Увы, сведения, которые «подсунули» Зарипову, верными не были. Жена Пуго не стреляла последней. Это доказало следствие.
Из заключения, судебно-медицинской экспертизы:
Около 9 часов утра 22 августа 1991 года Пуго, находясь в спальной комнате своей квартиры, выстрелил из автоматического пистолета «Вальтер РРК» N' 218090-Е калибра 7,65 в правую височную область жене, после чего он сразу же произвел выстрел из этого пистолета себе в голову.
Стрелял сам Пуго. Но что его на это толкнуло, если накануне он о самоубийстве не помышлял? Сын министра много рассказывал о почти дворянской чести своего отца, благородстве, объясняя самоубийство так:
Папа был благороден душой. Банкроты тоже стреляются, а отец именно им и оказался — политическим банкротом. Другая причина, которая подтолкнула отца на этот шаг, — стремление защитить меня и других близких от репрессий — формальных ли, нравственных. Наша семья прошла через 39-й год, и отец слишком хорошо знал, что расправа или наказание может пасть не только на его голову. Вся жизнь отца была посвящена не завоеванию власти, а попытке, может быть миссионерской, основанной на ненавистной теперь коммунистической идеологии, сделать жизнь страны лучше. Он никогда не шел против Горбачева. Я не раз был свидетелем того, как отец одергивал подчиненных, позволявших нелестные или, вернее, фамильярные высказывания в адрес президента. Правда, в последнее время он все более сомневался в правильности проводимой политики. Ибо кому, как не министру внутренних дел, знать о залитых кровью республиках.
Пуго и его жена оставили предсмертные записки.
Пуго:
Совершил совершенно неожиданную для себя ошибку, равноценную преступлению. Да, это ошибка, а не утверждение. Знаю теперь, что обманулся в людях, которым очень верил. Страшно, если этот всплеск неразумности отразится на судьбах честных, но оказавшихся в очень трудном положении людей. Единственное оправдание происшедшему могло бы быть в том, что наши люди сплотились бы, чтобы ушла конфронтация. Только так и должно быть.
Милые Вадик, Элика, Инна, мама, Володя, Гета, Рая, простите меня. Все это ошибка! Жил я честно всю жизнь.
Жена Пуго:
Дорогие мои! Жить больше не могу. Не судите нас. Позаботьтесь о деде. Мама.
Для следствия, которое было официально назначено, ничего странным не показалось. Человек сам признается, что совершил ошибку и жить не может? Признается. Жена решает не оставлять мужа в тяжелую минуту? Решает. Выбрали смерть? Бывает и такое. Дело закрыто. Но это самоубийство оказалось только первым сигналом в череде других смертей.
Сторонник ГКЧП В. Красовский об этих днях после 19 августа записывает в личном дневнике следующее:
В государстве начинались аресты сторонников ГКЧП. Б. К. Пуго застрелился. К исходу дня сообщили об аресте генерала армии В. И. Варенникова.
23 августа. На сессию ВС РСФСР притянут Горбачев. Выглядит он там унизительно. Стремление выставить себя перед депутатами великим мучеником не удается. Чтобы добить «страдальца», Ельцин принуждает Горбачева зачитать кем-то сделанную запись заседания Кабинета министров 19 августа под руководством Павлова, на котором почти все его участники высказались за поддержку ГКЧП. Горбачев оглашает. Реакция зала соответствующая. Разыгранный спектакль удается Ельцину. Горбачев падает ниц. Итог такой, что Горбачев как президент Союза оказался без своего парламента, партии и народа, он выглядит изгоем. Всем видно, что перед ними отщепенец, от которого отвернулись и отреклись все соотечественники. Разве это не суд, не наказание? Достаточно и без суда потомков. Он совершен сегодня с помощью Ельцина.
На глазах у Горбачева Ельцин подписал Указ о приостановлении действия Российской компартии.
Генсек КПСС не вымолвил ни слова в защиту возвеличившей его партии. Он лишь обещал, стоя на трибуне, проведение массовой мести своим отказникам, которых миллионы.
А Верховный Совет СССР бездействует.
В Вооруженных Силах начались перестановки. Снят с должности начальник Генерального штаба генерал армии М. А. Моисеев, министром обороны назначен бывший Главком ВВС генерал-полковник авиации Е. И. Шапошников, начальником Генштаба — генерал армии В. Н. Лобов. Поговаривают о присвоении звания «генерал армии» министру обороны РСФСР Кобецу и генеральского звания А. В. Руцкому. Российский парламент не остается в долгу перед своими защитниками.
24 августа. Указ Президента М. Горбачева о роспуске КПСС. Итак, роль Генерального секретаря в гибели КПСС выполнена, на очереди СССР. КПСС он обвинил в государственном перевороте. Имущество партии конфискуется. Архив передается Правительству России. Союз разрушается. На съездах и сессиях Украины, Белоруссии, Казахстана провозглашены суверенитеты государств с собственными защитными структурами.
В стране признаки террора. 19 августа тому хороший предлог. Главные же вопросы экономической жизни государства не решаются.
25 августа. В главкомат прибыл новый главком генерал-полковник авиации Виктор Алексеевич Прудников. Отстранены от должностей генерал армии И. М. Третьяк, генерал-полковники В. В. Литвинов, И. М. Мальцев, Н. М. Бойко.
В 20.00 нас собрал новый главком, дал указания по действиям в сложившейся обстановке. Просил не допускать раскола в офицерской среде. Предупредил, что с членами военного совета еще предстоит разбирательство.
Мой отпуск снова прерван, теперь уже навсегда. Сообщено о самоубийстве маршала С. Ф. Ахромеева. Прошла неделя, перевернувшая мир. Все происходящее буду описывать позже.
Смерть Ахромеева выглядела странной, дико странной.
Маршал Ахромеев
Сергей Федорович Ахромеев занимал пост советника Президента СССР, ему было шестьдесят три года. 24 августа 1991 года он покончил жизнь самоубийством в своем кремлевском кабинете. Перед смертью маршал оставил пять писем.
В одной записке были такие слова:
«Не могу жить, когда гибнет мое Отечество и уничтожается все, что я всегда считал смыслом в моей жизни. Возраст и прошедшая моя жизнь дают мне право уйти из жизни. Я боролся до конца».
В письме родным:
«Всегда для меня главным был долг воина и гражданина. Вы были на втором месте. Сегодня я впервые ставлю на первое место долг перед вами. Прошу вас мужественно пережить эти дни. Поддерживайте друг друга. Не давайте повода для злорадства недругам».
Оставил он и послание М. С. Горбачеву, в котором написал:
«Мне понятно, что как Маршал Советского Союза я нарушил Военную Присягу и совершил воинское преступление, — давал предельно строгую оценку своим поступкам Ахромеев. — Не меньшее преступление мной совершено и как советником Президента СССР… Я был уверен, что эта авантюра потерпит поражение, а приехав в Москву, еще раз убедился в этом. Начиная с 1990 года я был убежден, что наша страна идет к гибели. Вся она окажется расчлененной. Я искал способ громко заявить об этом. Посчитал, что мое участие в обеспечении работы «Комитета» и последующее связанное с этим разбирательство даст мне возможность прямо сказать об этом. Звучит, наверное, неубедительно и наивно, но это так. Никаких корыстных мотивов в этом моем решении не было…»
Способ, который маршал избрал для ухода из жизни, — повешение. Но повешение странное: для этого маршал воспользовался скрученным вдвое синтетическим шпагатом, которыми обычно перевязывают пакеты, и медной ручкой высокого кремлевского окна. Первое повешение не удалось: шпагат порвался. Тогда маршал снова скрепил шпагат при помощи скотча и повесился в крайне неудобной позе, как это делают заключенные, — подогнув колени, в надежде, что вес тела затянет петлю намертво.
Между первой и второй попытками маршал ответил на телефонный звонок и отпустил своего шофера. Однако напомнил, что тому после обеда необходимо вернуться на автобазу. Затем он написал еще одну записку:
«Я плохой мастер готовить орудие самоубийства. Первая попытка (в 9.40) не удалась. Порвался тросик. Очнулся в 10.00. Собираюсь с силами все повторить вновь. Ахромеев».
Эта попытка удалась. Протокол с места происшествия, составленный муровцами, гласил:
Повреждений на одежде не было. На шее трупа находилась скользящая, изготовленная из синтетического шпагата, сложенного вдвое, петля, охватывающая шею по всей окружности. Верхний конец шпагата был закреплен на ручке оконной рамы клеящейся лентой типа «скотч». Каких-либо телесных повреждений на трупе, помимо связанных с повешением, не обнаружено…
Через четыре года после смерти маршала корреспонденту «Совершенно секретно» Терехову удалось поговорить с его вдовой.
— Горбачев боялся Ахромеева? — спросил ее корреспондент, — Михаил Сергеевич принимал близко к сердцу постоянные слухи о готовящемся перевороте?
— Я думаю, не боялся. А насчет переворота… Сергей Федорович говорил: силой в России ничего не сделаешь. Убрать неугодного руководителя — не самая большая проблема. А вот что делать дальше? Он считал, что самое опасное для нашей страны — лишить власть уважения, авторитета, дискредитировать саму идею власти. Сейчас именно это и произошло. Видите, к чему это привело? А он хотел предотвратить, предупреждал. Вспомните, сколько он писал об этом. А его противники вот тут-то и вспоминали: «Кого вы слушаете? Он же получил Героя за Афганистан». В общем, оставив Генштаб, он советником Горбачева долго работать не смог. Написал несколько рапортов об отставке. На последнем в июне 1991 года Горбачев написал: «Подождем!»
— Язов учился с Ахромеевым на одном курсе в академии, в Генеральном штабе у Сергея Федоровича тоже еще оставались соратники. И, несмотря на это, выходит, маршал ничего не знал о готовящихся событиях августа 1991 года?
— Ничего не знал. 6 августа я, он и внучка уехали в отпуск в Сочи, спокойно отдыхали. 19-го Сергей Федорович, как всегда, пошел утром на зарядку, потом вернулся и разбудил нас: «Включите быстрее телевизор!» Он молча выслушал первые сообщения. Когда случалось что-то важное, он обычно замолкал. Молча сходили на завтрак. Я его ни о чем не спрашивала. Потом он вдруг говорит: «Я должен лететь в Москву и во всем разобраться на рабочем месте». Мы и не попрощались как следует. Его провожала группа врачей: «Возвращайтесь, Сергей Федорович, ждем». Он отшутился: «Оставляю вам в залог жену». Поцеловал меня и внучку и уехал. Больше я его не видела.
— Кто же с ним был дома в эти дни?
— Дочери, их семьи. Когда по ТВ прозвучали первые сообщения о создании ГКЧП, они поняли: отец приедет. Он и приехал — веселый, загорелый, сказал, что пока ничего не понимает, и уехал в Кремль. Он предложил свою помощь Янаеву, работал в аналитической группе, собиравшей сведения с мест. В этом и состояло его участие в ГКЧП. Дочери звонили мне без конца: приезжай скорее. Но прямо ничего не говорили. Конспираторы! Сочиняли, что заболел кто-то из детей, Я обижалась: ну что же вы не даете мне отдохнуть, неужели не можете сами об отце позаботиться? Потом не выдержала, позвонила Сергею Федоровичу в Кремль узнать, он сказал, что у него все в порядке. Обещал рассказать, когда вернусь. Но я все-таки решила ехать. С трудом достали билеты на 24 августа.
— После неудачи ГКЧП Сергей Федорович сильно переживал?
— Он был подавлен, ждал ареста. Но продолжал ходить на работу в Кремль, хотя там в ту пору мало кто был. Дочь однажды не выдержала: «Зачем ты-туда ходишь? Как там тебе?» — «Ко мне никто не подходит. Никто со мной не заговаривает». Думая, что арестуют, он говорил: «Я понимаю, вам будет трудно, но я иначе не мог». Дочери спросили его: «Ты не жалеешь, что прилетел?» Он ответил: «Если бы я остался в стороне, я проклинал бы себя всю жизнь».
— В участниках ГКЧП он не разочаровался? Давал им оценки?
— Дочери рассказывают, что в ночь с 23-го на 24 августа они долго разговаривали. Было интересно узнать, его мнение о событиях и людях, в них участвующих. Не всех членов ГКЧП он знал одинаково хорошо. Но к тем, к кому относился с уважением до этих событий, он своего отношения не переменил.
— Например, к Язову?
— Не только. К Бакланову, Шенину…
— По мнению следствия, в эту ночь Ахромеев уже решился на самоубийство.
— По мнению следствия — так.
— Вы прилетели домой…
— Начали звонить Сергею Федоровичу в Кремль — телефон молчал. После пяти вечера звонили каждые десять-пятнадцать минут. В 23.00 позвонил его шофер, спросил, не приехал ли Сергей Федорович, а то его что-то не вызывает, и он не знает, что делать. Потом легли спать. Я, конечно, всю ночь не спала — вскакивала на звук каждой машины. Утром решили ехать в Москву — мы жили на даче. Только открыли дверь квартиры — звонит телефон. Дочь взяла трубку, и по ее лицу я поняла: случилось что-то ужасное. Звонил дежурный по группе генеральных инспекторов, сказал, что Сергей Федорович скоропостижно скончался, есть подозрение, что он покончил с собой (застрелился).
Ночью его отвезли в морг кремлевской больницы, потом в госпиталь имени Бурденко. Мы поехали в прокуратуру. Там сказали, что в распоряжении следствия есть видеосъемка места происшествия. Я сразу же попросила показать ее. Следователи переглянулись, с сомнением посмотрели на меня: мол, выдержку ли? — но согласились. Я и одна из дочерей пошли смотреть, вторая не смогла. Сергея Федоровича обнаружил дежурный. Кабинет был открыт, ключ торчал в замочной скважине снаружи. Хоронили его 29 августа.
Обратите внимание, даже инспектора сразу после происшествия причиной смерти называли самоубийство при помощи огнестрельного оружия. Им и в голову не приходило, что Сергей Федорович, как школьник или заключенный, будет засовывать голову в петлю, да еще и дважды. Как-то странно, не по-военному выглядел такой способ свести счеты с жизнью. Смерть от удушения упаковочной бечевкой…
Люди, знавшие маршала долгие годы, были его смертью потрясены, у них никаких иных слов, чем «солдат долга», не находилось. Многие из них позже упомянули маршала в своих воспоминаниях.
Генерал Махмут Гареев:
В свое время маршал Советского Союза Г. К. Жуков говорил, что высшее достоинство человека состоит не в том, чтобы взлететь на большую должность и мучить этим себя и других, а в том, чтобы на любом посту хорошо и исправно делать порученное дело. Этого принципа всю жизнь придерживался и Сергей Федорович Ахромеев…
Назначение С. Ф. Ахромеева помощником М. С. Горбачева, видимо, представлялось как возможность как-то позитивно влиять на него. Но маршал попал в окружение таких заядлых интриганов, противостоять которым было непросто, и он при «дворе» серьезного влияния уже не имел…
Как-то в дружеской беседе один из командующих войсками военного округа спросил у Сергея Федоровича: «Сложился ли тут у вас такой же дружный коллектив, как это было в танковой армии или округе?» На что после тяжелого вздоха С. Ф. Ахромеев с печальной улыбкой ответил: «Такое искреннее, бескорыстное товарищество бывает только в войсках».
В целом Сергей Федорович Ахромеев был человеком и военачальником высокой чести и достоинства, до конца верным присяге и своему долгу. Он обладал прекрасной памятью и незаурядным аналитическим умом. Из времен войны известен случай, когда он с гранатой в руках оставался в подбитом танке, пока на выручку не прибыли наши разведчики. Будучи командиром полка и дивизии, даже в обычные дни, когда не было учений, он спал не более пяти-шести часов в сутки, а все остальное время работал. Нередко в четыре-пять часов утра он вызывал на танкодром или танковую директрису командиров полков. Это рождало, разумеется, и нарекания, но он исходил из того, что пока дело не налажено, служебные обязанности в полной мере не выполнены, ни о каком отдыхе или расслаблении не может быть и речи. Помню полет из Ташкента в Москву после проведенного под его руководством учения, где мы трое суток почти не спали. Сев в самолет, он не позволил себе подремать и до конца полета корпел над документами.
Будучи очень строгим и требовательным к себе и подчиненным, в самой напряженной обстановке он не терял самообладания, проявлял выдержку и всегда был очень тактичным в обращении с подчиненными. И друзья, и недоброжелатели Сергея Федоровича единодушно отмечали такую его черту, как кристальная честность и порядочность, проявлявшуюся даже в мелочах. На любой должности, которую он занимал, не могло быть и речи о каких-либо злоупотреблениях с его стороны…
В свете всего этого тот путь, который Сергей Федорович избрал для ухода из жизни, оправдать, видимо, невозможно, ибо это противоречило его же жизненным принципам-. Но только Бог ему судья. И если уж говорить совсем откровенно, то и погиб он прежде всего потому, что был самым совестливым среди окружавших его людей.