— Наверное, хорошо быть старым, — сказала она и, кажется, вздохнула.
— У возраста есть и недостатки, — ответил я и посмотрел на приоткрывшиеся губы девушки.
Роджер достал из буфета еще одну бутылку виски и по очереди наполнил стаканы. В прежние времена я удивился бы, что такие девушки, как Эвис и Тоня, пьют крепкие напитки, но теперь примирился с этим — как и с другими вещами, неизбежными в наши беспокойные дни — и не видел причин, почему бы им не выпить виски, если им это доставляет удовольствие. Пригубив, Уильям посмотрел на меня.
— Йен еще не слышал новости. Он не знает, что мы сегодня празднуем.
— И что же мы празднуем? — поинтересовался я и добавил — Если не считать нашей встречи?
— Кристофер получил должность управляющего всеми каучуковыми плантациями в Малайе, — сообщил Уильям.
— Замечательно. Очень рад за тебя, Кристофер. — Я повернулся к нему. — Надеюсь, это не только почетно, но и прибыльно.
— Да, они обещают ему кучу денег! — вставила Эвис.
— Давненько не слышал такой хорошей новости. — Я знал, что Кристофер может рассчитывать только на собственный заработок, и был рад слышать о его успехе. — Внимание… Предлагаю тост за Кристофера!
Я поднял бокал, и мы выпили.
— Спасибо огромное, — сказал Кристофер, и его лицо, зачастую жесткое, стало нежным и юным. — Окончательного решения еще нет. — Он улыбнулся. — Мне предстоят встречи с разными руководителями компании: они хотят убедиться, что я не слечу с катушек, как только уеду отсюда.
Мы рассмеялись и снова крикнули:
— За Кристофера!
Затем послышался жалобный голос Филиппа:
— А вы будете праздновать, если я тоже устроюсь на работу?
— Мой дорогой Филипп, — ласково ответила Эвис, — мы все ужасно расстроились бы, случись такое. Единственное, в чем мы можем быть уверены, — это факт, что ты абсолютно ничего не делаешь.
Филипп выпрямился, изображая оскорбленную гордость.
— Ты дитя, Эвис, и еще ничего не понимаешь. Кстати, Тоня всерьез подумывает, не взять ли меня к себе секретарем.
Ладонь Тони легла на его плечо.
— Его единственной обязанностью будет вскрывать мои письма, — хриплым голосом произнесла она.
— Зачем вам это нужно? — удивился я.
— Разумеется, чтобы заставить его ревновать. — Она изогнула свои высокие брови. — Филипп — англичанин до мозга костей и не будет их читать, если ему не платят. А так ему придется внимательно просматривать письма, и я надеюсь, это его возбудит. Даже если мне придется писать любовные письма себе самой.
Девушка на мгновение задержала взгляд на Филиппе, и мне показалось, что лишь вмешательство Роджера помешало им поцеловаться на глазах у всех.
Но Роджер, умевший находить выход из неловкого положения, громогласно объявил:
— А теперь, дети, пора спать. Утром, еще до завтрака, я рассчитываю отплыть в Хорнинг.
— Полагаю, завтракать будем в Хорнинге, — проворчал Филипп. — Это значит, что придется вставать до неприличия рано.
— Ради всего святого, почему ты всегда снимаешься с якоря до завтрака? — зевая, спросил Кристофер.
— Не понимаю, какая разница — я всегда встаю в восемь и управляю яхтой сам. А вы, лентяи, можете еще часик поваляться в постели, — ответил Роджер, улыбаясь Кристоферу.
Я заметил, что они на дружеской ноге, и подумал, что после соперничества за Эвис такое поведение делает честь им обоим.
— Кроме того, всем полезно хотя бы две недели пожить без всяких удобств, — с усмешкой прибавил он.
— А где моя постель, Роджер? — осторожно поинтересовался я. — На крыше рубки? Там мне уж точно будет достаточно неудобно.
Роджер встал и потянулся; лицо его было красным и лоснящимся от пота.
— Нет, мы с вами спим здесь, на этих двуспальных койках. Самому старшему и самому толстому нужно побольше места. Всю прошлую неделю девушки занимали двуспальные койки в каюте на корме. Не знаю почему. Просто мы их балуем. А этим троим паразитам досталось три одиночных койки в центре судна. Так мы спали всю неделю.
— Ты сам ни на йоту не веришь в свои спартанские теории — иначе подвешивал бы себя на мачту головой вниз и спал в таком положении, — возразила Эвис Роджеру, убирая стаканы со стола.
— Моя дорогая Эвис, — громогласно заявил Роджер, — никто из вас так и не понял, в чем смысл такого рода отдыха. «Преодолевать трудности в комфорте». То есть мы живем на судне, которым должны управлять сами: моторный катер явно удобнее, но так гораздо веселее. С другой стороны, у нас приличная еда; мы могли бы питаться хлебом и лярдом, но это не столь забавно. Как и во всех играх, мы сами устанавливаем себе правила. Вставать рано утром — одно из них.
— Очень точно сформулировано, Роджер, — сказал я. — Пожалуй, мне стоит обдумать твои мудрые мысли снаружи, пока ты будешь наслаждаться еще одной непременной частью игры — приготовишь каюту для сна. Спокойной ночи всем.
Все направились к своим койкам, и Роджер принялся убирать окурки и бутылки. Через носовой люк, который располагался рядом с нашей каютой, я выбрался на узкую палубу и теперь стоял, наслаждаясь прикосновениями прохладного воздуха к лицу.
Несколько минут я размышлял о людях, собравшихся на яхте: о том, что они значат для меня, и о том, какая судьба их ждет. Я пожилой человек, и в моей жизни были времена, когда меня одолевали сомнения, существует ли хоть какая-то справедливость в нашем мире, устроенном так несправедливо и странно, что одни люди имеют возможность отдыхать на яхте, а остальную часть года бездельничать на побережье Средиземного моря, а другие пятьдесят недель в году проводят в Олдеме и оставшиеся две недели — в Бристоле.
Однако с возрастом подобные сомнения посещали меня все реже и реже. Теперь я уверен, что невозможно придумать ничего лучше, чем подобное неравенство. Если мир комфорта и лени исчезнет, потеря будет невосполнимой! Именно это я повторял себе на яхте ночью, предшествовавшей началу истории, о которой я собираюсь рассказать.
Мне часто приходится слышать, как мои знакомые с воодушевлением рассуждают о том, что всякое изменение — к лучшему. И тогда я теряюсь, не в состоянии выразить свои ощущения. Но в тот вечер, когда я стоял один на палубе яхты, мне казалось, что, окажись рядом, они, возможно, поняли бы меня.
Снизу донесся тихий, переливчатый смех Эвис. Страшно подумать, что ее очарование может быть безвозвратно утеряно в ежедневной рутине! Сильнее, чем прежде, я почувствовал, что одно лишь существование этой девушки оправдывает мир, в котором она появилась на свет. Я подумал о других пассажирах яхты. Почему бы не позволить таким милым и веселым бездельникам, как Филипп и Тоня, развлекаться сколько им хочется? Они украшают жизнь, и если подобные люди исчезнут, мир рухнет. Мир, который, несмотря на все свои недостатки, дарит больше радостей жизни большему количеству людей, чем любой другой, который мы можем придумать. Бог свидетель, в этом мире больше глупцов и злодеев, чем я могу сосчитать, но его населяют также чрезвычайно милые люди, с которыми мне повезло встретиться.
Я подумал о нашей разношерстной компании. Некоторые с рождения окружены комфортом. Эвис, к примеру, всю жизнь провела в кругу людей, озабоченных лишь одним: чем занять свободное время. Уильям же, наоборот, отвоевывал место под солнцем исключительно собственным умом; десять лет назад он учился, не щадя себя, в одной из средних школ Бирмингема. Филипп привык, что удовлетворяется любой его каприз, а Кристофер, сын школьного учителя, нередко сам с характерным для него горьким юмором говорил: «Я всегда был так беден, что даже не научился влезать в долги».
Таким образом, на яхте Роджера собрались выходцы из разных слоев общества — одни из милейших людей, которых мне когда-либо приходилось встречать. Если их мир исчезнет, подумал я, то блеск и элегантность навсегда уйдут из нашей жизни!
До нелепости мрачные мысли для полноватого пожилого мужчины, поздним вечером стоящего на палубе яхты, но я не оправдываю себя. Я действительно так думал, и привожу здесь свои размышления для того, чтобы показать, как я относился к своим друзьям до начала событий, так сильно повлиявших и на них, и на меня самого. Признаюсь, однако, что испытал легкий стыд, обнаружив, что задумываюсь над проблемами, которые следовало разрешить еще в двадцатилетием возрасте.
Закурив, я стал смотреть на отражение красного кончика сигареты в воде. От болота потянуло сыростью, и по спине пробежал озноб. Я услышал глухое уханье совы и тихий шелест ее крыльев. Камыши и небо поглотила тьма — луну скрывали облака, и единственным источником света были сверкающие полосы от иллюминаторов, протянувшиеся поперек реки. Ночь стояла очень тихая, и вода казалось неподвижной.
Глава 2
Роджер управляет яхтой один
Я спустился в каюту и обнаружил, что Роджер сидит за столом, а перед ним лежит раскрытая книга, похожая на толстый гроссбух. Он писал, низко склонив голову, поскольку свет лампы был тусклым, и стены каюты тонули в тени. Когда я уселся на койку и принялся отстегивать воротничок, Роджер поднял голову.
— Остальные отправились спать, — сообщил он. — Заполняю судовой журнал. Прочту тебе, когда закончу.
— Хорошо, — ответил я, пытаясь скрыть недовольство.
На мой взгляд, чтение вслух собственных сочинений — одна из самых неприятных привычек человечества; как бы то ни было, это весьма распространенное увлечение, и противиться ему опасно. В свое время я уже не раз страдал от него, хотя всегда старался быть снисходительным к авторам. Если мучений не избежать, то их можно хотя бы перенести с достоинством. Мне нравится доставлять радость людям, и поэтому я не только слушаю романы, стихи и письма, сочиненные друзьями, но иногда даже прошу прочесть их. В минуты откровенности с самим собой мне кажется, что репутацией человека с утонченным вкусом я скорее всего обязан именно этой моей привычке.
Таким образом, не имея особого желания выслушивать отчет Роджера о сегодняшнем дне плавания, я постарался изобразить живой интерес.
— Получишь удовольствие, — пророкотал он, услышав мое «хорошо», и снова склонил голову над столом. — Всем всегда нравится слушать судовой журнал, — прибавил он и принялся писать своим нервным, неразборчивым почерком.
— Да, — ответил я и окинул взглядом стену над моей койкой, надеясь найти место, куда можно пристроить воротничок.
Обнаружив полку, я разложил на ней часы, запонки и галстук — с методичностью, которая во мне глубоко укоренилась. Сомневаюсь, смогу ли я заснуть, не выполнив простой ритуал укладывания наручных часов слева от запонок.
Роджер кашлянул, чтобы привлечь мое внимание, и принялся читать вслух:
— «Первое сентября. Выходим из Экла. „Сирена“ снялась с якоря около восьми часов утра, согласно привычке капитана». Это я, — пояснил Роджер.
— Разумеется.
— «В духе самопожертвования, — продолжил чтение Роджер, — который он проявлял во время всего путешествия, капитан до самого завтрака управлял яхтой один. Завтрак отложили до половины одиннадцатого из-за слабостей женской части экипажа, которая настолько увлеклась разнообразными методами украшения самих себя, что не обращала внимания на физические потребности своих господ и повелителей». — Роджер посмотрел на меня и весело рассмеялся: — Неплохо, правда?
Несмотря на богатый опыт выслушивания опусов моих друзей, меня по-прежнему иногда удивляет, в каких именно местах они ожидают аплодисментов. Оставалось предположить, что существуют причины, по которым слова, абсолютно ничего не значащие для меня, должны казаться Роджеру очень смешными. Он громко хохотал над мыслями, нашедшими отражение в его последней фразе, в то время как я с трудом выдавил слабую улыбку.
Продолжая смеяться, Роджер стал читать дальше:
— «После завтрака Кристофер и Филипп по очереди вели яхту к Бьюру. Ветер был слабым, и капитан посчитал возможным доверить судьбу команды новичкам. Он с удовольствием отмечал, что Кристофер делает успехи в навигационной науке, чего никак не скажешь о Филиппе, самом неопытном из всей команды. Попрактиковавшись несколько дней, Кристофер будет управляться с судном не хуже Уильяма. Тоня все утро принимала солнечные ванны на носу яхты, вызывая огромный интерес всех молодых людей, живущих у реки». Вот удачный кусок.
Я заметил, что его толстое лицо раскраснелось, а лоб покрылся капельками пота — в каюте было жарко.
Он снова стал читать:
— «Филипп же очень разволновался и посчитал необходимым сидеть рядом с ней, исполняя роль ширмы. Заметив этот первый признак преодоления Филиппом своей лени, вся компания разразилась одобрительными возгласами. Некоторые очень удивились, что он до такой степени считает Тоню своей собственностью и даже не позволяет другим смотреть на нее.
Мы позавтракали на ходу, поскольку капитан решил, что не стоит тратить время и ставить судно на якорь, если мы хотим к вечеру добраться до Солхауза. Там у нас была назначена встреча с нашим ветераном, и капитан не хотел подводить его. За всю неделю плавания это первый завтрак на ходу, но Уильям все равно ворчал».
Роджер поднял голову.
— Уильям тяжелый человек. Ему было бы полезно узнать, что я не одобряю его поведение. — После этого короткого замечания он продолжил: — «Полагая, что Кристофер, вероятно, хочет поговорить с Эвис, капитан до самого вечера управлял яхтой один, не уступая место Уильяму — в качестве наказания за бунт во время ленча. Кристофер и Эвис тактично удалились от Филиппа и Тони, но обе пары всю вторую половину дня так и просидели на носу яхты. Капитан был единственным человеком из всей компании, кто наслаждался созерцанием пейзажа этим пасмурным и ветреным вечером; остальные были поглощены друг другом или углубились в себя».
Роджер помолчал и широко улыбнулся:
— Мне самому нравится, как это написано, — и принялся читать дальше: — «В шестом часу „Сирена“ достигла места, где была назначена встреча с Йеном, и у нас возник спор по поводу ужина. После ленча на скорую руку все проголодались, и мы решили доплыть до Роксема, заказать ранний ужин в пабе и вернуться к тому времени, когда должен появиться наш ветеран. Что и было сделано. Мы плотно поужинали в Роксеме, вернулись и встали на якорь за полчаса до прибытия Йена в Солхауз. Разумеется, он опоздал; вечно у него что-то не так. Капитан простил его».
— Не перестаю удивляться вашей наглости, Роджер, — со смехом запротестовал я.
— «Капитан простил его, и мы провели вечер за коктейлями и беседой. Выпили за здоровье Кристофера (следует отметить, что по прибытии в Роксем на ужин он получил ждавшее его письмо, в котором сообщалось, что ему предоставляют работу в Малайе), а после того как Филипп и Тоня, следуя обыкновению, продемонстрировали вечную преданность друг другу, все отправились спать». Это все! — торжествующе воскликнул Роджер.
— Превосходно, — ответил я, нисколько не покривив душой, поскольку не ожидал, что рассказ о прошедшем дне окажется таким коротким.
— Вести судовой журнал — это так забавно, — пророкотал Роджер. — Очень забавно. Мне всегда нравилось.
— Не сомневаюсь.
— Пойду уберу журнал. Люблю, когда все лежит на своих местах. — Роджер снял резиновые туфли. — А потом — спать.
— Великолепно. Кстати, а где вы его держите?
— Там, где положено, — над кормовым люком. На специальной полочке.
Он тихо вышел из каюты.
Я поспешно разделся и к возвращению Роджера уже возился с одеялами, пытаясь завернуться в них.
— Ну вот! — с громким смехом воскликнул он. — Быстро же вы улеглись. Но этой ночью выспаться все равно не удастся. Койка кажется немного жестковатой, пока не привыкнешь.
— Спокойной ночи, — отвернувшись к стене, пробормотал я.
Несколько минут Роджер еще возился, потом послышалось глухое ворчание; устроившись на своем месте, он потушил лампу. Скоро мне стало ясно, что койка очень неудобная штука. У меня заболело бедро, но от попыток сменить позу стало еще хуже, а чем больше я двигался, тем жарче становилось в каюте — так по крайней мере мне казалось. В конце концов я приготовился терпеть неудобства, распрощался с надеждой быстро заснуть и погрузился в размышления.