А на рассвете в лагере появилось очередное существо и с радостью упало замертво к нашим ногам.
Мы обошлись без завтрака. Никто не вспомнил и про обед. С первыми сумерками я забрался по трапу на корабль, чтобы принести немного продуктов для ужина, но ничего не нашел. Вместо продуктов в углу расположились пять панкинов — более толстых и довольных тварей я никогда не видел. Они даже не шумели, как обычно. Я догадался, что они прогрызли дыры в ящиках с продовольствием и прикончили все до последней крошки. Более того, они каким-то образом ухитрились отвернуть крышку у банки с кофе, опрокинув ее, и смолотили все зерна.
Нашим запасам пришел конец. Я отупело глядел на толстые лоснящиеся мордочки панкинов. Меня вдруг осенило, каким образом они пробрались на корабль! Я проклинал свою нерадивость; если бы я вовремя убрал веревку, ничего бы не случилось.
Потом я вспомнил, что веревка спасла нам с Вебером жизнь. Я спокойно подошел к панкинам, троих распихал по карманам, оставшихся двоих взял в руки. Спустившись с корабля, я направился к лагерю.
— Вот они,— сказал я и посадил панкинов, всех пятерых, на стол,— наши беглецы. Пробрались на корабль, а мы не могли их найти. Вскарабкались по веревке.
Вебер внимательно изучил их.
— А они неплохо подхарчились. Что-нибудь нам оставили?
— Вычистили все до последней крошки.
Панкины выглядели стопроцентно счастливыми. Очевидно, их обрадовала встреча с нами. Не было причины оставаться на корабле дальше, после того как они прикончили энзе.
Парсонс достал тесак и подошел к куставру, умершему утром.
— Приготовить слюнявчики,— скомандовал он и отрезал от туши большой кусок мяса. Потом еще один, и еще один, и еще... Как только он приступил к жарке, я рванулся в свою палатку, потому что никогда прежде нос мой не ощущал столь аппетитного, столь зовущего запаха. Я раскрыл сумку, наугад приготовил порцию липкой отравы и начал запихивать ее в себя, помогая ложкой.
Через некоторое время явился Кемпер. Он расслабленно-довольно плюхнулся на койку.
— Желаешь выслушать мой рассказ? — спросил он.
— Валяй!
— Изысканно. По вкусовым качествам превосходит любое блюдо, приготовленное руками человека во все времена. Мы попробовали три сорта мяса, отведали по ломтику рыбы и еще чего-то, что напоминало мясо омара, но вкус много нежнее и тоньше... После мяса мы разрезали плод — смесь дыни и ананаса.
— А завтра вы упадете замертво.
— Не думаю,— сказал Кемпер.— Ты же видел, что общее состояние животных заметно улучшилось.
Конечно, думал я. Все сходится к тому, что Альфред прав.
Одного куставра как раз хватило на день. Сыты были и люди, и животные. Куставры не обнаружили более агрессивных намерений, зато каждое утро оказывались под рукой. И именно в тот момент, когда о них вспоминали.
Я внимательно наблюдал за своими товарищами. Количество пищи, уничтожаемое ими, становилось просто неприличным. Ежедневно Парсонс нажаривал горы огромных кусков разного мяса, рыбы, дичи и всякой всячины. Он выставлял на стол тазы с овощами и фруктами, а откуда-то появившийся кувшин ежедневно наполнял медом. И люди, и животные съедали все, буквально вылизывая тарелки и миски.
Я смотрел на своих компаньонов. Они сидели вокруг стола, расстегнув ремни и похлопывая себя по животам. Их самодовольные физиономии вызывали у меня чувство отвращения. Я напрасно ждал, что их желудки начнет сводить от боли, а тела покроются растительностью. Ничего не происходило. Более того, все они утверждали, что никогда еще не чувствовали себя так хорошо.
Прошло две недели. Как-то утром Фуллертон почувствовал слабость. Он попытался встать, но не смог. Еще через час его начало трясти, как в лихорадке. Симптоматика соответствовала вирусному заболеванию с Центавра, но ведь мы получили от него прививку. За эти годы нам сделали профилактические прививки от всех известных заболеваний. К тому же перед каждым вылетом нас дополнительно накачивали разнообразными сыворотками.
Я не сомневался, что лихорадка вызвана перееданием. Тем более что ей оказался подвержен Четырехглазый.
Оливер, немного разбиравшийся в лекарствах, притащил с корабля аптечку и ввел Фуллертону максимальную дозу како-го-то антибиотика, рекомендованного на все случаи жизни.
Мы продолжали работать, надеясь, что через день-два он самостоятельно встанет на ноги. Но Фуллертону становилось все хуже и хуже.
Оливер повторно перерыл аптечку, тщательно изучив все инструкции и этикетки, но ничего нового не обнаружил. Он внимательно перечитал брошюру об оказании первой медицинской помощи, но в ней описывались лишь сломанные ноги и вывихнутые суставы.
Кемпер волновался больше всех — он попросил Оливера взять у Фуллертона пробу крови и приготовил гемослайд. Заглянув в окуляр микроскопа, он обнаружил, что кровь буквально кишит бактериями куставров. Повторные анализы были идентичны первому.
Оливер и Кемпер работали, а мы стояли вокруг стола, ожидая приговора. Молчание прервал Оливер, решившийся вслух высказать наши худшие опасения.
— Ну, кто следующий? — спросил он.
Парсонс протянул руку. Все напряженно ожидали оглашения приговора.
— Бактерии есть и в твоей крови,— сказал Кемпер,— но их количество значительно меньше, чем у Фуллертона.
Мы поочередно подходили к Оливеру, результаты анализов повторялись. Правда, в моей крови бактерий содержалось меньше, чем у остальных ребят.
— Мясо куставров,— сказал Парсонс,— Боб не ел.
— Но ведь тепловая обработка уничтожает...— начал Оливер. ‘
— Ты уверен? Эти бактерии должны иметь безумно высокий коэффициент адаптации. Ведь они выполняют в организме куставров огромную работу. Думаю, они могут с легкостью приспособиться к любым, даже самым непредвиденным условиям. Кроме того, овощи и фрукты мы ели в сыром виде. Да и мясо, дорогие мои, вы предпочитали уминать недожаренным.
— Но кто объяснит мне,— вопрошал Оливер,— почему именно Четырехглазый заболел первым? Почему количество бактерий в его крови больше, чем у остальных? Ведь он начал употреблять мясо куставров в пищу одновременно с нами.
Тут-то я и вспомнил свой разговор с Фуллертоном на берегу ручья. Я рассказал о травинке, которую жевал Четырехглазый, но рассказ едва ли улучшил их настроение. Через неделю, максимум две количество бактерий в крови каждого из нас станет таким же, как у Фуллертона. Я подумал было: а правильно ли я сделал, что рассказал? Наверное, правильно.
— Не есть куставров мы не можем,— сказал Вебер,— Другой пищи просто-напросто нет. Как и обратного пути.
— Я подозреваю,— проговорил Кемпер,— что для нас все в прошлом. Ракета улетела, и мы на нее опоздали.
— Надо немедленно стартовать,— сопротивлялся я,— и моя диетическая сумка...
Закончить фразу мне не удалось: все начали смеяться, как сумасшедшие, толкаясь и хлопая меня по спине.
Я молча стоял, опустив глаза долу. Их смех, вызванный моей непредвиденной шуткой, больше напоминал разрядку после нервного перенапряжения.
— Спасибо,— сказал Кемпер,— твоя сумка не решит основной проблемы; бактерии сидят внутри нас! И еще — диетической сумки на всех не хватит.
— Стоит попытаться,— возразил я.
— Подождем,— прервал нас Парсонс,— Тем более что иного выхода нет. Да и лихорадка может оказаться временной реакцией организма на перемену диеты.
И все дружно закивал и внушая себе, что он прав.
Но Фуллертону лучше не становилось. Вебер взял для анализа кровь у животных. Количество бактерий оказалось столь же высоко, как и у Четырехглазого.
Вебер ругал себя последними словами:
— Мне следовало давно догадаться, что пробы крови необходимо брать каждый день!
— Что бы это изменило? — спросил Парсонс,— Единственный источник калорий — куставры. Выхода нет.
— Будем надеяться, что дело не в бактериях, ведь животные чувствуют себя прекрасно. А наш дорогой Четырехглазый мог подхватить что угодно.
Лицо Вебера слегка прояснилось.
— Возможно, вы и правы.
Несколько дней томительных ожиданий ни к чему не привели — Фуллертон находился все в том же состоянии.
И вдруг, в одну из ночей, он исчез.
Оливер, дежуривший около него, ненадолго вздремнул. Парсонс, охранявший лагерь, не слышал ни звука.
Утром мы отправились его искать — далеко уйти в таком состоянии он явно не мог. Но поиски не дали результатов. Хотя мы наткнулись на шар непонятной консистенции, белого, почти полупрозрачного цвета, четырех футов в диаметре. Он лежал на дне небольшого овражка, скрытый от любопытных глаз, как будто специально спрятанный в этом месте.
Мы осторожно потрогали его, несколько раз перекатили с места на место, пытаясь определить, из чего он слеплен и как мог попасть сюда. Но поскольку мы отправились на поиски Фуллертона, шар пришлось оставить в покое. Найдем Четырехглазого — вернемся к загадочному шару.
Вечером, возвратившись в лагерь с пустыми руками, мы обнаружили, что лихорадка началась и у животных — их трясло, как не знаю что. Вебер работал с ними, не имея ни секунды для отдыха. Мы чем могли ему помогали. Анализы крови показывали, что содержание бактерий достигло невероятного уровня. Вебер несколько раз производил вскрытия, но фактически не заканчивал их: он разрезал шкуры, вскрывал брюшную полость, заглядывал внутрь и тут же выбрасывал животных в ведро, даже не пытаясь продолжить обычное патологоанатомическое исследование. Я видел его напряженное лицо в те моменты, когда его рука зависала над ведром с тушкой животного, но, кроме меня, никто не обращал на Вебера никакого внимания. Ребята выглядели измотанными. Я попытался выяснить у Вебера подробности вскрытий, но он грубо оборвал меня на полуслове.
Вечером я отправился спать раньше обычного — с полуночи начиналось мое дежурство. Не успел я глаз сомкнуть, как меня разбудил зловещий гул, от которого волосы встали дыбом. Я вскочил с постели. Оказалось, что уже ночь, и я долго шарил в темноте, пытаясь найти ботинки. Кемпер вылетел из палатки как пуля.
С животными что-то происходило. Дико крича, они пытались вырваться наружу, грызли прутья, кидались на них, ослепленные яростью.
Вебер метался от клетки к клетке со шприцем в руке. Прошло несколько часов, прежде чем нам удалось напичкать животных успокоительными и мы снова смогли позволить себе улечься. Нескольким животным все-таки удалось убежать.
Ребята разбрелись по палаткам, а я, с ружьем на коленях, остался дежурить. Но уже через несколько минут я встал и начал прогуливаться вдоль клеток — недавний концерт вызвал во мне столь сильное возбуждение, что сидеть я не мог.
Для меня было совершенно очевидно, что исчезновение Фуллертона и желание животных вырваться из клеток — взаимосвязанные события. Я вспомнил рассуждения Кемпера о защитном механизме, о том, что он отсутствует у куставров. Но может быть, сказал я себе, этот механизм есть — и он ловко обманывает нас. Механизм, столь неожиданный для человеческого разума, что мы не готовы к его пониманию.
Утром, когда парни начали просыпаться, я забрался в палатку и растянулся на койке, чтобы немного вздремнуть. Измученный вчерашними событиями, я проспал десять часов. Разбудил меня Кемпер.
— Да поднимайся же, Боб,— устало произнес он,— Вставай, бога ради.
Темнело. Последние лучи заходящего солнца пробивались сквозь неплотно запахнутую дверцу палатки. Кемпер выглядел измученным и постаревшим, как будто мы расстались с ним не вчера вечером, а несколько лет назад.
— Животные покрылись оболочкой.— Он вздохнул.— Теперь они напоминают коконы...
Я сел, не дослушав его.
— Тот шар в овраге!
Кемпер молча кивнул.
— Фуллертон?!
— Для того я тебя и разбудил. Мы решили взглянуть на него.
Мы отыскали шар с наступлением темноты. Местность оказалась на редкость ровной, и наш овражек затерялся. Шар, расколотый на две половины, напоминал скорлупу яйца, из которого только что вылупился цыпленок. Темнота все сгущалась, а перед нами, поблескивая в тишине звездного неба, лежали две половинки шара — «последнее прощай», начало новой, пугающе чужеродной жизни.
Я подумал, что следует, как на похоронах, что-нибудь сказать, но мозг мой был пуст, а язык прилип к пересохшим губам.
Мы внимательно осмотрели землю вокруг «яйца» и нашли следы существа, выбравшегося из него. Это были следы новоиспеченного куставра.
Мы молча поплелись в лагерь.
Кто-то зажег лампу. Все стояли, не в силах поднять глаза от земли, понимая, что наше время истекло и отрицать увиденное в овраге — глупо и бессмысленно.
— Шанс остался только у одного из нас, — начал Кемпер, нарушив долгую, пугающую тишину. Голос его, как ни странно, звучал спокойно и уверенно.— Боб, ты должен улететь немедленно. Кто-то ведь обязан вернуться на Кэф и сообщить, что здесь произошло.
Он посмотрел на меня долгим пристальным взглядом.
— Ну,— резко сказал он.— Отправляйся! Что с тобой?
— Ты был прав,— прошептал я,— когда рассуждал о защитном механизме, помнишь?
— Теперь-то мы знаем, что защитный механизм существует...— согласился Вебер.— Лучшего защитного механизма невозможно даже представить. Ведь он неодолим. Фауна планеты не пытается воевать с нами, она просто адаптирует нас, преобразует в себе подобных. Неудивительно, что на планете существуют одни куставры, неудивительно, что экология предельно проста. Шагнув в этот мир, вы попадаете в ловушку. Стоит только сделать глоток воды, сжевать стебелек, отведать кусочек мяса.
Оливер вышел из темноты и остановился напротив меня.
— Вот твоя диетическая сумка и записи.
— Но я не могу улететь без вас!
— Забудь про нас! — рявкнул Парсонс,— Мы уже не люди, понимаешь?! Через несколько дней...
Он схватил лампу, подошел к клеткам и осветил их.
— Смотрите! — выкрикнул он.
Животных в привычном смысле этого слова не было. Шарики, половинки шариков такой консистенции, как шар в овраге... А вокруг половинок топотали маленькие куставры.
— И ты хочешь остаться,— Кемпер посмотрел на меня с сочувствием,— Что ж, оставайся. А через день или два к тебе подойдет куставр, упадет перед тобой замертво, и ты сойдешь с ума, вычисляя, кого из нас ты приготовишь себе на обед!
Голос его звенел, как натянутая струна, он произнес последнее слово и отвернулся... Оказалось, что все парни стоят, повернувшись ко мне спиной. Я ощутил ужас одиночества.
Вебер подхватил с земли топор и пошел вдоль клеток, сбивая замки и выпуская маленьких куставров на волю.
Я медленно двинулся к кораблю, поднялся по трапу, крепко прижимая к груди сумку. Остановившись у люка входа, я обернулся, попытался последним взглядом охватить лагерь, всех своих товарищей и понял, что не могу покинуть их. Ведь мы провели вместе тьму лет. Они подшучивали надо мной, а я постоянно уединялся и ел в одиночку, чтобы не чувствовать запаха жаркого... Я подумал, что даже не помню, с каких пор ем эту тюрю, липкую и безвкусную, что из-за своего проклятого желудка я никогда не пробовал нормальной человеческой пищи. Может, парни куда счастливее меня, даже в данную секунду. Ведь человек, превратившись в куставра, никогда не останется голодным. Желудок его всегда будет наполнен приятной на вкус, сытной пищей. Куставры едят только траву, но, быть может, когда я превращусь в куставра, трава станет для меня лакомством — таким же, как недоступный сейчас тыквенный пирог?
Я стоял перед входным люком и размышлял о еде.
Диетическая сумка, получив с моей помощью значительное ускорение, рассекла темноту и погрузилась в нее. Листки с записями, медленно кружась, как сухие листья, опустились на землю.
Я вернулся в лагерь и тут же столкнулся нос к носу с Парсонсом.
— Так что у нас сегодня на ужин? — спросил я.
ДОСТОЙНЫЙ ПРОТИВНИК
Пятнашники запаздывали.
Может, они чего-нибудь не поняли.
Или выкинули очередную шутку.
А может, они и вовсе не собирались придерживаться соглашения.