Стенки пирамиды оказались такими же, как и дорожки – сальными, скользкими. Сколько я ни пытался, забраться на неё не получалось. Зато я выяснил, что пирамида достаточно подвижна. При моих попытках подняться она медленно раскачивалась из стороны в сторону, словно ствол молодого деревца.
Наконец, после провала нескольких попыток, мне удалось найти выступ, а потом и ещё один.
Я поставил ногу на один из них, вторую на другой…
Но тут пирамида как-то судорожно затряслась, заколебалась и я, готов поклясться, услышал какой-то звук, напоминающий стон.
Я спрыгнул на дорожку. Но стон не прекращался. Я прикоснулся к выступу – руки мои окрасились кровью!
Пораженный этим открытием, я рванул руками серебристую поверхность – она оказалась мягкой на ощупь. Ещё, ещё – и вот у меня в руках обрывки серебристого, мягкого как шел волокна.
Я взглянул на пирамиду – и обомлел. В тех местах, что я очистил своими руками, я увидел человеческое лицо, точнее, его часть – помятый кровоточащий нос, который я принял за выступ, и отверстый беззубый рот с тонкими бледными, почти бесцветными губами. Из этого рта вывалился опухший синий язык.
Человек – если это был человек – задыхался. Он хрипел, с губ падала кровавая пена. Он пытался что-то мне сказать, извиваясь, как червяк на крючке рыболова. Делая последние усилия.
В самом деле! Червяк! До меня только сейчас дошло, отчего пирамида – вверх ногами. Человек висит вверх ногами – а его ноги широко раздвинуты – и каждая нога привязана к чему-то за отдельные веревки!
Матерь Божия! Я поднял голову вверх – и только теперь заметил, что серебристые дорожки – это нити-веревки – и они здесь повсюду – сверху, снизу. Они переплетаются, раздваиваются, растраиваются, а между ними, на них – висят эти нелепые перевернутые «пирамиды»-кульки из таких же нелепых и страшных фигур!
Я рванулся к «своей» и принялся что было сил рвать путы, чтобы освободить несчастного из серебристого плена. Но было уже поздно. Бедняга перестал извиваться и испустил дух. Несчастный задохнулся собственным языком.
Его лицо до сих пор стоит передо мной. Черные круги вокруг щелочек-глаз, застывшая гримаса боли и ужаса, ввалившиеся щеки, желто-пергаментная кожа лица-скелета с резко проступившими скулами, покрытое слизистой коркой с примесью запекшейся крови…
К горлу подступила тошнота. Я попятился назад, поскользнулся и – полетел в кромешную черную бездну.
3.
Проснулся я от удушья. Ничего не видя, но чувствуя каждой клеточкой лица опутавшие меня шелковистые нити. Большого труда мне стоило освободиться от них – все тот же живой покров из длинных черных волос Дианы.
Я свалился с кровати на пол и долго не мог надышаться.
Диана спала. Все в том же странном и со стороны ужасном насекомьем оцепенении она смотрела своими невидящими, широко открытыми глазами в потолок, и почти не дышала. Рот её приоткрылся и из ярко-красных губ виднелись белоснежные остренькие зубки. Она улыбалась во сне. И эта людоедская ухмылка не предвещала для меня ничего хорошего.
Решимость покончить с кровожадной ведьмой окончательно созрела у меня в груди. Не осталось в сердце ничего – ни страсти, ни жалости, один холодный расчет. Надо уничтожить ТВАРЬ, пока она не сожрала и меня. Ведь как знать, сколько у неё продлиться «брачное оцепенение», о котором говорил, судя по всему, уже мертвый «терминатор»? День, два, три? Сколько раз она способна спариваться, перед тем, как отложить кокон? Да и какой сегодня день? Сколько времени я провел в этой «комнате»?
Я решил выбросить все эти вопросы из головы и сделать главное. Я даже не думал в тот момент о том, как я выберусь из Логова, если убью её. Ведь эта комната с кроватью – я понимал это отчетливо – всего лишь иллюзия.
Главное – уничтожить хищную ТВАРЬ, не промахнуться, как в предыдущий раз. Ведь такого шанса мне (а, может, и никому более во всем свете!) не выпадет больше! Теперь я имею колоссальное преимущество перед ТЕМ разом – она крепко спит. Думать о том, насколько может крепко спать насекомое, мне не хотелось.
Но легко сказать убить, но как это сделать?
«В волосах её сила», - вспомнил я слова моего паукообразного доброжелателя.
Но у меня не было ни ножа, ни тем более ножниц. Да и будь они у меня, попробуй-ка подойти с таким оружием к ней! Даже сейчас волосы на её голове шевелятся, как змеи. Если не задушат, то уж точно разбудят свою хозяйку в момент опасности!
Пока я стоял в раздумье, как исполнить свой замысел, Диана всхлипнула во сне и сладострастно изогнулась телом. Бог ты мой, сколько же ЕЙ нужно, чтобы насытиться наконец! Впрочем, может быть как раз в этой дикой и необузданной страсти – мое (и не только мое) спасение.
Повинуясь нарастающему желанию (даже в этот момент она излучала поистине дьявольскую привлекательность, привлекательность, не основанную на внешней красоте, хотя назвать её некрасивой нельзя – тело у неё – тело богини), я подошел к постели и ласково провел рукой по её телу.
Тело подалось, ответив на ласку. Я продолжил, не оставляя без внимания ни сантиметра её восхитительно нежной, бархатной кожи, покрытой еле заметными шелковистыми волосками. От губ до грудей – все ниже и ниже.
Сладостная истома волной прокатила по всему её телу. Но ОНА не проснулась, что на её месте сделала бы любая другая женщина. Впрочем, ОНА И НЕ БЫЛА женщиной.
Я смутно припомнил, что самки пауков – уж не знаю, точно ли ОНА из их рода или только принимает на себя такой облик – в состоянии любовного экстаза почти полностью неподвижны, почти парализованы – самец может передвигать её по паутине, как мебель, и она ничего не способна сделать. Премудрая природа таким образом нейтрализует хищнический инстинкт паучихи в самый важный момент в её жизни, чтобы ничто не смогло воспрепятствовать деторождению. А если это так, то, может быть, если...
И тут у меня в голове созрел ПЛАН.
Никогда в жизни я не делал и, наверное, не сделаю того, что я делал тогда. Вся жажда жизни, что теплилась в моей душе, вся ненависть к этой гадине, которой поистине нет названия, вся страсть к мести за друга и благородное желание спасти других, потенциальных жертв её хищничества… Все это слилось в один страстный порыв, неразрывно смешавшись с настоящим желанием ЕЁ тела, вылилось в поток ласк, которыми я, словно паутиной, опутал её.
Не буду приводить подробностей. Несмотря на откровенность моего правдивого рассказа о встрече и борьбе с чудовищем в женском обличье, об этом я писать не могу. Мне неприятно вспоминать, но в тот момент сплав желаний был таков, что моя кровь буквально кипела в венах, взор заслонял розовый туман, глаза жег липкий пот страсти, поэтому в тот момент мне было все равно.
Когда ЕЁ блаженство приближалось к пику, я замедлил темп, продлевая её удовольствие. Конец её удовольствий мог означать и МОЙ личный конец. Судьба несчастных любовников паучих всех разновидностей не выходила у меня из головы даже в эту сладостную минуту. Но у меня было, в отличие от них, одно преимущество – они были рабами инстинкта, заставлявшего делать это вопреки здравому смыслу, а я… Я был человеком, разумным существом, обладающим знаниями, я мог предвидеть последствия моих и, главное, ЕЁ поступков!
Она закатила свои невидящие глаза, вцепившись потными ладонями в спинку кровати, до крови закусив губы. Я взглянул на её перекошенное страстью лицо, на хлопья розоватой пены, выступившей у уголков губ, и только сейчас заметил, что до этого агрессивно шипевшие волосы-щупальца успокоились и, наоборот, как ласковые кошечки стали льнуть к моим рукам. Я нежно провел руками по ним, пропустив их через мои пальцы, и кожей почувствовал, как сладострастно они завибрировали.
И только тогда во всей полноте мне открылся смысл таинственных слов: «В волосах ЕЁ сила»!
Я стал нежно массировать волосы, как никогда до этого не делал, вложил в эти нехитрые движения всю силу моей страсти. Волосы затрепетали ещё сильнее, обвивая, словно лианы стволы деревьев, мои руки ещё сильнее, требуя все больше ласк. По телу Диана прокатились новые волны наслаждения. Она закричала от восторга.
Продолжая делать то, что начал, я стал постепенно разделять волосы её на две пряди – они не сопротивлялись, целиком отдавшись моей воле. Затем я неспешно стянул обе пряди в толстый жгут – и снова – ничего. Волосы с восторгом отдались той игре, что я затеял.
Затем, соединив оба жгута у основания шеи, я перекинул их на грудь и стал постепенно затягивать узел, одновременно продолжая массировать и ласкать их.
Диана хрипела и трепетала на кровати от сладострастного восторга. Ноги и руки её бились в любовной дрожи. А между тем я затягивал узел все туже и туже, сам изнемогая от наслаждения – наверное, в волосах был какой-то яд, как это водится у многих пауков. Ребра, казалось, трещали от бешеных ударов сердца, я задыхался, словно делал марафонский забег, от щипавшего глаза пота я смежил веки, но – о, чудо! – даже сквозь закрытые веки я прекрасно видел, что делаю, что происходит вокруг.
Когда узел был готов, я стал стягивать пряди волос все сильнее и сильнее, но тут сказалось действие яда. Мышцы отказывались повиноваться, словно на костях моих – вареное мясо. Я задыхался. Пальцы предательски дрожали и мне трудно было сохранять вертикальное положение, словно я по какой-то прихоти природы вновь превращался в беспозвоночное.
В этот момент я отчетливо понял – это конец. И холодок пробежал по моим венам. Сил затянуть узел у меня не было, а иначе закончить этот кошмар - нельзя. На мгновение мысль моя прекратила свое течение и все застыло. Я словно наяву увидел, что будет дальше.
Я бессильно упаду на подушки её такой необъятной груди, завершу начатый акт звериной, нечеловеческой «любви» и те же самые волосы, что так ласково льнули к моим рукам, из «кошечек» превратятся в удавов, а приготовленная для НЕЁ петля – станет моей. И я присоединюсь к бесчисленному сонму паукообразных рабов бесчеловечной госпожи, кровожадной матери демонов, паучьей богини Шеб Ништурат, словно посланной на землю самим Адом в возмездие за наши грехи. А потом будет «террариум», потом будет какая-нибудь «черная вдова», которая сожрет мою заключенную в паучью тельце душу под сладострастным взором этой ТВАРИ.
Внезапно словно кто-то коснулся моего сознания. Я почувствовал, как яркая точка света, словно фейерверк на полночном небосводе, разорвалась в моем мозгу. Я смог открыть глаза и ощутил в груди, в руках, во всем теле поистине нечеловеческую силу.
Чья-то могущественная воля без всяких слов, одной мысленной командой приказала мне завершить начатое, и я что было сил затянул петлю…
Длинные ногти отчаянно впились мне в спину, разрывая не только кожу, снимая полоски мясо. Кровь хлынула во все стороны. Но дикая боль, возможно, спасла меня от худшего – от хрипа, от видения её перекошенного страданием лица. Я потерял сознание и мой разум погрузился во тьму.
Не знаю, сколько времени я провел в забытьи. Очнулся от жжения в правом плече, словно к нему прикоснулись раскаленным докрасна железом, словно желая поставить мне клеймо. Я закричал от боли и открыл глаза. Глаза прорезал невероятно яркий свет – свет, граничащий с тьмой.
«Дай руку. Они близко» - промелькнуло у меня в голове.
Я протянул руку и что-то горячее, жгучее взялось за неё и резко потянуло меня куда-то в сторону.
От боли я буквально сходил с ума. Теряя сознание, находясь у тонкой грани между реальностью и миром грез, я увидел того самого светящегося юношу в античных доспехах, в высоком шлеме с плюмажем на гребне, с зеркальным щитом на левой. Но теперь у его пояса висела отвратительная отрубленная голова чудовища, с огромными бесцветными – без зрачков и радужной оболочки – глазами, в которых навсегда запечатлелся лютый нечеловеческий ужас, и целым ворохом мертвых змей вместо волос.
«Ты должен выжить, как я. Ты должен написать, как обо мне».
Молнии-мысли, в последний раз осветив полночный небосклон моего сознания, погасли, и разум мой окончательно погрузился во тьму.
Эпилог. Сизиф
Узкий бокс. Зарешеченное окно. Вечно отсутствующая входная дверь. Вечно горящий люминесцентный свет в длинном как кишка коридоре. Железная с панцирной сеткой кровать. Давно прохудившийся ватный матрас. Стерильное постельное белое, ещё пахнущее крахмалом. Деревянный стул и стол. Кипа исписанных бумаг на столе. Скрюченный в три погибели старик, седой как лунь, с серебристо-ржавой колючей щетиной на морщинистом, как печеное яблоко, лицо. Быстро-быстро пишет огрызком карандаша что-то мелкими, витиеватыми печатными буковками.
В бокс вошли двое в белых халатах.
- Так вот он какой, ваш знаменитый «Писатель»… Хм, интересненько, очень даже интересненько…
- Да уж, Виталий Константинович, «Писатель» у нас – единственный в своем роде экземпляр. Уникальный объект для изучения. Докторские по нему только и защищай!
Первый наклонился к уху второго и тихим шепотом произнес:
- И вы не боитесь, при нем-то?
- А что боятся? Ничего обидного здесь нет. Да и невменяем он. Он все равно ничего не слышит. Полностью глух, равно как и слеп.
- Правда? А как же он, позвольте узнать, пишет?
- По памяти. На ощупь распознает лист бумаги и пишет. Удивительно, но всегда ровно. Посмотрите, какие у него строчки!
Первый бросил беглый взгляд на лист бумаги.
- В самом деле! Как по линейке… Не боитесь оставлять ему карандаш?
- Ничуть. Мы наблюдаем за ним уже многие годы. Ни одного буйного приступа не замечено. Спокоен как удав. Только если не давать ему писать, забьется в угол, натащит туда все, что попадется под руку – подушку, матрас, хламье – и будет сидеть без движения. Кормить и поить придется силой, да и в туалет…
- Понятно. А так сам ходит?
- Ходит. Как по часам – и на обед, и на ужин, и в туалет, и на прогулку. Спит сразу после отбоя. Спокойно. Поэтому немного пошли ему навстречу.
- Понятно. Диагноз?
- Маниакально-депрессивный психоз на почве арахнофобии.
- Ш-што?
- Да, я понимаю, что вы скажете. От арахнофобии с ума не сходят. Но я этого и не утверждаю. Я говорю, «на почве». Понятно, что арахнофобия – это только триггер, который катализирует развитие невроза. Этот старик – моя большая находка. Оказалось, что психоз с такими отклонениями мало изучен и… В общем, отличный материал для докторской.
- Понимаю. И где ж вы откопали это сокровище?
- О, Виталий Константинович… Это целая история, в которой много «белых пятен».
- Расскажите, хотя бы вкратце.
- Да, подробнее можете ознакомиться в его истории болезни, если вам так интересно. Но если совсем вкратце, то нашли его прямо на улице.
- Что вы говорите!
- Да, лежал этот… товарищ прямо на дороге. Весь в крови – у него были глубокие резаные раны на спине, словно кожу лоскутами снимали – видимо нашлись «добрые» люди в первопрестольной, над больным человеком издеваться. Не слышит и не видит ничего. Документов, естественно, никаких. Сначала отправили было в «травму», а потом куда его? Родственников нет, жилья нет, да и заметили, что больной он на всю голову. Пытается ползать по стенам, представляете - на лету ловит мух и ест их! Ну и тараканов тоже. А пауков, как почует, так весь трясется, а потом с каким-то отвращением давит всмятку и орет во всю глотку. Вот и отдали его к нам, в кащенку.
- Как же вы поставили ему диагноз, если он глухонемой?
- А вы почитайте, что он пишет!
Между тем старик, закончив исписывать очередной лист, с каким-то ненормальным вожделением посмотрел на следующий, словно до смерти голодный хищник на свою добычу, молниеносно схватил его и принялся лихорадочно писать.
Первый подошел и посмотрел через плечо старика и вслух прочел:
«Загадочная смерть Алексея Ершова, моего лучшего друга и бывшего однокурсника, как это ни удивительно, не стала для меня совершенной неожиданностью…»
- Уж которую тысячу раз пишет одну и ту же историю. И вот что удивительно! Ни разу ни одно слово, ни одна запятая из рукописи в рукопись не меняется! Даже грамматические ошибки! Словно испорченный принтер печатает один и тот же текст. Или, скажем, паук ткет одну и ту же паутину! Сизиф, да и только, приговоренный вечно делать одну и ту же бессмысленную работу, с той лишь разницей, что этот «сизиф» ограничен сроком своей жизни.