Овсена шла, не чуя земли под собой. Если бы не поддержка Олеши, она бы наверняка уже несколько раз оступилась. Олеша что-то говорил ей ласково и смеялся весело, она что-то отвечала, с удивлением слушая, будто со стороны, свой ставший незнакомым голос. А в висках, как пойманная в силки птица, билась мысль: «Зачем я иду с ним? Не надо мне, вернуться скорее…» Ноги же сами, против воли, несли её к берегу, и сердце колотилось в груди гулко и часто.
На берегу Почайны, где в тихой ночной воде блистали звёзды и плыла ладья Макоши, под раскидистыми дубами собралось довольно много юношей, одетых в праздничные наряды. И только гордая стать да широкая грудь выдавала в них опытных воинов, привычно державшихся за пояс у левого бока, где обычно находится рукоять меча.
Олеша приосанился и, приобняв Овсену, подвёл её к общему кругу.
– Здравы будьте, друзья! – зычно приветствовал он. – Поздравляю со святом Великих Овсеней, счастья вам и богатства!
– Дякуем на добром слове, и вам желаем здравия и добра! Слава Перуну с Даждьбогом!
– Прошу знакомиться – Овсена, дочь кузнеца Молотило, погибшего при обороне Киева от печенегов! – представил Олеша девушку.
Овсена засмущалась и первое время чувствовала себя неловко. Однако уважение, с которым молодые тысяцкие и темники относились к ней, отдавая дань памяти отца, придало ей больше уверенности и помогло справиться с охватившим было волнением.
Все ждали прибытия Святослава.
Наконец послышался стук копыт, и спустя несколько мгновений в круг света, образованный горящим на поляне костром, въехал князь Святослав в сопровождении двух отроков.
Тут сердце Овсены снова забилось так сильно, что она испугалась, – как бы не услышали находящиеся подле. От волнения она на какое-то время даже перестала дышать и замерла, будто степной ховрах-суслик, что настороженно вглядывается в даль.
Святослав, несмотря на вечернюю прохладу, был в одной расшитой белой рубахе, облегающей крутые плечи и грудь, в портах, подтянутых поясом, и мягких сапогах из хорошей кожи. Даже княжеской епанчи – широкого плаща – на нём не было. Напротив, ворот рубахи распахнут, будто для крепкой загорелой шеи в нём оказалось мало места.
– Здорово, друзья! – весело приветствовал он собравшихся, не слезая с коня, и пригладил оселедец на гладко выбритом черепе. – Ну что, все собрались?
Дружный гул был ему ответом.
– Тогда пора ехать на Капище!
И он, пришпорив белоснежного коня, направился в сторону Перуновой горы, сопровождаемый неотлучными отроками. Дружинники – кто пешком, кто на лошадях – поспешили туда же.
Олеша свистнул, и невесть откуда взявшийся отрок подвёл двух оседланных коней.
– Овсенушка, верхом поедем, садись!
Овсена не сразу попала ногой в стремя, и Олеша, улыбнувшись, легко поднял девушку и помог взобраться на спину смирной гнедой лошадки. Сам же легко, как на крыльях, взлетел на круп рвущегося из рук и скалящего зубы хорезмского жеребца.
– Ох и конь у тебя, Олеша, сущий зверь дикий! – воскликнула Овсена.
– Добыча моя боевая! – похвалился тысяцкий. – Добрый конь, хоть и диковат малость. Однако в бою резвостью своей жизнь мне не раз спасал. Ну-ну! – успокаивающе похлопал он коня по крутой шее. Жеребец присмирел, будто и впрямь понял речь хозяина, только прядал ушами да сторожко косил оком на незнакомую девицу.
Вместе с прочими дружинниками они двинулись в ночь, отрок – неслышно – следом. Когда приехали к подножию Перуновой горы, отрок так же быстро помог сойти с коней и, взяв поводья, растворился в темени вместе с лошадьми.
Почти вся гора уже была усеяна народом. Святослав с дружинниками прошёл вперёд к ярко пылавшему Вечному огню, у которого, величественно глядя перед собой, стоял Великий Могун в окружении других кудесников, помощников и служителей. Они также были одеты празднично, а поверх рубах имели ещё козьи душегрейки, мехом внутрь.
Сколько лет минуло с тех пор, как Овсена впервые увидела Могуна на киевском Капище. Тогда отец поднял её на сильных руках, чтобы она могла получше разглядеть Великого Кудесника. С тех пор он нисколько не изменился – ни гордой осанкой, ни ясным всепроникающим взором, ни силой вещего слова.
Никто не требовал тишины. С появлением Святослава у Капища всё затихло само собой, люди замерли в ощущении торжественности момента.
Великий Могун огладил седую как лунь бороду и заговорил сильным и глубоким голосом, умело чередуя высокие и низкие тона так, чтобы речь была слышна людям на склонах Перуновой горы.
– В нынешний праздник Великих Овсеней возблагодарим Богов, Отцов наших небесных и Дедов, за дары щедрые. Восславим Сварога – неизбывный источник Рода божьего, Перуна златокудрого, поливавшего нивы дождями обильными, Даждьбога, подателя всех благ наших. Слава Сварогу!
– Слава! Слава! Слава! – зычно загремело над Киевом, подхваченное привычными к тому голосами Святославовых дружинников.
– Слава Перуну!
– Слава! Слава! Слава! – От дружных возгласов, казалось, ярче взметнулось пламя и пошла рябь по вечерней реке.
– Слава Даждьбогу!
– Слава! Слава! Слава!
– Слава Триглаву Великому русскому! Слава Диду-Дубу-Снопу нашему!
– Слава! Слава! Слава! – И с деревьев, чаще обычного, посыпались осенние листья.
– Слава князю нашему Святославу и его храброй дружине, что вместе с богами славянскими защитили землю Киевскую от хазарских набегов и дали нам возможность собрать добрый урожай и наполнить закрома зерном злачным!
– Слава! Слава! Слава!
– Вечная слава тем, кто полёг под мечами недругов, а ныне пребывает в Сварге пречистой вместе с Богами и Пращурами и глядит сверху на нас: так ли мы живём на земле, по Прави ли сверяем наши деяния, – уже тихо и задумчиво сказал Могун. – Воздадим же им честь и хвалу! И воздадим всем богам нашим, всем Щурам и Пращурам жертву от нового урожая. Да благословят они нашу еду и питьё!
Семеро статных юношей-служителей подошли к Великому Могуну, неся в руках жертвенные сосуды с мёдом, ковши и лукошки, наполненные зерном и разными плодами. Великий Могун, взяв горсть зерна, трижды бросил из неё в жертвенный огонь. Затем три раза плеснул медовой сурицы из сосуда в форме оленя и, взяв от всяких плодов понемногу, также воздал их в жертву, приговаривая:
– Доколе будем чтить Богов и Пращуров, доколе будем с ними в единении делами своими и помыслами, дотоле пребудем в благоденствии и плодами преисполнится земля наша!
Великий Могун помолчал, глядя, как обугливается зерно и пенится, вскипая, душистый мёд, как улетают к ночному небу завитки жертвенного дыма. Огненные блики играли на отрешённых ликах кудесников, стоящих по одну сторону огня, и сосредоточенных обликах княжеских дружинников – по другую. У тех и у других кожа казалась огненно-бронзовой, будто не отражение священного костра легло на них, а неведомый огонь шёл изнутри, излучая свет из тёмных зрачков воинов и волхвов.
Затем началось общее жертвоприношение. Святослав с дружинниками первым подошёл к длинному дощатому столу в стороне от жертвенника и, достав увесистый кожаный мешочек, высыпал на столешницу купу золотых и серебряных монет. Ярко блеснув отражённым огненным светом, выкатилось несколько самоцветных камней. Его примеру последовали темники и прочие военачальники, и скоро на столе выросла целая горка из золота и драгоценностей, тут же прибранная расторопными служителями в Требницу.
На жертвенном камне, источая вкусный мясной дух, лежал зажаренный бык. Великий Могун самолично отрезал лучший кусок и на серебряном блюде подал его Святославу, добавив ковш мёда-сурицы и фрукты.
– Прими, княже, еду сию, освящённую Богами, и вкуси её нынче в честь свята Великих Овсеней, дабы Русь и впредь была тучной и плодовитой!
– Дякую, Великий Могун! Слава Руси!
Святослав, приложив правую руку к сердцу, с поклоном принял дары. За ним остальные военачальники получили часть жертвенной трапезы.
Потом начались жертвоприношения от людей. На стол ставились жбаны мёда, плетёные корзины с хлебом, фруктами, зерном, овощами. Кудесники брали от них частичку, бросали с молитвой в жертвенный огонь, наблюдая за движением дыма, потом кропили дары Живой водой из Священного родника. После того как Боги взяли часть и отведали её в небесном Ирии, еда, благословлённая Огнём, Небом и Водой, считалась освящённой, и можно было вкушать её, незримо присоединившись к богам. Люди, оставив часть волхвам на их нужды, брали освящённые дары и приступали к трапезе.
Нарядно одетые девушки в венках из осенних цветов, листьев и кистей рябины с пением возлагали на Перуновой горе жертвоприношения каждому из богов.
Великий Могун с кудесниками ещё раз поздравили всех с праздником.
Овсена, забыв обо всём на свете, глядела на Святослава. Он был тот же и совсем другой, чем три лета тому назад, когда она шестнадцатилетней девчушкой стояла, промокшая от дождя, на Подольском погосте и глядела на юного тогда ещё княжича, не слыша слов его, а только впитывая всем существом исходящую от него силу мужества, спокойствия и решимости. Сколько раз он являлся к ней потом в девичьих грёзах, брал сильной рукой и вёл за собой. Ни подругам, ни матери никогда не обмолвилась Овсена даже словом о том единственном, кого зрит в сладко-тревожных снах и о ком мечтает тайно ото всех, наперёд зная, что мечте её не суждено сбыться.
Сколько раз подруги корили её за излишнюю гордыню и переборчивость, сколько ворчала и ругалась мать Молотилиха за то, что Овсена отвергала ухаживания многих хороших парней.
И вот теперь наступил миг недолгого счастья – она вновь близко зрит Святослава, снова ощущает его колдовскую притягательную силу, которая, кажется, возросла ещё более. Он, единственный и желанный, конечно, не глядит на неё, и никто даже не подозревает, что творится в девичьем сердце. Все глядят на Великого Могуна, а Олеша, осмелев, всё теснее привлекает её к себе. О, если бы это были другие руки! И Овсена, на миг зажмурившись, мысленно перенеслась в объятия Святослава. Когда открыла очи, вдруг ощутила на себе пытливый, как ей показалось, взор Великого Могуна. Он только на миг задержался на ней, но у Овсены всё похолодело внутри, будто она предстала перед ним обнажённой. Кровь ударила в виски, и Овсена поспешно опустила ресницы.
Между тем люди стали расходиться с Капища, возвращаясь к берегу реки, где девушки закружились хороводами вокруг костров. Переливами зазвенели песни про Великие Овсени, золотые дни, добрый урожай, щедрые закрома и сытую зиму. В припевах звучали прославления славянских Богов.
Затем наступил черёд парней. Подобно буйному вихрю понеслись они друг за другом, пролетая сквозь ряды плавно двигающихся девушек. При этом они делали высокие прыжки, перескакивали через голову друг друга, едва не влетая в кострища под восторженный девичий визг, и вертелись волчком у самой земли так, что трудно было разглядеть, где голова, руки и ноги.
Молодецкий свист и дружное «Э-э-эх!» то и дело сотрясали тишину осеннего вечера.
Святослав с темниками, стоя поодаль у костра, увидел неподалёку Великого Могуна в окружении юношей-служителей. Главный Кудесник стоял, опираясь на свой резной могунский посох, и глаза его, устремлённые на общее веселье, молодо блестели. Обладая невероятно обострённой для человека чувствительностью, он, казалось, каждой частицей души наслаждался кипящей вокруг молодой силой. И он чуял также, что крепкое тело молодого князя, привыкшее к долгим и тяжёлым нагрузкам, после доброго отдыха рвётся выплеснуть свою удаль.
– Давай, княже! – повернулся Могун к Святославу. – Порадуй Богов наших лихой пляской! Покажи, что мы достойные их внуки и правнуки!
Святослав несколько мгновений помедлил, будто настраиваясь на что-то внутри. Потом быстрыми движениями сбросил мягкие сапоги и рубаху, закатал штанины и в несколько кошачьих прыжков оказался у кострища, встреченный дружным рёвом сотоварищей и восторженным криком девушек. Ловко выхватив из костра пылающую головешку, Святослав медленно провёл ею над мускулистыми руками, широкой грудью и животом, как бы очерчивая коло и впитывая живую силу огня. А потом влетел в общую немыслимую круговерть пляски, выкидывая такие коленца, что дружный хохот и рукоплескания то и дело служили ему наградой.
Когда большая часть костра прогорела, угли разровняли в Огненную Тропу. Святослав первым пронёсся прямо через её середину, пылающую ярким малиновым жаром, и босые ноги его, погружаясь по косточки в раскалённые угли, вздымали за собой россыпи блистающих искр.
Вслед за ним то один, то другой из удалых танцоров, переполнившись кипучей молодой силой и чувствуя в себе возможность сотворить то же самое, проносились босыми ногами по горячим углям, однако никто не мог задержаться на них так долго, как Святослав.
Потом дружинники привели коней и начали состязаться, кто прыгнет сразу через трёх, четырёх и даже пятерых, поставленных в ряд животных.
Великий Могун зрел на молодецкие утехи и ещё куда-то дальше, куда могут заглядывать только волхвы. Ему были ведомы чувства и помыслы собравшихся людей, их сила и слабости, но о чём думал сам Великий Могун, оставалось тайной. Лишь по лицу его время от времени пробегали то радостные, то печальные тени. Может, он беседовал с богами, или зрел грядущее тех, кто предавался нынче жаркому пламени пляски, или видел будущее всей Руси, кто знает! Неведомы людям мысли великих волхвов.
Овсена не чуяла ног под собой, но уже не от страха, а от жаркого танца и сладких, кружащих голову чувств. Оттого что оказалась наконец совсем рядом с тем, о ком грезила во сне и наяву все эти годы.
Олеша же ничего об этом не ведал, истово предаваясь танцу с той, которая так долго отвергала ухаживания, а теперь она здесь, с ним, раскрасневшаяся и, как никогда, прекрасная и желанная! Теперь у него будет всего сполна! Не только богатство, ратная слава, но и любовь одной из красивейших девушек Киева! С такой не зазорно показаться на людях, да ежели ещё разодеть её, как боярыню, все побелеют от зависти!
Зажигательная пляска-состязание юношей вновь сменилась девичьим хороводом. Святослав, сидя на траве, надел на разгорячённое тело рубаху, но сапоги натягивать не торопился, с наслаждением запуская закопчённые пальцы в холодную осеннюю траву. Дыхание его уже успокоилось, а мысли вольно витали то над праздничным кострищем, то уносились куда-то далеко. Однако, по уже вошедшей в кровь воинской привычке, он исподволь наблюдал за всем, что происходит вокруг, не упуская ни малейшей детали. Время от времени он ловил на себе любопытные, порой игривые взоры девушек, а один из них так полоснул князя горячим пламенем, что Святослав на мгновение даже потерял нить мысли. Он почувствовал необычайно ярую силу этого взгляда, хоть он и был брошен мимолётно из проносящегося мимо вихря быстрого хоровода.
Ого! – воскликнул про себя Святослав. Ему даже показалось, что когда-то давно он уже ощущал на себе этот взгляд, но не мог вспомнить, когда и где. Мало ли восхищённых девичьих взоров приходится ловить на себе, когда ты холост, молод, здоров и к тому же ещё являешься князем Руси.
Горицвет, выбросив гибкое тело, подпрыгнул вперёд и вверх, развёл руки в стороны и в последний миг, когда он, казалось, плашмя ударится о землю, проворно выставил полусогнутые руки перед собой и плавно опустился подле Святослава.
– Гляди, княже, – тяжело дыша после залихватской пляски, сказал он, – Олеша наш добился-таки своего, заполонил сердце Овсены!
– Овсены? – переспросил Святослав, выходя из раздумья. – Какой Овсены?
– Да той, что кузнеца нашего знаменитого дочь… Ну, Молотило, помнишь?
– Как же! – отозвался Святослав. – Молотило был первым бойцом на всём Подоле, и кузнец отменный. А это, значит, дочь его… Постой-постой! Кажется, я её где-то видел… – Князь пристально поглядел на танцующих девушек, силясь вспомнить. Потом взглянул на Олешу и вдруг, заулыбавшись, хлопнул себя по колену. – Неужто та самая дивчина, что нашего Олешу по маковке рубелем приложила? Ха-ха! Молодец, Олеша, не отступил!
– Так каких начальников наша дружина воспитала! – рассмеялся Горицвет. – По всем правилам воинской науки действовал – приступом не смог взять, так осадой!
Хоровод ещё ускорил движение, так что казалось, будто мелькают не разноцветные девичьи наряды, а лёгкий осенний Стрибог играет жёлтыми, красными, оранжевыми и золотистыми листьями. Будто он сорвал их с ветки, закружил в вихревом потоке и снова умчался, а разноцветные листья продолжают кружиться на том же месте, радуя глаз ярко-пёстрым танцем.