Заходим. Вестибюль со сводчатым потолком. Темно. Едкий дым, влажный туман. Чуть виднеется свет нескольких коптилок из снарядных гильз. В четыре ряда на полу стоят носилки с ранеными, посредине проход, едва можно разойтись. Холодно. В центре стоит бочка, в которой тлеют сырые дрова, и дым валит через дыру. По обе стороны коридора - классы. Окна в них забиты почти полностью. В каждом - бочка, труба торчит в окно. В некоторых стоят кровати без матрацев, на них носилки. В других - носилки прямо на полу. В третьих - голый пол.
Мечутся фигуры в белых халатах поверх шинелей, в шапках.
- Санитар! Дай каску!
Каску... Немецкие каски вместо подкладных суден. Вон несет санитар сразу две - к двери на улицу - вылить у крыльца.
Разыскали перевязочную. Очень большая комната. Такой же дым, туман, холод. Посредине стоит бочка, труба тянется далеко в окно. Вокруг печки кучи дров, две скамейки. Сидят раненые. Три стола, на них перевязывают одетых. Две сестры устало передвигаются, халаты поверх шинелей, в шапках. Врач в такой же одежде сидит за столиком и заполняет карточки. Тут же стоит автоклав, отгороженный вешалками, на них висят шинели.
Санпропускник есть, но заложен ранеными. Воды нет. Пить разносят в консервных банках.
Второй этаж еще почти пуст. Окна заделаны, бочки поставлены, кое-где топятся. На третьем этаже потолки ниже, печек нет, окна заделывают солдаты из саперного батальона.
Теперь всё ясно. Пошли искать начальство ЭПа. Нашли начмеда. Пожилой, измученный, небритый доктор.
- Мне приказано к 12.00 передать раненых. После полудня начинаем работать на новом месте. Начальник уже там.
Передача состоялась. Доктор просто сказал, что в здании лежит около двухсот раненых, ежедневно они, ЭП - будут давать нам ещё примерно сто.
Эвакуации пока нет, потому что возят на Алексин, а мост взорван и раненых переводят по льду. Дрова можно брать где-то около лесопилки, а воду нужно возить в бочках из реки.
- Засим будьте здоровы! Раненые говорят, что бои тяжелые.
Упрашиваю:
- Вы хотя бы сегодня нам не направляйте новых. Только сегодня.
- Не обещаю. Там у нас, наверное, ещё хуже. Так что... сами понимаете.
Через час они свернули перевязочную и уехали.
Что делать? Ответ ясен: Убирать кал и мочу. Напоить. Согреть. Накормить. Только потом - предусмотреть кровотечение, заметить газовую, чтобы ампутировать, выловить шоковых и попытаться помочь. В последнюю очередь - перевязки и обработка ран для профилактики инфекции и заживления.
Начальник не приехал. Комиссар не знает, не может.
Пришлось мне командовать. Вызвал хозяйственников, старших сестер и аптекаршу.
Оказалось ещё хуже, чем думал. Простыни есть, а подушек нет. Миски есть, ложек нет. Крупы тоже нет. Аптека, не приехала. ("Никогда больше не доверюсь начальству. Никогда! ")
Начпроду приказал накормить. Рябову - организовать приём.
После этого началась работа. То есть ничего радикального и быстрого не совершилось, но дружинниц из соседних домов навербовали, привели, поставили на каждую палату по два человека и обязали обслуживать круглые сутки. Обещали кормить.
Такими мерами освободили мужчин для заготовки дров, чтобы воду подвезти, за продуктами съездить, чтобы новые палаты осваивать - раненые не переставали прибывать. Котёл в прачечной затопили, начали варить гречневый суп. Пришлось идти по дворам просить посуду - ведра, ложки.
Самое трудное было наладить отопление. Дрова сырые, тяга в бочках плохая, дым просто жить не даёт. Промерзшие стены сразу покрылись влагой и дали туман. Разломали пару сараев в соседних домах.
Наконец, осталось моё собственное дело - хирургия.
С Залкиндом договорились сохранить старые бригады, как в Подольске, и он уже выйдет на ночь.
10. 1942 г. "Челюстник": кровотечение.
Перевязочную развернули пока в той же комнате, где была. Только дрова подобрали посуше. Расставили сразу семь столов - это важно для лежачих раненых.
К трём часам начали работать.
Я пошёл с беглым обходом. Тягостная картина. Да, это пока даже не Подольск. Почти неделю лежачих раненых собирали в ППГ и МСБ в Сухиничах, Мосальске, Мещерске. До того лежали по хатам в деревнях. Только три дня назад их начали перевозить в Калугу. Большинство раненых были не обработаны - много дней их не перевязывали, повязки промокли. Кроме того, они были очень измучены. Полтора месяца идёт изнурительное наступление по морозу, обозы отстают, питание плохое - больше на сухарях. Горячее редко. Селения сожжены, спать негде - замерзнешь. Мороз затрудняет любое наступление и наше тоже. Немцы теперь в более выгодном положении - у них опорные пункты, цепляются за каждую деревню, контратакуют.
С виду все раненые кажутся старыми, заросли бородами: госпиталям не до парикмахеров. Но и по документам - сорок, даже сорок пять лет. Молодежи мало Их уже выбили в первые месяцы. Лежат, укрыты шинелями, под головами ватники, разрезанные ватные брюки.
Мне нужно среди них "выловить" срочных и выбрать первоочередных. ЭП перевязал не больше десятой части - тех, чьи раны кровоточили. Нужно собрать раненых в голову, которые без сознания. Выделить челюстно-лицевые ранения. Я впервые увидел этих несчастных. Они, кроме всего прочего, ещё и голодны: их нужно специально кормить и поить - этого никто не умеет.
Самые тяжёлые раненые не те, что кричат. Они тихо лежат, потому что уже нет сил, им все как будто безразлично. В дальнем углу коридора обнаружили такого солдата. Лицо бледно и безучастно, губы сухие, потрескались. Шина Дитерихса, стопа замотана грязной портянкой, повязка вся промокла от сукровицы. Пульс нитевидный. В карточке указано: "Осколочное ранение правого бедра с повреждением кости". Ранен 21-го, еще не оперирован.
- Болит нога, солдат?
- Н-н-е-т... уже не болит... отболела. Пить хотя бы дали... перед смертью напиться... квасу бы...
- В перевязочную.
Газовая. И, наверное, уже поздно. Иду дальше, смотрю, раскладываю марки для срочных и первоочередных перевязок. Увы - их набирается несколько десятков, а я не прошёл ещё и половины нижнего этажа. "Брать только срочных".
Позвали в перевязочную: "Уже развязан, идите".
Смотрю: да, газовая настоящая, классическая, с гангреной.
Сделали высокую ампутацию бедра. Живой пока. Может, чудо? Бывают же чудеса. Нет, не бывает чудес.
На столах в перевязочной уже лежат обработанные раненые с талонами. Вещи их складывают на скамейку, шинели - на вешалку. Асептика - ниже всякой критики. А что делать? Раздевать до белья? Холодно и долго.
Обхожу ещё одну, другую, третью палату. Выбираю уже только срочных, "первую очередь" даю редко. Всё равно сегодня уже не успеть. Как шина Дитерихса, так на час стол занят. А если рассечение ран - то и на два.
С трудом пробираюсь между носилками, чтобы пощупать пульс, посмотреть ногу - нет ли газа.
Что делать? Что делать? Наши силы так ничтожно малы.
Но вот опять бегут из перевязочной:
- Николай Михайлович! Кровотечение, скорее!
Кровотечение! Именно этого я боялся все полгода войны. К этому готовился,читал про сосуды в книгах. Но еще в жизни не перевязал ни одной большой артерии - рисунки с ними молниеносно мелькают в голове.
Посреди перевязочной на столе сидит раненый, его держит под мышки, как ребенка, санитар Иван Иванович Игумнов. Вся голова в уродливой повязке, виден только один глаз, бинты грязные, промокли слюной и кровью, что течет из отверстия, где раньше был рот. Из-под бинтов по щеке стекает яркая алая кровь, почти струйкой, и капает частыми каплями на пол. Вокруг столпились сестры и врачи.
- Клади его, чего держишь!
- Не может лежать, захлебывается:
"Что я буду делать? Как подступиться?"
- Срезай повязки!
Тамара разрезает ножницами слипшиеся бинты, а я думаю, что делать. Дваспособа: зажать кровоточащий сосуд в ране или перевязать магистральную артерию вне раны, через особый разрез. Первый лучше, но - говорят авторитеты- трудно выполним. Второй - как на рисунке.
Повязка спала: Ужасно! На месте правой щеки сплошная грязная рана - от глаза до шеи. Видны кости - верхняя челюсть, отломок нижней, глубина раны заполнена кровавыми сгустками, из которых пробивается струйка артериальной крови. Правый глаз не закрывается, нижнее веко опущено, не имеет костной опоры. Левый глаз заплыл отеком. Страшен, непереносим взгляд этого правого не закрывающегося глаза. Отчаяние, и мольба, и безнадежность уже. Стараюсь не смотреть в него. Что-то бормочу.
- Сейчас, дорогой, сейчас...
Где там найти артерию в ране, в этой каше из сгустков, костей, мышц. Нет, только на протяжении: на шее, наружную сонную артерию. Скорее! Сняли повязку и потекло сильнее. Надо положить, иначе я не справлюсь.
Положили на левый бок, голову еще повернули влево, так, чтобы кровь стекала, не заливалась в дыхательные пути.
- Йод! Перчатки! Новокаин! Бельё! Будет больно, ты, парень, потерпи. Сейчас всё сделаем.
Верхнее веко страшного глаза благодарно замигало, Обложился стерильной простыней, чтобы соблюсти минимальную чистоту. Темно, лампа светит тускло, дым. "За что мне такое наказание? Лучше бы воевать."
- Светите лучше! Добудьте ещё лампу! Скорее, черти, течёт...
Боюсь, что в любой момент может хлынуть, и тут же наступит конец.
Нащупал пульс на шее - на участке шеи, оставшемся от раны. Новокаин, разрез. Зажимы. Нужно, чтобы сухо, анатомично: не спешить: только не спешить. Как темно! Вот фасция: кивательная мышца: отодвинуть кнаружи: или вовнутрь? Так, кажется, на рисунке было? Да, вот сосудистый пучок. Ура! Тут рядом бьется артерия. Рассечь оболочки. Вот они лежат - артерия, вена, еще нерв позади должен быть.
Я уже почти успокоился, руки не дрожат больше. Подвёл лигатуру под наружную сонную артерию. Теперь можно переждать, посмотрим, что будет. Наложил мягкий зажим.
Тамара, убирай осторожно сгустки из раны.
Это тоже не просто, но убрали, промыли кипяченой водой. Обнажилась страшная зияющая рана. Дефект нижней челюсти, остатки зубов, пораненный язык, щеки нет совсем, верхняя челюсть разбита. Все это покрыто грязным налетом - инфекция. Но кровотечения нет. Перевязал артерию.
- Операция окончена. Не бойся, солдат, кровь больше не потечет.
Взгляд страшного глаза потеплел. Да, о глазе этом нужно подумать - наложить наводящий шов на угол раны, чтобы он закрывался, иначе высохнет роговица, потемнеет. Теперь напоить и накормить его.
Ввели через рану резиновый зонд в пищевод и через воронку налили гречневого супа с маслом, потом - почти литр чаю сладкого. Накормили парня - по завязку! На завтра отложили шинирование - очень уж темно с лампами.
В одиннадцать часов вечера пришла вторая бригада, и мы продолжали работать вместе до двух ночи. Очень устали, но пришлось тащиться "домой", потому что в госпитале негде было приткнуться, во всех отапливаемых местах лежали раненые.
Так кончился наш первый день работы в Калуге. Мужик с ампутированной ногой был жив пока. Но очень слабая надежда.
11. 1942 г. Прогресс. Глухой гипс.
27 января мы сменили ночную бригаду в семь утра. Завтрака, конечно, ещё не было. Но Чеплюк энергично действовал и обещал накормить раненых к девяти. За ночь привезли еще сорок человек лежачих. Тихомиров сумел отопить ещё два класса второго этажа, и их туда сгрузили.
В десять утра в перевязочную явился Хаминов. Мне даже смотреть на него противно, не то чтобы говорить. Вид виноватый, обещал всё сделать.
Снова работали до двух часов ночи. Нет, не работали, а барахтались, пытались что-то организовать, пересортировать, но новые машины с замерзшими стонущими ранеными всё сметали:
Примитивно шинировал своего "челюстника". Снова накормили. Научил сестру Шуру Маташкову вводить зонд через рану.
Вечером пришёл обоз со всем имуществом. Аптеку ещё утром Хаминов привёз на машине: "Я из-за неё задержался." Вот подлец, пытался оправдываться!
За два дня удалось всех раненых поднять с пола - достали кровати, набили соломой матрацы, выдали подушки, одеяла, простыни. Однако раздеть не смогли - холодно. Очень жаль, потому что сразу завшивели постели. Теперь придется всё прожаривать, когда разденем.
Активизировались работы по отоплению. Все-таки начальник умеет руководить. Дал зарок не пить.
Кормим уже три раза в день, хотя блюдо одно. Со снабжением плохо - все тылы отстали. Начали восстанавливать кухню.
1 февраля включили отопление. Батареи чуть тёпленькие, но всё же "домны" погасли, дым исчез.
В сводках - сведения о взятых населённых пунктах. Раненые говорят: каждый дом приходится брать с боем.
Аркадий Алексеевич Бочаров пришел первый раз только 30-го.
- Нужно думать о гипсах. Лечить нужно, а не только возить.
Всё верно, но до гипсов ли, если у нас ещё есть раненые, ни разу не перевязанные с момента, как мы их приняли?
Идёт интенсивный ремонт операционной и перевязочной на втором этаже. Красят масляной краской и остекляют все рамы. Там будут серьезные операции на мозге. Для этого нам придали специалистов: невропатолога, глазника, ларинголога. И рентген. Я немножко завидую Залкинду.
4 февраля произошло "великое переселение народов" - полная пересортировка раненых по отделениям. "Наших" (с ранеными конечностями) снесли вниз, "грудь, живот и голова" - на второй и третий этажи. Не знаю, где будет легче: "Черепники" лежат без сознания или буйствуют - припадки, судороги, ругань. Впрочем, все ругаются, наши тоже. Удивляюсь, ещё мало ругаются.
5 февраля. 3алкинд торжественно пригласил меня на открытие своей операционной и перевязочной. За старшую - Лида Денисенко.
6 февраля железнодорожники наладили прямое сообщение и в очередную летучку взяли лежачих раненых. Это очень хорошо, у нас ведь совсем забито - свыше семисот человек лежачих раненых!
Великий был аврал! На улице холод, нужно всех одеть, закутать, натянуть брюки на шины Дитерихса, подрезая штанины. У многих не оказалось тёплых вещей, их где-то добывали на складах - правда, "б-у", не новые.
7-го наложили первый глухой гипс на голень.
8 февраля дали электрический ток.
- Теперь с вас будет полный спрос! Водопровод, канализация, отопление, электричество, завтра-послезавтра передвижной рентген получите. Это Аркадий Алексеевич сказал, когда увидел наши лампочки.
Спрос спросом, а работа идёт по-прежнему тяжело. С восьми утра и до двух часов ночи мы непрерывно перевязываем, оперируем, теперь ещё и гипсуем - пока немного.
И эффект от всего этого небольшой. У каждого второго с "бедром" или "коленом" - высокая температура, и их уже нельзя отправлять. Их надо лечить.
Инфекция нас погубит. Раненые ослабленные и замученные, никакой сопротивляемости нет.
Газовой инфекции не очень много (если в процентах), но для нас - вполне достаточно. Каждый день привозят три-четыре случая. Ампутации уже не консультируем с Бочаровым - не хватило бы времени ни у него, ни у нас. Половина ампутантов умирают. И это ужасно.
12. 1942 г. ЦУГ- аппарат. Награда.
Три недели работаем, как проклятые. Каждый день с восьми утра до двух ночи. Если бы раньше сказали, не поверил бы, что можно выдержать. Сёстры - те вообще не знаю, спят ли? Ещё создали челюстное отделение. Теперь нам всем легче. Кстати, того парня, прооперированного в первый день, они шинировали по настоящему и он уже сам научился себе зонд вставлять. Отек спал, левый глаз открылся, он даже пытается что-то говорить, только понять трудно. Одна Шура Маташкова его понимает.
18 февраля испытывали новый ЦУГ- аппарат и наложили первый гипс на бедро. Ивана Ивановича придется целиком перевести на гипсование.
В нашем отделении около ста тяжелейших нетранспортабельных с переломами бедра, ранениями коленного сустава.