И все же Ирина больше любила прогулки; общительная от природы она плохо переносила одиночество, а на улице, наблюдая за другими людьми, чувствовала и себя причастной к их судьбам, чужие радости и горести становились ей близкими и понятными.
А во сне она видела себя на пляже — у нее была красивая фигура — не идеальная, просто красивая, без изъянов, на нее засматривались парни, но она держалась очень скромно — сидела на лавке в тени под деревьями и читала книгу, а время от времени подходила к воде, перебирала ракушки и камушки, и плавала в теплой, сверкающей на солнце, воде.
Однажды, когда подруги сидели в сквере, к ним подошли два парня и мимоходом, играючи, пригласили в клуб на танцы. Ирина сразу поняла, что парни ничего не замечают, и смущенно молчала, но Галя подумала, что это новый способ издевательства и стала ухажерам грубить, только вдруг увидела, как один из парней сосредоточенно замер, уставившись на стоящие за скамьей палки, а потом толкнул приятеля плечом и скосил глаза, давая понять, что пора уходить. Его приятель не понял намека и упорно продолжал уговаривать девушек, особенно Ирину — даже положил свою руку на ее ладонь.
— Пойдемте! Там самый крепкий в Москве кофе и самые большие пирожные!
Ирина густо покраснела и покачала головой. Тогда парень устало отмахнулся:
— Хорошо! Скажите ваш телефон. Я вас приглашу куда-нибудь еще, — достал записную книжку, и растерявшаяся Ирина неожиданно для самой себя, проговорила номер.
— Вот еще! Очень надо! — скривила губы Галя, когда парни отошли. — Всякие еще пристают… Думаешь, он позвонит? Жди, как же! — и глубоко вздохнула. — Мы, как говорится, люди с ограниченными возможностями.
Он действительно не позвонил, хотя несколько вечеров Ирина ждала звонка. Она никогда, ни за что не пошла бы на свидание, но ей хотелось, чтобы он позвонил, хотелось поговорить с ним по телефону, ведь ей еще ни разу не звонил молодой человек.
После окончания училища Ирину с Галей направили работать в оранжерею на Щелковском шоссе. Оранжерея представляла собой огороженный цветник, теплицу с застекленной крышей, контору с кабинетом начальника и комнатой для мастера и бригадира, а также раздевалкой для работниц и котельной, где обитали электрик и плотник.
Начальником оранжереи была Антонина Ивановна, суетливая женщина, которая постоянно вводила вздорные новшества вроде того, чтобы раз в неделю посылать в Мосзеленстрой дарственные букеты, как напоминание о процветании оранжереи; беспрерывно кричала, что «на работе себя не жалеет», и того же требовала от подчиненных. Девушки цветочницы отмалчивались, но меж собой шушукались, что «их Антонина обижена жизнью — ее муж погуливает, а она срывает злость на нас».
Антонина Ивановна с невероятной готовностью всем все обещала, принимала заказы на оформление всех залов и собраний, но ее подводили скоропалительность выводов и неряшливость записей, а попросту — небрежное отношение к людям; только своих непосредственных шефов — работников Исполкома — начальница не забывала никогда: в приемной, в зале, в коридорах Исполкома всегда стояли живые цветы, и каждый сотрудник всесильного ведомства в свой день рождения получал цветочную корзину.
По телефону Антонина Ивановна расписывала свое заведение как оазис опрятности и порядка на фоне общей бесхозяйственности в районе. Кто слышал ее хвалебные фантазии, тем казалось, что в оранжерее цветут буйные сады, круглогодичное пиршество красок, а сотрудники имеют неисчерпаемые возможности. На самом деле работниц окружали обшарпанные стены, стеклянная крыша теплицы в дождь протекала и девушки работали под зонтами; леек не было, и растения поливали из шлангов, размывая и снова присыпая корни, не хватало удобрений и химикатов.
Ирина с Галей начали работать осенью, когда котельную ремонтировали и в оранжерее стоял такой холод, что девушки мерзли даже в телогрейках, а сама Антонина Ивановна сидела в кабинете, обложенная грелками. Но каково было цветам? В первый же месяц погибли фиалки, затем котельную починили, под полом теплицы забулькала горячая вода, но на цветах появился белый налет, грибковое заболевание — мучнистая роса. Цветы следовало опрыскивать серой, которую Антонина Ивановна давно обещала достать и даже планировала «наладить творческое сотрудничество» с каким-то химзаводом, но ее затянувшееся обещание стоило гибели еще сотням цветов. Своей взбалмошностью и бессмысленными планами начальница отпугивала от себя всех сотрудников. Тем не менее, временами ее лихорадочная деятельность все же приносила кое-какие плоды. Так в лесопарковом хозяйстве она выбила грузовик питательного торфа, от которого грунт становился рыхлым и мягким; в другой раз взялась озеленять газоны мясокомбината в обмен на несколько мешков удобрения — костной муки. Дирекция мясокомбината требовала озеленения без всяких условий, ссылаясь на решение управления благоустройства, но Антонина Ивановна намекнула на свою близость к Исполкому, и дирекция стала сговорчивей. К подобной «демонстрации силы» начальница прибегала не раз, как бы про запас на будущие услуги — это касалось всех предприятий в районе, даже тех, которые не нуждались в озеленении.
«Цветочницы» выращивали всякие цветы: розы и тюльпаны на срезку для букетов, выгонные (скорые) гиацинты к Восьмому Марта, кустарниковую сирень и нарциссы — как летники для клумб, разные комнатные в горшках; цветы сортировали в зависимости от величины, расценивали и на пикапах развозили по киоскам, а часть отправляли по заказам на оформление и озеленение территорий.
Ирина сразу полюбила свою работу и раньше всех приходила в оранжерею.
— Чего тебе не спится, ранняя пташка? — встречал ее плотник, немолодой, опухший от выпивок мужчина. — Понятно, цветы любишь. И они тебя любят, вишь, сразу к тебе поворачиваются. Водицы попить хотят. Оно верно, кто к ним с добротой, тому и они любовью платят. Ты это, может, у тебя какие там подгнили малость, дай мне парочку на похмелку.
Ирина срезала с краю теплицы нескольких хилых чахнущих растения, отдавала плотнику и направлялась к своему участку.
У нее был самый ухоженный клочок земли с самыми красивыми цветами; она относилась к цветам как к живым существам — каждое растение знала «в лицо». У нее был свой веселый цветок и свой грустный, свой «здоровяк», с невероятно быстро оформляющимся бутоном, и были слабые цветки с рахитичными венчиками — к этим больным цветам Ирина относилась особенно заботливо и бережно, как мать, которая уделяет больному ребенку больше внимания, чем здоровому; к тому же ей казалось, что эти цветы-бедолаги от природы гораздо красивее своих собратьев, но по какой-то нелепой случайности вынуждены расти уродцами; и она изо всех сил пыталась исправить такую несправедливость: притеняла больные цветы бумагой, чтобы лепестки не обожглись под солнцем, делала колпаки-навесы из пленки, чтобы капающая с крыш вода не размывала корни, втыкала опорные палочки-костылики, и привязывала к ним тонкие блеклые стебли.
На собраниях Антонина Ивановна называла участок Ирины — образцово-показательным, а саму Ирину — «девушкой с величественной скромностью». Не раз начальница обещала «отметить старанье Ирины» и дать ей премию, но забывала, пока однажды резковатая Галя не призвала ее отвечать за свои слова. На премиальные Ирина купила вина и торт и после работы устроила пирушку для сотрудниц.
Ирину любили все работницы оранжереи, и шоферы пикапов, приезжающие за цветами, и курьеры, приносящие заказы от организаций, и только мастер — полная угрюмая женщина — относилась к ней настороженно. Ее звали Ангелина Федоровна. До оранжереи она работала озеленителем в каком-то дорожном управлении, где занималась посадкой деревьев, и о цветах имела смутное представление. У нее не было специального «цветочного» образования, и вообще никакого образования не было. Часто специалисты-практики в деле ценнее дипломированных теоретиков, но беда заключалась в том, что и к цветам Ангелина Федоровна относилась бездушно. Для нежных созданий она сохранила, как выразилась Галя, «свой деревянный жаргон»:
— Этот кустарник сдыхает, его надо выкорчевать и сжечь… Эту аллею надо ремонтировать…
Ирину с Галей мастер встретила с подозрительным прищуром — сразу почувствовала в них, дипломированных, опасных конкуренток. С каждым месяцем ее опасения возрастали, она постоянно была начеку и только и ждала от новых сотрудниц подвоха.
В оранжерее кроме ухода за цветниками приходилось носить из подвала ящики с луковицами цветов и корзины с черенками, пересыпать грунт из сгнивших ящиков в новые, сколоченные плотником — за день девушки сильно уставали, но это была приятная усталость, с оттенком гордости за свое красивое и важное дело. Первые месяцы Ирина ежеминутно рассказывала родным о «стеклянном доме», прихрамывая, танцевала по комнате и пела, а засыпая, видела красочный мир цветов, ощущала нежные запахи, легкий шелест, прикосновенье прозрачных бархатистых лепестков и сонная улыбка, как всегда, озаряла ее лицо.
Но постепенно красота оранжереи становилась все более привычной, без удивления, без тайны и волшебства; будничная, черная работа: прикопка, присыпка, рыхление, полив — все меньше оставляли времени на созерцание. Спустя два года о своей работе Ирина уже рассказывала без прежнего восторга, и если видела во сне цветы, то какими-то далекими, декоративными.
Ирине уже исполнилось двадцать лет, и ее все сильнее охватывали романтические видения; во сне она по-прежнему улыбалась, но уже по другой причине — представляла себя возлюбленной разных киногероев: Жерара Филиппа, Ива Монтана; эти возлюбленные часто менялись, но не потому, что Ирина была легкомысленной, а просто временами считала себя недостойной того или иного героя. В снах Ирина, конечно, видела себя не горбуньей и хромоножкой, а красивой, стройной девушкой, и не какой-то цветочницей, а фигуристкой, танцующей в ледовом дворце среди ярких полос света, или лыжницей, несущейся по склону горы вдоль заснеженных елей, и всегда любимые киногерои были свидетелями ее триумфа. Со звоном будильника Ирина не открывала глаза, не спешила возвращаться к реальности, а отчаянно цеплялась за последние картины уходящего сна, но они отодвигались от нее, на них наслаивались картины наступающих будней, и в полусне, случалось, Ирина-калека подходила к своему двойнику, фигуристке или лыжнице, и некоторое время девушки растерянно и смущенно рассматривали друг друга. Улыбки на лицах киноактеров уступали место гримасам недоумения… Ирина замирала, у нее приостанавливалось дыхание — она тревожно ждала, какая из девушек исчезнет, а какая останется. Но чуда не происходило, внезапно зимняя девушка превращалась в зыбкое расплывчатое изображение, которое начинало трепетать, как шелк на сквозняке, и постепенно растворяться. Ирина со стоном открывала глаза и от горечи чувствовала себя разбитой.
Теперь она работала менее внимательно — то и дело отвлекалась, вспоминала сновидения и заново переживала отдельные моменты; сны являлись важной частью ее жизни, они всегда были с ней, как далекий мираж, как несбывшийся праздник. Теперь и разговоры с Галей стали более откровенными — девушки уже не скрывали своего повышенного интереса к романтическим отношениям и, возвращаясь из кино, подробно обсуждали отдельные эпизоды, распаляли воображение, мучили души. А расставшись с подругой, Ирина погружалась в грустные размышления о своей судьбе и убедившись, что лишена многих доступных всем радостей, тихо страдала. Однообразная, ущербная жизнь и бессилие что-либо изменить временами доводили ее до глубоких приступов тоски. В такие дни, вернувшись домой, она сбрасывала одежду, не ужиная, бросалась в постель и плакала.
Осенью в оранжерее начиналась подготовка к зимовке: тюльпаны, нарциссы, гиацинты относили в подвал; кусты выкапывали, заворачивали в мешковину, опускали в торфяную яму и обкладывали навозом, чтобы корни не померзли; на территории цветника собирали поникшие, ломкие стебли, засохшие листья, опавшие соцветья.
Осенью у Ирины обострялись боли в ноге и грудной клетке; временами боли были такими нестерпимыми, что Ирина теряла сознание. Она мужественно боролась с недугами: по утрам интенсивней, чем обычно, до головокружения, делала гимнастику, массировала мышцы ноги; на работе перед обедом принимала лекарства, а после работы снова делала массаж, ставил компрессы, на ночь пила настойки из трав. Резкие боли проходили, но оставались маленькие тупые — казалось, кто-то изнутри постукивает по суставам, подпиливает кости, разрушает и без того слабую девичью плоть. Ближе к зиме боли пропадали, Ирина прекращала принимать лекарства, и массаж делала только раз в неделю, но гимнастикой продолжала заниматься ежедневно. У нее был свой комплекс упражнений, разработанный врачами еще в интернате. С годами в некоторые упражнения районный врач внес поправки, увеличив нагрузку на больную ногу; после этих упражнений Ирина ощущала общий прилив бодрости, но чувствительности в онемевших мышцах не прибавлялось и внешне нога не менялась.
Как-то Галя узнала про бабку, живущую в Калининской области и лечащую разные недуги заговором. Зимой, во время отпуска, подруги приехали к знахарке и неделю жили у нее; принимали сеансы колдовского леченья с припарками, мазали ноги зловонными варевами, ходили молиться в церковь, но волшебного исцеления не произошло.
Весной в оранжерее наступала запарка: из подвала в помещение теплицы выносили ящики и корзины с луковицами и стручками; из торфяных ям выкапывали кусты, корневища развертывали, разделяли и высаживали в цветники. С каждым днем побеги в теплице подрастали, набирались живительных сил, зеленели, приобретали плотность и упругость; им становилось тесно в деревянных квадратах — стремительно, стараясь обогнать друг друга, они тянулись к свету. В цветнике набухали почки, появлялись первые клейкие листочки и стелющиеся усики, завивающиеся в пружинки, и маленькие, прикрытые венчиками, притуманенные бутоны; вскоре бутоны оформлялись и весомые, плотно закрученные клубки и, точно надуваемые изнутри, быстро превращались в шарообразные сферы и одновременно насыщались цветом, становились прозрачнее и вдруг прямо на глазах с шуршаньем раскрывались и образовывали яркие цветы, источающие аромат. Запах оранжерейных цветов улавливался на всех соседних улицах, на него слетались жуки и бабочки со всех окрестных скверов; прохожие останавливались, вдыхали необычное для города благоухание и недоуменно бормотали:
— Откуда это так замечательно пахнет?
Местные жители с гордостью поясняли:
— Наша оранжерея зацвела.
Из-за оранжереи местные жители не собирались покидать свой район, а кому и приходилось менять жилье, тот справедливо требовал компенсации за свой необыкновенный воздух.
Весной Ирина заново влюблялась в свою работу; в белом халате, точно фея в многоцветном царстве, ходила меж высоких стеблей, среди чашек и дудок растений, среди жужжащих пчел и ос, порхающих бабочек, и травяных лягушат, рассматривала покрытые пушком лепестки, обсыпанные пыльцой тычинки и поражалась великому таинству природы. «Говорят, человек может все, — рассуждала она, — а вот никто в мире не может повторить такое».
Однажды летом Антонина Ивановна собрала девушек и с ликованьем объявила:
— Недавно был звонок из Большого дома (так она называла Исполком) — в Обществе охраны природы готовится выставка цветов и мы обязаны представить десять коллективных букетов, показывающих все многообразие нашего хозяйства. Я уверена, наши работы будут лучшими в районе, и надеюсь на определенные поощрения. Это произведет хорошее впечатление на наших руководителей, которые нас недооценивают, и будет хорошей наглядной рекламой нашей деятельности, — дальше начальница огласила свою очередную идею. — Я решила развить в вас творческую инициативу и позволить каждой работнице выставить индивидуальный букет. У некоторых девушек, — она кивнула на Ирину с Галей, — есть возможность показать, чему их обучили в училище. Так что дерзайте. За советами, пожалуйста, обращайтесь ко мне.
— Красиво говорит, — подтолкнула Галя подругу. — Как по телевизору. Много из себя строит. Давай договоримся, выставимся как следует, утрем ей нос.