— Это как же понимать? — громко спросил м-р Пип, широко раскрыв глаза от изумления.
Эдвард-Альберт повернулся лицом к стене и превратился в ворох постельного белья.
— Я не могу, — тяжело дыша, прохрипел он. — Страшно простудился. Вам придется как-нибудь без меня…
— Повторите! — воскликнул Пип, не веря своим ушам, но в полном восхищении. — Повторите еще раз.
Эдвард-Альберт повторил, но уже не так громко и еще более хриплым голосом.
— «Придется как-нибудь без меня!» — отозвался Пип, словно эхо. — Какая прелесть! Ну просто чудо! Экий проказник!
Он прыснул со смеху. Заплясал по комнате. Замахал руками.
— Так вот и вижу их. Вижу их всех. Как они обходятся без него.
Он дал два крепких пинка кому из одеял, который представлял собою жених, потом побежал в буфетную за виски.
Вернувшись в спальню со стаканом в руке, он поставил его на ночной столик и угостил дезертира еще парочкой пинков.
— Господи! Что же нам теперь делать? — произнес он. — Мошенник вы — и-го-го — этакий. Привести их всех сюда? Священника, невесту и всех? Не положено по закону. Вызвать карету скорой помощи и отвезти вас туда? Который час-то? Уже двенадцатый! После двенадцати нельзя венчаться. Поднять вас и одеть насильно? Вставайте.
Он попробовал стащить с Эдварда-Альберта одеяло, но тот слишком плотно завернулся в него.
— Говорю вам, не поеду, — закричал Эдвард-Альберт. — Не могу ехать и не поеду! Ни за что не поеду! Я раздумал!
Пип прекратил атаки.
— Вы имели когда-нибудь удовольствие встречаться с инспектором Биркенхэдом, Тьюлер? — спросил он.
— Не желаю с ним встречаться.
— А встретитесь.
И он решил действовать.
— Ну, вот что. У вас — сто пять по Фаренгейту. Я звоню им по телефону. Они пошлют за врачам, и тот разоблачит обман. А потом что? Не знаю. Но — помоги вам бог! Какого черта вы до сих пор не поставили телефон? Я же вам говорил. Придется пойти к автомату.
Когда Пип перестал наполнять квартиру своей персоной, Эдвард-Альберт принял вертикальное положение, превратившись в какой-то кокон из простынь, увенчанный унылой физиономией и всклокоченной шевелюрой, и прикончил поставленное Пипом виски с содой.
— Я совсем забыл про отца, — прошептал он, холодея от мрачного предчувствия.
14. Шипучка — хлоп в потолок
По своей наружности инспектор Биркенхэд представлял как бы квинтэссенцию всех скотланд-ярдских инспекторов, фигурирующих в обширной и все разрастающейся области английской литературы — детективном романе. Да он и в самом деле был родоначальником этой огромной семьи. По своему положению в Скотланд-ярде он должен был вступать в непосредственное общение со всеми журналистами, писателями и просто любопытными, все чаще и чаще являвшимися изучать этот тип на месте. Он занимал первую линию скотланд-ярдской обороны и первый врывался в укрытие, куда забился окруженный преступник. Более тонкие специалисты оставались невидимыми для глаз публики и недоступными ее воображению. Преступники никогда их не видели, ничего не знали о них. Фотографам никогда не удавалось поймать их в свой объектив. От сыщика-любителя они были отделены пропастью, и пропасть эту заполняла собой фигура инспектора Биркенхэда. Эдвард-Альберт уже встречал его в десятках романов под десятками фамилий.
Инспектор был высокого роста и крепкого сложения; человек таких размеров действительно мог воплощать множество людей. Эдвард-Альберт молча смотрел, как он поставил себе стул посреди комнаты, плотно уселся на это заскрипевшее под его тяжестью приспособление, упер руки в колени и выставил локти.
— Эдвард-Альберт Тьюлер, если не ошибаюсь? — спросил он.
От этих сыщиков ничто не укроется.
— Да, — ответил Эдвард-Альберт, чуть не подавившись этим словом. У него от страха пересохло во рту.
Он кинул отчаянный взгляд на Пипа в надежде найти в нем поддержку, но Пип, по-видимому, целиком ушел в восхищенное созерцание «Enfin seuls».
— Мне говорили, что вы сделали предложение моей дочери, но в последнюю минуту, когда все было готово для свадьбы, оскорбили ее и всех присутствующих, не явившись на церемонию. Правильно ли меня информировали?
— У меня была повышенная температура, сэр. Сто четыре с лишним. Пять градусов выше нормальной.
— Пустяки по сравнению с тем, что вас ждет впереди, — холодно ответил инспектор.
— Но ведь мистер Чезер знает… Это правда, сэр.
— Не будем спорить об этом. Не стоит беспокоить из-за этого мистера Чезера. Гляжу на вас и думаю, что она только выиграла бы, развязавшись с вами, если б не…
Инспектор помолчал, не в силах продолжать свою речь. Он побагровел. Губы его зловеще сжались. Он задыхался. Глаза у него выкатились из орбит. Его как будто раздуло, словно он был наполнен сильно сжатым воздухом. Казалось, он вот-вот лопнет, но на самом деле это он производил над собой усилие воли.
М-р Пип Чезер перестал любоваться картиной и, сделав несколько шагов, занял новую позицию, с которой ему можно было лучше наблюдать действия инспектора. Даже в его глазах к выражению веселого любопытства примешалась некоторая доля страха. В комнате стояла, если можно так выразиться, гулкая тишина напряженного ожидания катастрофы.
Было бы бесполезно гадать о том, куда девался переполнявший инспектора воздух. Нас этот вопрос не касается. Факт тот, что, когда инспектор заговорил, его слова звучали сурово и спокойно. Он стал заметно опадать.
— Дочь моя — если только она моя дочь — пошла в мать. Эта женщина… эта женщина опозорила меня. Она была негодяйка. Распутница. И вот… опять. Нет, я не могу допустить, чтобы подобная вещь повторилась.
— Но я действительно женюсь на ней, сэр. Непременно женюсь.
— Советую. А не то…
И обычным своим голосом, спокойным, солидным тоном человека, привыкшего пользоваться самыми учтивыми выражениями, он произнес следующие, отнюдь не учтивые слова:
— Я превращу вас в отбивную котлету, сэр. Поняли?
— Да, с-сэр, — ответил Эдвард-Альберт.
— Так как же мы это устроим? Зло сделано. Все разладилось и пришло в полный беспорядок. Все ее знакомые узнают и начнут судачить. Мистер Чезер, она говорит, что вы мастер по части устройства всяких дел. Она говорит, вы можете уладить что угодно. Да и знаете всю эту публику лучше, чем я. Хотя как вы сможете уладить все это, не представляю себе. Что теперь делать?
— Если вы спрашиваете меня… — начал Пип.
Он подошел поближе и некоторое время стоял, открыв рот и почесывая подбородок.
— И-го-го, — произнес он громко и протяжно. — В том, что произошло, нет ничего непоправимого. Прежде всего существует эта ложь насчет температуры.
Эдвард-Альберт забормотал какие-то возражения.
— Ложь? — воскликнул инспектор и пристально поглядел на Эдварда-Альберта, но больше ничего не прибавил.
— Совершенная ложь, — продолжал Пип. — Я ее выдумал, мне ли не знать. У него не было никакой температуры. Он — и-го-го — труса праздновал… Но нам теперь придется ее поддерживать. И чем скорей Эванджелина проявит беспокойство по поводу его болезни, тем лучше. Можно будет сказать, что она уже ездила к нему и вернулась страшно расстроенная. Ну да, я знаю, что это неправда, но — и-го-го — мы можем это сказать. Потом мы можем сказать, что произошло недоразумение с числами. И что я куда-то девал кольцо и совершенно растерялся. Свалим все на меня. На то шафера и существуют. Пустим в ход любую выдумку, и чем больше их будет, тем лучше. Будем наводить туман. Одному скажем — дело в том, а другому — дело в этом. Так что каждому будет известно больше, чем остальным, и мы скроем правду в общей неразберихе. Вот что — и-го-го — подсказывает здравый смысл. Факт получился неприятный. А как вам известно, сэр, как известно вашим преступникам, чем некрасивее факты, тем более необходимо их запутать. Над нами, слава богу, не будет такого следователя, как вы, сэр. И чем скорей мы обладим все это дело, тем лучше.
— Вот с этим я согласен, — объявил инспектор. — И требую, чтобы именно так и было.
— Я займусь этим и все устрою, — сказал Пип, снова входя в свою роль Пэка.
— Но если опять начнется какая-нибудь канитель…
— Тогда капут! — смачно произнес Пип и повернулся к жениху. — Вы поняли?
Эдвард-Альберт кивнул в знак согласия.
Инспектор медленно встал и надвинулся на своего будущего зятя. Вся грозная сила Скотланд-ярда сосредоточилась в его поднятом пальце.
— Эта девушка будет, как полагается, благопристойно обвенчана независимо от ее желания, или вашего, или чьего бы то ни было… — Он помолчал, словно в нерешительности. — Я не допущу, чтобы честь моего семейства была во второй раз заляпана грязью. Вы на ней женитесь и будете подобающим образом с ней обращаться. По характеру это настоящая мегера, не спорю, но все-таки она образованная молодая леди, и вы этого не забывайте. Она леди, а вы не джентльмен…
Теперь уж он не обращался к Эдварду-Альберту. Он говорил сам с собой, глядя поверх Пипа.
— Мне часто приходило в голову, что если б я шлепал ее иногда… Или кто-нибудь другой шлепал бы ее. Но над ней не было женского глаза… Ну, да снявши голову, по волосам не плачут. Когда она была ребенком… Если б только она могла навсегда остаться ребенком… Она была таким славным ребенком…
Родительский вопль, звучащий на протяжении веков!..
Так, в результате спутанных объяснений, свадебное торжество вновь заняло свое место на календаре, и в назначенный срок Эдвард-Альберт вместе с Эванджелиной предстал перед священником, отличавшимся почтенной наружностью и необычайной быстротой речи. Пип встал за спиной Эдварда-Альберта, как чревовещатель за своей куклой; три неизвестно откуда взятые подружки держали шлейф Эванджелины. На одном из передних мест находился инспектор Биркенхэд; он придирчиво следил за всем происходящим, явно решив при малейшем намеке на колебание со стороны жениха превратить его в отбивную котлету.
Старичок священнослужитель мчался, как на пожар. Эдвард-Альберт не мог ничего разобрать в дикой скачке непонятных слов…
Вдруг он почувствовал, что они обращены непосредственно к нему.
— Берешь ли ты в жены эту девицу и будешь ли ей мужем, пока вы оба живы? — словно из пулемета, поливал священник.
— Как? — переспросил Эдвард-Альберт, не разобрав, чего от него требуют.
— Скажите «да», — подсказал Пип.
— Да.
Брандспойт повернулся в сторону Эванджелины. Та очень внятно ответила:
— Да.
— Кто вручит невесту жениху?
Быстрый обмен взглядами между инспектором и Пипом. Звук одобрения со стороны инспектора и что-то вроде «О'кей» со стороны м-ра Чезера, который ловко делает шаг вперед и вкладывает руку Эванджелины в руку священника. Тут происходит небольшая заминка, и священник нетерпеливым рывком соединяет правые руки жениха и невесты, продолжая бормотать непонятные слова.
— Повторяйте за мной. Как имя?
— Эдвард-Альберт Тьюлер, сэр.
— Я, Эдвард-Альберт Тьюлер, беру тебя — как имя?
— Эванджелина Биркенхэд.
— Эванджелину Биркенхэд в жены…
Наступил главный момент.
— Кольцо? — со старческим нетерпением произнес священник.
Но м-р Чезер был на посту.
— Здесь, сэр. Все в порядке, сэр.
— Ей на палец.
— На безымянный, нескладеха, — послышался отчетливый шепот Пипа. — Смотрите не уроните.
— Повторяйте за мной. Сим кольцом обручается…
— На колени, — прошипел Пип, давая Эдварду-Альберту легкий ориентирующий толчок.
Таким путем древняя торжественная церемония была доведена до благополучного конца. Эдвард-Альберт пролепетал молитвы и ответы с помощью неожиданно всунутого ему в руки молитвенника. Последовало еще некоторое количество сверхскоростного бормотания, а затем Эдвард-Альберт зашагал по приделу с цепко держащей его под руку Эванджелиной — под аккомпанемент исполняемого помощником органиста свадебного марша из «Лоэнгрина».
— Великолепно! — прошептал Пип. — Просто великолепно. Я горжусь вами. Выше голову.
Поскольку в нем еще сохранилась способность чувствовать что бы то ни было, Эдвард-Альберт и сам гордился собой.
За дверями церкви — толпа незнакомых людей. Черт возьми! Он забыл дать знать лизхолдовцам. Забыл известить Берта.
Пип подал ему цилиндр и втолкнул его в первую карету. Она была обита черным, но черные, как уголь, лошади были обильно украшены белыми розетками.
Эдвард-Альберт тяжело дышал. Эванджелина сохраняла полное спокойствие.
— И-го-го! — произнес Пип, чувствуя, что надо что-то сказать по поводу совершившегося факта. — Это было величественно. Просто величественно.
— Прекрасные цветы, — поддержала Эванджелина.
— Все папашка, — заметил Пип.
И они тронулись в путь — к дому папаши Чезера.
Эдвард-Альберт сразу понял, что это элегантный дом самого лучшего тона. Ему еще ни разу не приходилось видеть такого количества цветов, кроме как на цветочной выставке. Шляпы, пальто и трости у гостей принимали специально приставленные к этому делу горничные в чепчиках и фартучках. Близкий знакомый семьи, очень юный джентльмен, одетый, как администратор в универсальном магазине, исполнял роль швейцара. Подружки появились вновь, на этот раз как сестренки Пипа. Комнаты были полны народу.
— Большой — и-го-го — прием, — заметил Пип. — Улыбнитесь. Ну вот. То-то же.
М-сс Дубер что-то сказала молодым; потом от них была оттерта какая-то стремившаяся привлечь их внимание неизвестная дама. Потом какой-то высокий толстый дядя с удивительным смаком целовал невесту. Когда он разжал объятия, то оказался обладателем круглой красной физиономии, похожей на физиономию Пипа, но более мясистой и увенчанной белой шевелюрой.
— Так вот он, счастливец. Поздравляю, дорогой мой. Поздравляю. Вы похищаете наше сокровище, а я поздравляю вас! Но раз она счастлива…
Он протянул огромную руку. Эдвард-Альберт не нашелся, что ответить. Он просто дал ему свою руку для пожатия.
— Добро пожаловать, — продолжал папаша Чезер. — Даже солнце сегодня радуется вашей свадьбе.
— Это правда, — ответил Эдвард-Альберт.
— Хоть сам я в церкви не присутствовал, — продолжал папаша Чезер, — но душой был с вами.
— Ваши цветы — очарование, — заметила Эванджелина.
— А сын мой разве не очарование?
— Нужно признать, наша свадьба удалась на славу. Правда, милый Тэдди?
— Я радуюсь всей душой, — ответил Эдвард-Альберт.
— А-а! — воскликнул м-р Чезер, протягивая огромную руку крикливо разряженной толстой даме. — Счастлив вас видеть! Ваши цветы и мое шампанское…
Эванджелина отвела супруга в сторону.
— Он все великолепно устроил. Правда, дорогой? Ты должен поблагодарить его. Может быть, вставишь фразу в конце речи?
Эдвард-Альберт поглядел на нее встревоженно.
— Что это? Мне уже, кажется, и сесть нельзя, не рассыпаясь в благодарностях.
— Два слова о великодушии и гостеприимстве, — шепнула Эванджелина. — Будет великолепно. Ты прелесть.
И их опять разделили.
Все шло страшно быстрым темпом, как обычно бывает во время свадебных завтраков. Столовая тоже была вся в цветах. Весь стол был уставлен бутылками шампанского. Громко застучали ножи и вилки. Захлопали пробки, и языки развязались. Но Эдвард-Альберт не мог есть. Губы его шевелились. «Леди и джентльмены и ты, моя дорогая Эванджелина. Никогда в жизни я не произносил речей…» Он осушил стоящий перед ним бокал шипучего, почувствовав при этом уколы иголок в носу. Но все же это как будто придало ему бодрости и самоуверенности. Кто-то опять наполнил его бокал.
— Не пейте слишком много, — тотчас произнес Пип, не отходивший от него ни на шаг.
Роковой момент приближался.
— Ладно, — сказал он, вставая. — Леди и джентльмены и ты, моя дорогая Вандж… Неванджелина… Ты, Неванджелина…
Он умолк. Потом немного быстрее:
— …никогда в жизни не произносил речей.
Очень быстро:
— …в жизни не произносил речей. А?