Будущую специальность я начал осваивать с огня: разводил под обрывом костер и совал в него пальцы — хотел сделать руки огнестойкими. Потом чернилами нарисовал на груди якорь, и стал зубрить морские словечки, но внезапно произошло одно событие.
Наши соседи решили сделать из своей открытой террасы застекленную веранду. Кажется, их планы простирались и дальше — они вздумали устроить дополнительную комнату и на лето сдавать ее тем, кто жил в центре города, в «каменных джунглях», а у нас на окраине местность была почти дачная.
Так вот, к соседям пришел стекольщик, этакий весельчак с ящиком стекол — он все время напевал какую-то зажигательную песню, — и стал рулеткой замерять рамы. Такое важное событие я не мог пропустить, залез на террасу и увидел: в ящике стекольщика лежали разноцветные стекла! До этого я и цветную бумагу-то не видел, а тут стекла! Оказалось, по замыслу соседей, на веранде поверх обычных стеклянных рам должен был идти орнамент из цветных стекол. По-видимому, соседи за такую красоту намеревались брать дополнительную плату.
Стекольщик работал под зажигательную песню и мой восторженный взгляд. Положит стекло на стол, проведет по нему алмазом, с обратной стороны постучит и стекло со звоном обламывается — ровно, без единой трещинки. Нарезав таким образом множество разноцветных треугольников, стекольщик начал вставлять их в переплет рамы и закреплять маленькими гвоздями. На минуту прервал пение и повернулся ко мне.
— Ты как, слабак или не очень? Замазку сможешь размять? — он кивнул на кусок замазки в ящике и снова затянул песню.
Я стал разминать коричневый куб — а он твердый, поддается с трудом, — но тут уж речь шла о моем престиже и я нашел в себе силы, размял весь огромный кусок.
— Вижу, ты не слабак, — вновь оборвал песню стекольщик. — А кем решил стать?
Я пожал плечами.
— Не решил еще.
— Пора бы решить. Уж небось в школу ходишь?
— Уже в третий класс пойду! — выпалил я, слегка обидевшись.
— Тем более! — тоже повысил голос стекольщик и, помолчав, протянул: — Эхе-хе, твоя заблудшая душа, — и опять затянул песню.
— А где у вас простые стекла? — ввернул я, заметив, что в ящике их нет.
— Вставлять простые стекла — не нашего с тобой ума дело, — откликнулся стекольщик. — Хозяева заявили: «Сами вставим». Наше дело — художественное оформление. Я, понимаешь ли, мастер по витражам… А вставить простое стекло — пара пустяков, каждый дурак может. Нарезал в мастерской и вставляй. Цветная мозаика — дело посложней, тут вкус нужен, взгляд художника…
Стекольщик еще не закончил работу, но от его цветной мозаики уже захватывало дух — казалось, смотришь в гигантский калейдоскоп. Я встал на табуретку и взглянул на улицу через красное стекло; и ту же вся улица стала красной, словно начался пожар. Потом посмотрел в синее стекло — все сразу посинело, точно спустился вечер. Перевел взгляд на желтое — все моментально наполнилось солнцем, хотя день был довольно пасмурным.
В тот день я без колебаний решил стать мастером по витражам, и уже представлял собственный ящик с цветными стеклами, алмаз, рулетку; даже нарисовал несколько красочных витражей… Вот только песню стекольщика никак не мог вспомнить.
А потом я захотел стать вагоновожатым — просто спал и видел себя в кабине ярко-красного вагона… После вагоновожатого загорелся работой слесаря водопроводчика, и наконец, остановился на двух профессиях: музыканта и плотника. То есть решил стать одновременно и тем и другим.
Как музыкант я играл на губной гармошке «Во поле березка стояла», а как плотник ходил по дворам с молотком, подбивал расшатанные заборы, петли на калитках, почтовые ящики, чем заслужил массу благодарностей.
Стояло лето и мой день проистекал так: с утра я недолго дудел на гармошке, затем в каком-нибудь палисаднике прибивал пару досок, потом снова брал гармошку, а там уже и ребята футболисты появлялись — с ними до вечера и гонял мяч.
Уже через несколько дней я убедился, что иметь две специальности очень удобно: надоела одна, взял и бросил ее на время, занимаешься другой. А у меня и вовсе получалось как нельзя лучше, ведь известно — умственную работу полезно чередовать с физической.
Но вскоре я заметил, что для серьезных занятий музыкой необходимо изучать ноты, а заколачивая гвозди отбил все пальцы, ведь попадал не только по шляпке гвоздя. Спустя неделю мне расхотелось становиться и музыкантом, и плотником.
Снова я стал думать: кем стать, чем заняться? Целыми днями слонялся по улице и все думал. И вдруг пришел к замечательному открытию. Оказалось лучше всего было вообще ничего не делать. Я просто гулял, играл в футбол, ходил от одного приятеля к другому, смотрел, чем они занимаются, давал им ценные советы.
Вначале заходил к Антону и смотрел, как он раскладывает марки в альбоме. Антон называл себя филателистом. В самом деле, он был просто помешан на марках: все время встречался с такими же, как он, заядлыми собирателями; они обменивались марками, хвастались отдельными заграничными экземплярами, рассматривали их в лупу, о чем-то шептались… Антону я советовал устроить выставку своей коллекции, после чего он долго тряс мою руку, бормотал как признателен за участие в его жизни и прочее.
От Антона я отправлялся к Витьке, который хотел стать боксером и целыми днями дубасил подушки, пуфики на диване и вообще все, что попадало под руку. Худой, низкорослый, но решительный и жесткий Витька на улице то и дело вставал в стойку, делал выпады, пригибался, вскрикивал, хрипел и сопел — боксировал с воображаемым соперником. А иногда и не с воображаемым. Как-то увидел меня и завопил на всю улицу:
— Защищайся! — и набросился на меня с кулаками.
Я попробовал отбиться, но он сразу же дал мне в поддых, и я свалился, корчась от боли.
— Готов! — хмыкнул Витька. — Нокаут!
Отдышавшись, я закричал:
— Ты что, спятил? Ни с того, ни с сего лезешь драться? Что я тебе сделал?
— Это бокс! — важно объявил Витька и, стиснув зубы, ударил воздух.
Я приходил к Витьке, смотрел, как он колошматит подушки, поднимает гантели, но как только он предлагал мне быть спарринг-партнером, тут же направлялся к двери.
— Запишись в секцию бокса! — бросал ему перед уходом.
Больше всех я советовал Кольке — ему я дал массу отличных советов. Колька собирался стать художником и целыми днями рисовал как одержимый. А уж в рисовании я разбирался, ведь до этого хотел быть мастером по витражам, и не раз делал эскизы витражей.
Вот так я все ходил, смотрел и советовал. И размышлял: «Я-то еще успею выбрать себе профессию. Я способный, и чем угодно могу заниматься. Мое время еще придет». А время, как назло, тянулось медленно. И главное, я почему-то сильно уставал от безделья. Даже больше, чем когда занимался чем-то.
Потом Антон получил премию на выставке филателистов и стал таким известным, что его приветствовали даже собаки на улицах. Витьку приняли в секцию бокса и там он одерживал одну победу за другой. А Колька поступил в художественную школу и вскоре уже вовсю расписывал вывески на лотках, за что получал вознаграждения овощами и ягодами. Понятно, теперь мне уже нечего было им советовать. Теперь они мне советовали; от них просто сыпались советы.
Антон обнимал меня и доверительно шептал:
— Становись коллекционером. Мы не просто собираем марки, у нас особая жизнь, мы путешествуем по странам.
— Ты хоть немного тренируйся, — без устали повторял Витька. — Укрепляй мышцы. Пораскинь мозгами — ты парень или кисейная девчонка?
Но самый дельный совет мне дал Колька:
— Ты не разбрасывайся, выбери что-нибудь одно. Ну, например, когда ты чинил заборы, у тебя все неплохо получалось. Возьмись снова за это дело.
В те дни я чувствовал себя самым несчастным на свете. Все ребята уже добились огромных успехов, а я никак не мог найти себя; целыми днями слонялся без дела и настроение у меня было — хуже нельзя придумать.
Как-то я брел по улице, где ходил трамвай. Поравнявшись с двухэтажным домом, увидел в окне первого этажа бледного, страшно худого мальчишку. Я и раньше его видел; он обычно сидел за столом и рассматривал трамваи или листал книгу. «Какой-то маменькин сынок», — думал я.
Вот и в тот день мальчишка пялился на улицу; только если раньше окно было закрытым, то на этот раз — открытым. Заметив меня, мальчишка разулыбался и махнул рукой, подзывая к окну.
Я подошел.
— Чего тебе?
— Представляешь! В одном трамвае с утра катается старичок. Туда-сюда, туда-сюда.
— Ты, небось, обознался.
— Нет, точно! — мальчишка вытаращил глаза. — Вот сейчас пойдет двадцать четвертый. Там вожатая в платке. И увидишь, старичок сидит на первом месте.
В самом деле, через некоторое время показался трамвай, в котором на первом месте сидел старичок — он с любопытством разглядывал все, что появлялось по сторонам.
— Наверное, турист. Или иностранец, — предположил мальчишка.
— А может, шпион, — ввернул я.
— А сейчас пойдет тридцатый. Там вожатый молодой, с усами. Он мне обязательно позвонит.
— Ладно врать-то.
— Вот увидишь.
Действительно, когда подъехал тридцатый, усатый вожатый помахал мальчишке рукой и выдал целый каскад звонков. Мальчишка заулыбался, помахал в ответ и покраснел — так ему было приятно внимание вожатого… Тут я заметил, что он сидит в кресле, обложенный подушками.
— Ты как король, на подушках, — усмехнулся я, не скрывая своего презрения.
— Ага! — краска с лица мальчишки сошла и он вновь стал бледным.
Я приподнялся на носки и вдруг увидел рядом с креслом… костыли. И спросил:
— Ты что, ногу сломал?
— Не-ет, — мальчишка глубоко вздохнул. — Я не могу ходить… Есть такая болезнь полимиелит, — он опустил голову, его губы задрожали. — Уже три года не выхожу на улицу.
— А когда ты вылечишься?
— Не знаю. Врачи говорят надо лечиться… долго… Но я каждый день делаю гимнастику и уже могу вставать на ноги. Вот смотри! — мальчишка отжался от стола и попытался забраться в кресло с ногами, но у него не получилось.
— Сейчас, сейчас! — пробормотал он, надуваясь и краснея; его лицо покрылось каплями пота.
После нескольких попыток ему все-таки удалось забраться и встать на колени.
— Вот! — он радостно вскинул руки, и отдышавшись, снова опустился в кресло. — Я думаю, все же вылечусь и смогу ходить… Может даже… смогу поиграть в футбол.
Позднее я подружился с мальчишкой. Его звали Игорь. Я приходил к нему и он учил меня играть в шахматы и собирать модели парусников.
А в тот день, отойдя от окна, я почувствовал жгучий стыд за то, что могу бегать и прыгать, и вообще не знаю, что такое болезни, но все не найду себе занятия. Я вспомнил совет Кольки и решил по-настоящему освоить плотницкое ремесло, и вновь несколько дней усердно чинил заборы, но потом Игорь дал мне прочитать книгу про мореплавателей и я окончательно и бесповоротно решил стать капитаном, и непременно — капитаном дальнего плавания, чтобы бороздить океанские просторы, с тайной надеждой открыть какой-нибудь еще не открытый остров.
ДУХОВОЙ ОРКЕСТР
В том приволжском городке было три достопримечательности: пристань, речной техникум и духовой оркестр судоремонтного завода. Ни пристани мальчишки мечтали.
Игорь мечтал стать речным капитаном; он носил тельняшку, рисовал чернилами на руках якоря и объяснял девчонкам, что створные знаки на берегу — не для мебели, а бакены, вехи и буи на реке — далеко не игрушки, как думают некоторые с пассажирских судов.
Игорь собирался поступать в речной техникум, чтобы получить права судоводителя и ходить на разных посудинах до Черного моря, и дальше, пересекая проливы, бороздить океанские просторы и, если особенно повезет, открывать еще неоткрытые земли. По сути дела в мечтах Игоря обыкновенный речной капитан как-то незаметно, плавно превращался в морского капитана дальнего плавания и в конечном счете становился бывалым морским волком.
Здоровяк Леха мечтал работать слесарем на заводе; у него оттопыривались карманы от гаечных ключей; при случае он хвастался моторной лодкой, которую собирался строить в будущем. Как и Игорь, Леха планировал кое-где побывать, но в более ограниченном районе плавания — ему хватало и бассейна Волги.
Была у мальчишек и общая мечта — играть в духовом оркестре: Игорь по-настоящему любил музыку, а Леха хотел просто «дудеть, чтоб всех веселить» и «подрабатывать на свадьбах и похоронах».
Попробуй быть спокойным, когда по улице, сверкая медью, марширует духовой оркестр! Когда воздух сотрясается от объемных звуков, четкого, упругого ритма! В тебя вселяются приподнятость и бодрость; непроизвольно начинаешь подпевать, подстраиваешься под шаг оркестрантов. Духовой оркестр — единственный из всех транспортабельный, то есть играющий на ходу. И самый яркий — по набору инструментов. Он — яркая брошь на платье музыкального искусства, если можно так выразиться.
Духовой оркестр многолик: на парадах — это оркестр энтузиазма, на вокзалах и пристанях — оркестр встреч и расставаний, на танцах — оркестр чувств, на похоронах — оркестр прощания. А музыканты-духовики, как правило, неунывающие люди.
— Как вы так здорово играете? — спросил однажды Игорь заводского тромбониста.
— Нам просто интересно жить, — ответил тот и, проиграв что-то затейливое, пояснил: — Есть люди прямолинейные; они идут по жизни, как в туннеле, ничего не видят вокруг. И сами не меняются и не вносят в мир ничего своего. А мы все время меняемся: сегодня здесь играем, завтра там, и все расцвечиваем музыкой.
Во время войны заводские музыканты-духовики ушли на фронт и никто из них не вернулся. После войны без неунывающих людей в городке воцарилась довольно унылая атмосфера. Иногда в заводском клубе заводили патефон, но многим тогда было не до танцев, да и танцевать под пластинки — совсем не то, что танцевать под оркестр, не тот душевный настрой — это понятно каждому, кто хоть немного разбирается в музыке.
Однажды на чердаке клуба, среди пыльной рухляди, случайно обнаружили несколько инструментов; все они были с вмятинами и побитыми раструбами; медь матовая, с налетом зелени; внутри трубы и альта виднелась коррозия, у тубы не хватало мундштука, у тромбона — кулисы.
Инструменты обнаружил столичный школьник Олег, который приехал на летние каникулы к деду, сторожу клуба. Олег целыми днями плавал в Волге, прямо не вылезал из воды, и все удивлялся, что дед, еще сравнительно молодой, живет у реки и не плавает.
— Я купаюсь в роскоши, — усмехнулся дед. — После кинофильмов и танцев закрываю клуб изнутри и за сценой почитываю книжки. Там старинная мебель, обитая плюшем. Развалюсь в ней как царь, купаюсь в роскоши…
Как-то, наплававшись до посинения в Волге, Олег зашел в клуб, посмотреть на «купанье» деда; облазил в клубе все закутки и на чердаке обнаружил инструменты. А надо сказать, Олег был на редкость музыкальным пареньком — одно время даже учился в музыкальной школе, но потом более сильная тяга к спорту отодвинула музыку на дальний план. И вдруг эти инструменты!
Олег взял трубу — у нее был наиболее приличный вид — и за сценой, в дедовских «хоромах», привел инструмент в надлежащий вид: снаружи отчистил пылью от кирпича, внутри — зубным порошком с водой; затем смазал клапана бриолином и… с того дня плавал только по утрам, а весь день играл на трубе.
В какой-то момент, заслышав звуки трубы, в клуб заглянул Игорь. К этому времени будущий капитан-романтик уже подошел к своей основной мечте достаточно близко — уже учился в речном техникуме, — но не забыл и свою вторую мечту — насчет духового оркестра. И, естественно, увидев Олега с трубой, Игорь загорелся этой второй мечтой не на шутку.
— Там, на чердаке есть еще инструменты, — подмигнул Олег. — Альтушка и туба более-менее ничего, а тромбон сломан. Ты как, не хочешь поучиться играть на альтушке? Красивый инструмент и звук у него красивый?!
— Хотелось бы! — выдохнул Игорь.
— На это надо решиться, — серьезно сказал Олег. — Это все равно, что прыгнуть со скалы.
Игорь был давно готов к прыжку.
Ребята слазили на чердак за альтом, привели его в порядок и Олег сыграл на нем несколько пьес. Он играл так легко и непринужденно, из инструмента лились такие мягкие, гибкие звуки, что Игорь был уверен — перед ним великий музыкант, не иначе.