– Выходит, безопасность сего посольства с самых византийских верхов обеспечена? – глянул внимательным оком Святослав.
– Думаю, что так, княже, – подтвердил изведыватель.
– Скажи Ворону, – промолвил князь, – жду его у себя в шатре после вечерней поверки. Да кликни темников старых, Притыку с Инаром. Сам же выясни к тому времени всё, что сможешь, про этого Калокира.
– Будет исполнено, княже. – Слегка поклонившись, Варяжко так же тихо и быстро удалился.
Вечером четверо названные князем собрались у него в шатре. Ворон выглядел ещё не совсем отдохнувшим после дальнего и нелёгкого путешествия, но, как всегда, собран и молчалив. Святослав обнял его.
– Ну, Варяжко, реки, что узнал о посланнике визанском, – повелел князь, когда все разместились.
– Калокир, сын хорсуньского стратигоса Аполлинария, – начал помощник Тайного тиуна, иногда заглядывая в бересту, – обучался в ихней гимнасии, где преуспел более всего в плавании, борьбе и стрельбе из лука. Славянскую речь разумеет, потому как и отец его, и сам он сызмальства знаком с проживающими и торгующими в Хорсуни славянами. Я многих наших купцов да охоронцев порасспросил про сего мужа младого, никто о нём худого не слыхивал. Отец его был вызван в Царьград, куда отправился вместе с сыном. Рекут, что встреча у него была с самим императором. После этого Калокир был представлен императору Никифору Фоке, от коего лично получил звание патриция и указание возглавить посольство, – закончил краткую речь Варяжко.
– Не густо разузнал, – подытожил Святослав.
– Да что там разузнавать, – пожал могучими плечами коренастый Инар, – сам, княже, встретишься с посланником, там и прояснится, кто он и зачем пожаловал.
– Эге, брат Инар, – усмехнулся Варяжко, – разве неведомо тебе, что византийцы молвят одно, а думают другое?
– Зачем посольство прибыло, догадаться можно, – пробасил Притыка. – Ты, княже, в Тьмуторокани и Корчеве лодии строить повелел морские великие. Потому Визанщина в беспокойстве, не сбираемся ли мы град Хорсунь да иные климаты греческие себе забрать, а может, опасаются, что на Болгарию или на сам Царьград пойдём теми морскими лодьями.
– Пусть Византия думает что хочет, а мы своё делать будем, – обвёл присутствующих твёрдым взглядом Инар.
– А поведай-ка нам, Ворон, что вызнать удалось в Болгарской земле, – велел князь.
Тайный тиун заговорил, как всегда негромко, потому темники затихли и невольно обратились в слух.
– Болгария, княже и братья темники, как вам ведомо, страна непростая, потому как образовалась от смешения славянских да булгарских родов, а теперь и вовсе закрутилось там такое, что и не разберёшь сразу. – Ворон помолчал, обдумывая, потом продолжил: – С соседом своим неспокойным, Византией, часто войну вела, била греков, да в последнее время ослабла сила её и единство. Многих из болгар сумели визанцы в свою греческую веру обратить. Но предыдущий болгарский царь Симеон, хотя и был христианином, греков бивал крепко и силой добился того, что кичливая Византийская империя была вынуждена признать его не только болгарским, но и ромейским императором. «Симеон, волею Христа Бога самодержец всех болгар и ромеев», – прочёл Ворон с какого-то свитка. – А болгарская церковь впервые заимела своего личного патриарха, чего отродясь не было. Нынешний же болгарский царь Пётр, в отличие от отца своего, истый поклонник всего византийского. Отношение к Руси тоже изменилось. При Симеоне купцы наши свободно шли через Добруджу, издавна именуемую Малой Скифией. Селились там наши люди с древних времён, торговлю вели. Оттуда потом текли товары в Византию, Грецию, Италию, по всей Европе. При Петре же, особенно в последнее время, болгарские купцы всё более препятствий движению нашего товара чинят.
– Ещё и хазар с койсогами приютили, жаль, в прошлый раз не дошли руки. Коли б не вятичи, задали бы им ещё прошлым летом! – горячо отозвался Притыка.
– Не всем это в Болгарии по нраву, – продолжил изведыватель, – да и в самом дворце царском, как и в державе, согласия нет. Прямо сказать, слаб стал Пётр для царской ноши, годами состарился, считай ведь, сорок лет страной своей правит. Недавно император царьградский Никифор Фока велел послов болгарских, что за ежегодной данью пожаловали, по щекам отхлестать и выгнать прочь.
– Ого! – воскликнул от удивления Инар. – За такое спуску давать нельзя. Неужто болгары смолчали?
– То-то и оно, что смолчали, – ответил Ворон. – Мало того, Фока своё воинство на Болгарию двинул, да в горы сунуться побоялся, тем более что агаряне снова на Визанщину войной пошли.
– А с чего это Фока так вдруг на болгар разгневался? – спросил старый Притыка.
– Как ему не гневаться, коли у них договор подписан, что болгары не должны пропускать угров на границы империи, а у Болгарии сейчас и сил-то нет, чтоб с Угорщиной схватиться. Говорю же вам, братья темники, не просто там всё в земле Болгарской. Одни из болгар готовы хоть сейчас к Византии присоединиться, как братья по вере, другие ненавидят греков так же, как и мы, и славянским богам по-прежнему молятся. Третьи хоть и христиане, а мнят о сильной Болгарии, как при Круме да Симеоне было. Македонские же славяне восстания поднимают, сербский князь Чеслав вовсе изгнал болгар из Рашки.
– Дела, – протянул Притыка, озадаченно почёсывая литой затылок, – проела гниль визанская Болгарию, что шашель дерево.
– А вот мы по тому дереву стукнем, да и узнаем, где гниль, а где ещё крепко! – сверкнув на темников очами, молвил воинственный Инар. – Надо наказать их за пособничество тем хазарам с ясами да койсогами, коих Болгария приютила!
Всем четверым собравшимся в шатре Святослав доверял, как самому себе. Это было малое коло тех, с кем он держал совет прежде всего, и был уверен, что ни одно его слово не долетит до чужих ушей.
– Ладно, – отозвался князь, – послушаем, что посланник Фоки скажет, тогда и решим окончательно. Завтра назначаю посольству византийскому приём в тереме княжеском, и всех вас, братья темники, прошу быть при сём.
Пышное византийское посольство чинной нарядною гурьбой втекло в большую гридницу нового каменного княжеского терема. Святослав его не любил, предпочитая холодному камню привычное дерево, но именитые посольства иногда принимал там, дабы мать не обидеть и чтобы любящие важность иноземные посланники могли той важностью насладиться.
Святослав сидел на Игоревом троне в праздничном княжеском одеянии: расшитой белой рубахе, синих портах, на плечах – подаренная матерью белая шёлковая епанча, искусно вышитая золотом греческими девами и застёгнутая на плече мудрёной фибулой, исполненной киевским златокузнецом вместе с застёжками на рукавах, сделанными в виде маленьких наручей. Кабардинский меч в серебром отделанных ножнах и красные сапоги, надетые по совету Ворона, завершали его наряд. Сгрудившиеся у трона старые темники и именитые горожане тоже были одеты торжественно.
Глава византийского посольского двора в Киеве вышел немного вперёд, поклонился князю и заговорил распевным голосом, представляя посланника Византии.
После этого сам патриций Калокир, отделившись от посольства, с учтивым поклоном обратился к князю на хорошем славянском:
– Будь здрав, пресветлый князь Руси Святослав, сын Игоря! Слава о твоих подвигах летит по свету быстрее ветра. Великий автократор Ромейской империи, богоравный Никифор Второй Фока, желает тебе новых побед, доброго здравия и многих лет мудрого правления могучей державой Россов. А ещё, великий князь, Фока шлёт тебе и твоей доблестной дружине пятнадцать кентинариев золота, дабы подтвердить верность и незыблемость договора между Империей Ромеев и Русью о взаимной любви, заключённого твоим отцом, достославным князем Игорем, и нашими императорами Романом, Константином и Стефаном лета 944 от Рождества Христова…
Бояре и темники переглянулись между собой: пятнадцать кентинариев золота! Это же сколько пудов будет? Двадцать восемь? На десять тысяч воинов хватит! Неспроста сей щедрый дар, ох неспроста!
– Русь всегда слово данное крепко держала, и договору, отцом моим подписанному, мы верны, – подтвердил князь и метнул быстрый вопрошающий взгляд на Калокира.
Тот чуть помялся.
– Пресветлый князь, – осторожно, будто нащупывая ногой тропу в полной темени, молвил посланник, – в империи ходят всякие слухи, в том числе и такие, что якобы после завоевания Хазарии войска россов готовятся к новому большому походу и уже строят для этого флот у Таматархи и Пантикапея… – Святослав вскинул брови, и Калокир поспешно продолжил: – Империя должна быть уверена в безопасности своих северных границ, а также подвластных ей торговых городов и климатов…
– Проще говоря, в безопасности Хорсуня и климатов, что на полуострове Таврика, который вы называете Гераклейским, так, я понимаю? – продолжил мысль посланника Святослав, глядя на него пронзительным синим взором.
Улыбка и лёгкий поклон Калокира ответили Святославу, что они верно понимают друг друга.
– По тому договору взаимной любви, – продолжил византийский посланец, – обещали мы друг другу помощь воинскую в случае нужды. Сейчас такая нужда настала. В то время как арабы нападают на империю с востока и юга, болгарский царь Пётр, нарушив договор с Империей, тайно сговорился с мадьярами, и те, беспрепятственно проходя через землю мисян, разоряют наши северные пределы.
– Никифор Фока желает, чтобы я дал ему своих воинов, как посылала их императору Роману Второму моя мать, княгиня Ольга? – спросил Святослав, глядя посланнику прямо в очи.
Патриций Калокир опять чуть смутился и ответил:
– Богоравный василевс Ромейской империи Никифор Второй Фока понимает, что славный своими победами князь россов желает расширить границы своих владений богатыми землями и новыми торговыми полисами. Поэтому царствующий Никифор Фока не станет возражать против твоего похода в землю мисян, если Русь гарантирует Империи защиту от варварских орд мадьяр. Это выгодно и Руси, и Империи Ромеев…
Под каменными сводами от неожиданного предложения византийского посланника установилась необычная тишина. Так вот за что Фока предлагает золото! – опять понимающе переглянулись темники.
Святослав, чуть подумав, обратился к Калокиру.
– Важные дела не делаются с наскока, – молвил князь. – Мы посоветуемся с боярами и дружиной и дадим императору Фоке свой ответ. А пока я приглашаю тебя, почтенный посол, побывать на соколиной охоте, игрища наши воинские поглядеть да угощений русских отведать…
– Твоё приглашение, пресветлый князь, – великая честь, и я с радостью его принимаю, – низко поклонился Калокир.
Из наставления, данного в Константинополе, он знал, что род князя Святослава происходит из варяжского племени ободритов, которые называют себя наследниками Сокола. Особо ценят они за благородный нрав, силу и стремительность белого сокола-кречета и потому размещают его очертание на своих парусах, червлёных стягах и щитах. Родной дед князя носил это гордое имя Рарога-Сокола. Потому для византийского посланника приглашение сие имело глубокий смысл и значение, и он искренне благодарил грозного киевского князя.
На следующий день Святослав выехал на соколиную охоту, и сокольничий дал ему лучшую боевую птицу, белого кречета из Двинской полуночной земли.
Калокир, сопровождаемый небольшой свитой, ехал подле князя.
– В Греции тоже охотой с хищными птицами издревле занимались, – молвил патриций, – в странах полуденных, как мне рассказывали наши купцы, ваши северные птицы очень ценятся, каждая такая птица – целое состояние, – кивнул он на белого кречета на плече у владетеля Руси.
– Птица-то эта из дикомытов, – гордо пояснил иноземцу помощник сокольничего, видя, с каким интересом глядит византийский посланник на княжеского сокола.
– Что означает слово «дикомыт»? – не уразумел Калокир.
– Это коли сокол первую линьку в дикой своей обители прожил, а не в неволе. Там ведь никто еду не подаст, пока сам не поймаешь, – пояснил словоохотливый подручник сокольничего. – Потому такой сокол лучший охотник, нежели гнездарь, который был взят на вынашивание птенцом из гнезда…
Князя сопровождали молодые бояре, которые заслужили это звание в сражениях с Хазарией и Волжской Булгарией, скрещивали свои булатные клинки с ясами, койсогами, многими другими храбрыми противниками и вышли из сражений с победой и честью. И потому были отмечены князем высшим званием «боярин», что значит «вой ярый», который ставит честь и служение своему народу и князю выше собственной жизни.
У всех бояр также сидели на плече у кого соколы, у кого ястребы, беркуты или перепелятники, а на правую руку была надета рукавица из толстой бычьей кожи. Поднимали бояре птиц в небо, а потом лихо свистали, и добытчики возвращались назад, садясь на руку и цепляясь когтями за рукавицу. Если сокол не торопился возвращаться, то сокольничий или кто-то из его помощников доставал из сумки вабило – крылья птицы, связанные меж собой, с привязанным посредине куском мяса – и подбрасывал его вверх.
– Скажи, – вновь обратился любопытный хорсунянин к сокольничему, – а отчего на голову одних птиц надеты шапочки, а у других нет?
– Клобучки надевают только на сокола, – пояснил тот, – он видит добычу на большом расстоянии и начинает атаку, когда сам охотник ещё не заметил дичь. Сокола потом трудно найти, пока охотник поспеет, он может склевать добычу и сытым улететь на два-три дня. Поэтому соколу снимают клобучок и выпускают только тогда, когда дичь близко. А у ястреба, скажем, иная манера охоты: ястреб бросается на добычу, если та взмётывается на расстоянии сто-двести шагов. Если добыча дальше, то ястреб даже не обратит на неё внимания.
С превеликим интересом наблюдал за удивительной забавой россов византийский патриций.
А киевский князь бросал быстрые цепкие взгляды на лицо молодого посланника.
Вот Святослав снял шапочку с головы своего сокола и подбросил его вверх.
Княжеская ловчая птица поднялась выше других. Описывая широкие плавные круги, сокол зорким оком высматривал добычу. Он первым узрел серую утицу, что, не ведая опасности, вылетела из камышовой заводи. Молнией, почти сложив крылья, метнулся охотник на добычу и сбил её одним махом, будто калёной стрелой. Стременной, пришпорив коня, вихрем полетел к месту падения утки.
Святослав снова взглянул на молодого византийца. Красивое лицо посланника сияло азартом, а в момент, когда сокол сбил добычу, Калокир восторженно взмахнул рукой и прищёлкнул пальцами. Князь подумал, что хорсуньский посланник либо великолепный лицедей, либо действительно человек непосредственный и честный, что было совершенно неожиданно для византийца, а тем более для патриция.
Княжеский сокол снова взмыл в небесную голубизну, и опять его атака была удачной, хотя победа не столь быстрой. Серый гусь в последний миг почуял врага и встретил его отчаянным сопротивлением. Боевой клёкот сокола и гусиный крик, удары сильных крыльев, разлетающиеся в стороны перья. Железные когти хищника оказались сильнее, гусь с окровавленной головой и повреждённым крылом, беспомощно кувыркаясь в воздухе, рухнул на землю. Сокол Святослава в третий раз поднялся ввысь, но из поднятых загонщиками с глади речной заводи птиц уже никого на его долю не осталось: одних добыли другие соколы, другие успели скрыться в камышах. Охваченная боевым азартом птица сделала ещё несколько кругов в вышине и стала снижаться.
– Ты гляди, на пичугу малую напал, вишь, как его боевой задор взял! – воскликнул кто-то из бояр.
Святослав, подняв глаза, увидел, как его сокол, на лету изловив малую птицу, с победным клёкотом отпускает её, а затем снова настигает и хватает своими железными когтями, играя, как кошка с мышью. Князь поднёс два пальца к губам, чтобы свистом позвать разбойника, но тот в последний миг ударом железного клюва порешил жертву, и она безжизненным комочком полетела к земле. Сокол спикировал и сел на неё больше для порядка.
Князь призывно свистнул, а когда сокол сел на руку, стал ему выговаривать: