца войны еще надо было дожить. Да и разница в возрасте, хотя в танкошлеме, в комбинезоне, весь чумазый, я, наверное, выглядел лет на тридцать.
Остановился наш корпус на реке Сож. Немцы выстроили хорошую оборону, прорвать которую наш потрепанный корпус уже не мог. Все танки корпуса были сведены в 89-ю бригаду. Я был назначен командиром взвода в 203-й танковый батальон. В середине октября, совершив 150-километровый марш, бригада сосредоточилась в лесу северо-западнее города Унеча. Вскоре батальон погрузился в эшелон. Разгружались недалеко от Великих Лук на станции Великополье. Совершив короткий марш, сосредоточились в районе Липец. Осень 1943 года в средней полосе России выдалась дождливая. Низкие серые тучи висели над самой головой. Дороги превратились в грязевые потоки. Одежда на солдатах и офицерах почти не просыхала. В такую погоду накатывает состояние безысходности и желание залезть на хорошо протопленную русскую печь и уже никогда не спускаться с нее. В один из таких промозглых осенних дней меня вызвал к себе в землянку ротный.
– Брюхов, срочно к командиру батальона, – сообщил он мне.
– Зачем?
– У комбата узнаешь, – нехотя ответил ротный и наклонился над планшетом с картой, давая понять, что разговор окончен.
Пройдя немного по лесу, я разыскал комбата, сидевшего под навесом из танкового брезента.
– Товарищ капитан, – доложил я ему. – По вашему приказанию лейтенант Брюхов явился.
– А! Отлично. У зампохоза получишь сухой паек на сутки. Через полчаса в штаб тыла фронта идет «Студебеккер». На нем доедешь, найдешь прокуратуру и Военный трибунал. Доложишь им о прибытии, – комбат замолчал.
Вот это дела! От одного словосочетания «Военный трибунал» мурашки по коже. В голове сразу рой мыслей: «Зачем? Что я натворил? Может, что-то сказал? Вроде нет…» Мое состояние было написано на лице.
– Что, переживаешь? – мягко спросил комбат. – Не волнуйся. Меня просили подобрать молодого, уже побывавшего в боях, физически сильного, крепкого офицера. Вот я тебя и выбрал. А вот для чего такой человек им понадобился, я тебе не скажу. Узнаешь в трибунале.
Напряжение несколько спало, однако отсутствие ответа на вопрос «Зачем?» продолжало угнетать. Приказ есть приказ – я быстро получил сухой паек, закинул вещмешок за спину и с тяжелым сердцем уселся в кабину «Студебеккера». Не покидала тревожная мысль, что все это неспроста. Еще и еще раз я мысленно прокручивал события последних дней. Нет, вроде все в порядке. Проехав около двадцати километров по раскисшей дороге, машина остановилась в небольшой деревеньке. Водитель подсказал дом, в котором располагался трибунал. Там меня уже ждали. Я даже не успел доложить о прибытии, как находившийся в комнате подполковник перебил:
– Лейтенант Брюхов?
– Так точно!
– Мы тебя уже ждем. Тебе поручено сопровождать трех сержантов-танкистов, осужденных Военным трибуналом к шести месяцам штрафной роты, к месту их новой службы. Транспорта у нас нет, так что поведешь их пешком. Рота находится примерно в 120 километрах от нас. Думаю, за трое суток дойдете.
– Как же я буду сопровождать один троих? – с отчаянием в голосе спросил я.
– Вот так и будешь! – жестко ответил подполковник. – Получишь паек на четверых на трое суток. Вот карта. Штаб роты находится вот здесь, – он ткнул пальцем. – Найдешь командира, сдашь ему арестантов. Получишь справку и привезешь ее мне. Смотри, задание ответственное. Убегут – придется еще раз проделать тот же путь, но уже в другом качестве. Давай, действуй! – закончил он.
Взяв карту, я пошел на склад получать паек. В голове прикинул, как лучше выполнить задание. Решил, что самое сложное – это охрана осужденных ночью, но две ночи можно и не поспать. С этими мыслями я отправился в комнату приема знакомиться с моими «попутчиками». Конвой привел осужденных. Бросилось в глаза, что все они старше меня. Из их документов я уже знал их данные, знал, за что они были осуждены. Я решил, что правильнее будет наладить с ними человеческий контакт, чем строить из себя начальника. Для начала я выяснил, что все они еще довоенного призыва. Двое проживали в сельской местности, но по работе были связаны с механизмами – один работал шофером, другой трактористом. Третий был призван из районного центра, где работал молотобойцем в кузнице. Из них он вел себя наиболее раскованно, да и общность довоенного труда быстро сблизила нас. На вопрос о том, за что был осужден, ответил:
– Погорячившись, повздорил с таким же молоденьким, как и вы, лейтенантом. Ударил его, разбил нос. Меня скрутили. Дали десять лет с заменой шестью месяцами штрафной роты.
«Тракторист» воевал механиком-водителем с 41-го года. Когда его подразделение находилось в выжидательном районе, к его танку подошла молодая женщина, попросила солярки. Он налил ей ведро и вызвался донести до дома, да так и остался у нее. Заснул, проснувшись ночью, побежал в расположение части, а танки ушли. Поскольку он никому не сказал, куда ушел, его не нашли, и за рычаги сел механик-водитель из резерва. Его обвинили в дезертирстве и осудили на десять лет с заменой шестью месяцами штрафной.
«Водитель» подвозил продукты и прихватил буханку хлеба и пару банок тушенки. Угостив одного солдата, он, видимо, сболтнул об этом, и тот его выдал. Его обвинили в хищении государственной собственности. Осудили на пять лет с заменой тремя месяцами штрафной.
Эти бесхитростные рассказы сняли камень с моей души – осужденные не были закоренелыми преступниками и попались по своей глупости. Я рассказал им, куда их веду, обозначил маршрут и определил время выхода. Также я предупредил, что убежать будет нетрудно, но смысла это не имеет, поскольку все равно поймают и расстреляют как дезертиров, сообщив об этом на родину. «Таким поступком покроете позором не только себя, но и всю родню, – сказал им я. – В штрафной же может и повезти – или ранят, или, может быть, представят к снятию судимости». К моему удивлению, меня выслушали внимательно, восприняв мои слова как должное. На этом я прервал свои нравоучения, понимая, что им и так тошно.
Распрощавшись с начальником караула, я построил осужденных и во главе их вышел под мелкий осенний дождик месить грязь фронтовых дорог. Идти было трудно. Дорога представляла собой две глубокие колеи, заполненные водой. Обочин как таковых не было. Через час пути я сделал привал и, посмотрев по карте, понял, что прошли мы 3–4 километра. Не густо! Таким темпом и четырех суток может не хватить, чтобы добраться до места. Могу ли я доверять этим трем людям? Хоть один убежит, и все! Мне придется отвечать. Я искал выход, но пока не находил.
Встали и пошли дальше. Мимо проехало несколько машин – кузова доверху загружены, в кабине одно-два места. Сесть в такую машину вчетвером невозможно. Медленно плетемся по грязи. Ноги разъезжаются, на сапоги налипают комья грязи, превращая отсыревшую обувь в неподъемные колодки.
Поздним вечером добираемся до небольшой деревушки. Постучали в один домик, нас пустили. Скинули обувь, у печки повесили сушиться портянки. Хозяева нас ни о чем не спрашивали: видимо, за два года войны через их дом прошло столько солдат обеих армий, что им было совершенно все равно, кто мы и куда движемся. Устали мы настолько, что, не поужинав, улеглись на полу, и мои арестанты мгновенно уснули. Я же бдительно охранял их всю ночь, не сомкнув глаз. Утром, когда они проснулись и увидели, что я не сплю, «молотобоец» спросил:
– Ты че, лейтенант, так и не спал?
Я промолчал. Видимо, поняв, он буркнул:
– Ну и дурак. Куда мы денемся?
Я не хотел затевать этот разговор и наклонился к своему мешку, доставая продукты для завтрака. Хозяйка сварила чугунок мелкой картошки, и, плотно позавтракав, мы продолжили свой путь. Весь день я старался держать темп 4 километра в час, делая десятиминутный привал через каждые пятьдесят минут. Наручных часов у меня тогда не было, и я пользовался снятым с танка здоровым хронометром. Бессонная ночь давала о себе знать – на привалах я засыпал. Как мы ни старались, а прошли только 25 километров. Ночевали в деревне. Арестанты как легли, так и захрапели, а я опять сидел, охранял их. Глаза слипались, голова падала на грудь, но тут же я просыпался, проверял, на месте ли мои подопечные, и все повторялось заново. Утром «молотобоец» говорит:
– Лейтенант, что ты не спишь, вторую ночь бодрствуешь? Куда мы убежим? Сам же говорил – поймают и расстреляют. И хватит месить грязь. Делаем так: останавливаем машину, уточняем, куда она едет и где сворачивает с нашего маршрута. Те, кто едет, выходят на том повороте и ждут остальных. Как, лейтенант? Подходит?
Мне нечего было возразить – я понимал, что еще одной бессонной ночи не выдержу. Так, на попутках, на третий день мы отмахали 50 километров. Никто не убежал, и я повеселел и успокоился. Ночью я уже спал вместе со всеми. К концу четвертого дня пути мы добрались до расположения штрафной роты, которая была отведена с передовой для пополнения переменным составом. Располагалась она в добротных строениях, использовавшихся немцами под склады.
Оставив своих подопечных в приемной, я зашел в комнату, в которой располагался штаб роты. За столом сидел капитан. Я доложил, что привез троих осужденных. Оторвав голову от бумаг, командир выслушал меня, потом встал, вышел из-за стола, протянул руку и указал на стул. Я сел, а он, присев на край стола, сказал:
– Добре. Давай знакомиться.
Вкратце я изложил свою боевую биографию. Она произвела на комбата хорошее впечатление, и он внимательно посмотрел на меня:
– А я думал, ты еще салажонок. Уж очень ты молодо выглядишь.
Я смутился и замолчал. Командир вызвал помпохоза и приказал зачислить троих осужденных в состав роты. Я расслабился – кончились мои мытарства. Задание выполнено, и через несколько дней я уже буду в родном батальоне. Мы еще немного поговорили с капитаном, как вдруг заходит помпохоз:
– Товарищ командир, принять осужденных не могу.
– Почему?! – недовольно спросил комбат.
– У них нет зимнего обмундирования, а мы получили только на наличный состав. Пока они где-то болтались, мы перешли на зимнюю форму одежды.
– Что же делать? – участливо спросил капитан.
– А все очень просто – пусть лейтенант забирает своих хлопцев и везет их обратно. Там получат зимнее обмундирование, и везет их к нам, а мы их тут примем!
Я едва не упал со стула от этих слов, представив себе путь туда и обратно. Мне буквально стало дурно, и, видя мое состояние, капитан подал стакан воды:
– Успокойся. – И, обращаясь к помпохозу:
– Может, все же примем? Жалко парнишку. Посмотри на него, на нем лица нет.
– Не можем, товарищ командир, – стоит на своем помпохоз.
– Ладно, сейчас уже поздно. Пусть осужденные ночь проведут на нашем приемном пункте, а лейтенанта я возьму к себе на постой. Утром решим, что делать.
Помпохоз ушел. Капитан повернулся ко мне:
– Успокойся, лейтенант, что-нибудь придумаем. Пошли ко мне, поужинаем.
Войдя в располагавшуюся недалеко землянку, командир роты распорядился:
– Петрович, накрывай ужин на двоих.
Пожилой солдат быстро накрыл стол. Надо сказать, что начальство роты не бедствовало. На столе было много закуски, появились и две бутылки водки.
– Ты небось и водку-то пить не умеешь, – ухмыльнулся капитан.
– Умею, умею, не беспокойтесь, товарищ капитан, – захорохорился я.
– Ну, тогда давай! – Смерив меня взглядом, он налил чуть больше полстакана мне и полный – себе.
– Давай, за твое безнадежное дело.
Чтобы угодить капитану, я единым духом опорожнил стакан и схватился за закуску. Капитан выпил, медленно поставил стакан и посмотрел на меня:
– Молодец, хлопец. Вижу, умеешь. Ну а теперь закуси хорошо.
Пил я всегда неохотно и чаще всего отдавал свои сто граммов экипажу. С непривычки я быстро захмелел, обмяк, расслабился. Тревоги четырехдневного пути оставили меня. Закусив, капитан налил еще по стакану.
– Ну, давай! Твое здоровье! – и, не дожидаясь меня, выпил.
Что было дальше, я помню смутно. Утром проснулся в землянке командира роты.
– Ну, герой! Я тут, пока ты спал, принял твоих мазуриков. Сейчас оформлю расписку, и езжай домой.
Радости моей не было предела.
– Давай теперь позавтракаем – дорога тебе предстоит длинная.
Стол был уже накрыт. Капитан налил себе полстакана водки, я отказался. Выпив, он разоткровенничался:
– Скажу тебе, что принимать твоих солдат мне вообще-то было не с руки. Как только я укомплектую роту, так тут же меня отправят на передовую воевать.
Я не стал развивать эту тему, лишь спросил, как служится в штрафной.
– Командиры все кадровые. Штабная категория всех офицеров на одну ступень выше, чем в обычных войсках. Тройной оклад, год службы идет за три, а не за два. У офицеров летная норма. Самое же главное, офицеры не обязаны в тяжелой ситуации личным примером вести солдат в бой.
Закончив завтрак, я попросил капитана разрешения попрощаться со «своими» штрафниками. Он их вызвал, и я пожелал им выжить и поблагодарил за помощь в пути.
В прокуратуру фронта я добрался за два дня, получил благодарность за выполнение задания и вернулся в свою часть.
Только к концу октября прибыл 202-й батальон бригады. Совершив 80-километровый марш, бригада 15 ноября 1943 года сосредоточилась на окраине села Сергейцево недалеко от города Пустошка.
В роте был командир танка Нейман, шустрый еврейчик. Помню, что по дороге в Калинин он очень красиво пел, а как на формировке встали – замолк и ушел в себя. Может быть, предчувствовал что-то или просто испугался. Во время совершения марша он приказал механику:
– Стой! Что-то мотор работает неравномерно.
– Как неравномерно? Я все отрегулировал! – возмутился механик.
– Я приказываю! У меня слух хороший, что-то не работает. Остановимся, подождем зампотеха.
Механик не стал спорить, съехал на обочину. Идет танк, Нейман его останавливает:
– Зампотеха нет?
– Нет. А чего стоишь?
– Да что-то двигатель плохо работает.
– Да? А стартер исправен? А то у меня барахлит.
– Исправен.
– Ну, дай мне его, а себе мой поставь. – Обмениваются стартерами.
Едет следующий танк:
– Что у тебя?
– Стартер не работает.
– А аккумуляторы хорошие?
– Хорошие, недавно получили.
– Ну, давай махнемся.
Вот так он за ночь свой танк на запчасти и раздал. Экипаж промолчал. Когда зампотех приехал, то, конечно, танк был неисправен, и его пришлось отправить в ремонт. Однако кто-то доложил об этом эпизоде в особый отдел. Хотели его судить, но пожалели – пересадили на другой танк.