Таким образом, днем у Ганса достаточно времени для того, чтобы «метить» свое внутреннее помещение. Собаки, как известно, метят границы «своего» участка мочой, опрыскивая ею стволы деревьев; бегемоты маркируют границы своих владений, разбрызгивая экскременты по кустам и откладывая кучи на земле. У самцов же антилопы-канны на лбу под густой шерстью имеется специальная железа, выделяющая черноватую мазь. Этой мазью Ганс и наносит черные пятна на стены своего жилища. А стены эти, между прочим, светло-зеленые, чистые и гладкие, и служителю Айхгорну совершенно неинтересно их вытирать без конца. Но у Ганса в этом противоборстве выдержки оказалось побольше. И теперь, чтобы посетители зоопарка не думали, что у нас не следят за чистотой, на помещении Ганса вывесили табличку с надписью, поясняющей, что грязные пятна на стене — это вовсе не грязь, а пограничные столбы.
Некоторое время мы держали вместе с жирафами газелей Томсона, или «томми», как их зовут дома, в Африке. У них такие веселые черно-белые полоски на рыжих боках. Но тут опять же козлик, их вожак, оказался совершенно безрассудным и дерзким субъектом. Поскольку он являлся обладателем острых, как шило, рожек и к тому же вообще был, по-видимому, маленьким нахалом, он старался задирать всех и каждого. Он отходил на пару шагов назад, разбегался и вонзал свои острые рожки жирафам в ноги или миролюбивым антилопам-каннам в брюхо! Даже мощного самца Ганса он бесстрашно вызывал на бой! Разумеется, тот не приходил в восторг, когда к нему подбегала такая мелюзга и всаживала рожки ему в физиономию. Дважды мы бывали вынуждены спасать наглеца, когда Ганс прижимал его своими мощными рогами к земле. Кончилось тем, что антилопа Ольга однажды отвесила задире задней ногой такой удар по носу, что переносица оказалась переломанной.
Я подумал, что драчуну пришел конец. Нос его до того распух, что козлик напоминал теперь скорей антилопу-сайгу, чем африканскую газель Томсона. Он не мог как следует жевать, и нам приходилось скармливать ему супы и каши.
«Это послужит тебе уроком, мой малыш!» — подумал я, но, оказывается, ошибся.
Как только спустя несколько недель козлик оправился и снова встал на ноги, к нему тут же вернулось прежнее нахальство. Ничего не помогало, даже резиновые наконечники, которые мы надевали на его острые рога. Пришлось ему перекочевать вместе с женой и ребенком в другой зоопарк. Теперь он устраивает свои безобразия в Ганновере.
Этой весной на очереди павильон жирафов: его предстоит побелить от крыши до подвала. Как ни странно, возведенные вдоль стен леса нашим жирафам ничуть не помешали — они не обращали на них никакого внимания. Все, кроме «маленького» Туло. Тот не пропускал ни одного маляра без того, чтобы с ним не «поздороваться». И нагонял на них при этом немало страху. Стоило появиться какому-нибудь маляру с лестницей на плече, жирафчик галопировал ему навстречу даже из самого дальнего угла загона. Он торопился при этом изо всех сил и едва успевал затормозить, не добежав двух шагов до насмерть перепуганного мастера. А ведь он совершенно не хотел никого пугать и, наверное, здорово удивлялся, когда они от него убегали, а один даже бросил на пол лестницу. Детенышу всего-навсего хотелось поиграть, ведь у него здесь не было никаких приятелей-сверстников, как это бывает в любом большом стаде жирафов в Африке. Он бы ужасно обрадовался, если бы какой-нибудь маляр с лестницей на плече согласился галопировать вместе с ним наперегонки по загону.
Иногда наши постояльцы устраивают странные процессии, шествуя по кругу. Случается это чаще всего под вечер, и возглавляет процессию Отто. За ним следует Лотхен, за ней Лиза, за ней Туло, но это еще не все. Антилопы-канны со всеми чадами и домочадцами тоже пристраиваются к процессии и чинно шествуют друг за другом в строгой последовательности. Поскольку они и в Африке привыкли выстраиваться в цепочку и идти «в затылок» друг за другом, то этим и объясняется, что в саванне постоянно натыкаешься на плотно утоптанные тропы, которые всегда принимаешь за специально проложенные человеком дорожки. А это не так.
Когда у Ольги или Гретель появляется детеныш, мы выжидаем, пока он твердо встанет на свои ножки и научится ходить. Для этого должно пройти не более одного-двух дней. Потом мы выпускаем детеныша вместе с матерью в общий загон. Как только он туда входит, обычно удивлению и восхищению нет конца: все обитатели загона подходят им полюбоваться. Головы всех жирафов непременно спустятся со своих высот, чтобы обнюхать нового гражданина зоопарка. Ни разу не было случая, чтобы кто-нибудь из них хоть чем-то обидел малыша, даже если тот неуклюже наступит кому-то из них на ногу или перепутает с матерью и начнет протискиваться между ног жирафа в напрасных поисках материнского вымени.
Что касается самца Ганса, то тот считает себя, по-видимому, вполне подходящим кавалером для самок жирафа. Иной раз он принимается настойчиво их преследовать своими ухаживаниями, что Отто, к счастью, всерьез не воспринимает.
Мы заметили, что все жирафы без исключения любят воду. Когда идет дождь, они часто выходят под открытое небо и стоят там, явно блаженствуя. Мне даже кажется, что они после такого душа становятся гораздо желтей и чище. Они бывают довольны и тогда, когда служитель поливает их из шланга.
Недавно служитель заметил, что, оказывается, и окапи по кличке Эпулу такой же любитель душа. У окапи ведь только туловище блестящего черного цвета — сверху его ноги полосатые, как у зебры, а книзу кончаются снежно-белыми «чулочками». Содержать эти «чулочки» в чистоте в условиях зоопарка дело отнюдь не легкое. Ведь Эпулу не дает скрести себе ноги щеткой — он, по-видимому, боится щекотки. А меня всегда огорчает, когда он укладывается на грязную солому, а потом расхаживает перед посетителями с желтыми неопрятными ногами. Поэтому очень кстати, что служитель как-то обнаружил, что вечно удирающий от щетки и мыла окапи с удовольствием подставляется под струю бьющей из шланга воды. Он даже подойдет поближе на пару шагов, чтобы она в него обязательно попала. Таким способом нам теперь удается содержать в чистоте белые «чулки» нашего окапи, как это и положено такому редкому и важному заморскому гостю.
Вот так протекает жизнь наших четырех жирафов в их новом доме; здесь у них и любовь, и ссоры, и появление на свет детенышей, и так до самой их кончины. Потому что покинуть наш зоопарк они уже не смогут: для этого они стали слишком высокими. Ведь и в Африке отлавливают только молодняк, а рослых особей снова отпускают на волю, когда они вместе с молодняком попадают в специально построенные краали-ловушки. Потому что для перевозки годятся лишь особи не выше трех метров тридцати сантиметров. Если они больше, то с ними не проедешь под железнодорожными и автострадными мостами. В цирках иногда применяли особые фургоны для перевозки жирафов, в которых крышу с мягкой обивкой при необходимости можно было опускать вниз с тем, чтобы стоящему внутри животному приходилось наклонять голову и держать ее в таком положении, пока крышу не поднимут снова кверху. Однако к таким манипуляциям жирафа надо приучать путем долгой дрессировки. На подобное соглашаются лишь очень ручные, привыкшие к частым переездам с места на место животные. А когда несколько лет тому назад одного жирафа перевозили в Лондонский зоопарк, ему на шею накинули канат и каждый раз, когда грузовик, в котором его везли, проезжал под мостом, служитель тянул за канат, заставляя жирафа опускать голову. Так они и добрались благополучно до места назначения. Служитель подсчитал, что Нелли пришлось «кланяться» сорок три раза!
За последнее столетие нас, европейцев, ознакомили не только с такими чудесами, как железная дорога, самолеты и электрическое освещение, но и с животным миром далеких континентов. Это, безусловно, заслуга зоопарков. Сегодня почти каждый ребенок в городе может похвастать тем, что видел живого жирафа. Но трудно вообразить себе тот переполох и столпотворение, когда в 1828 году такое удивительное, ни на что не похожее создание прибыло в Вену в качестве подарка немецкому кайзеру от паши Египта Мухаммеда Али! Незадолго до этого тот же Мухаммед Али послал двух жирафов в Англию и одного в Париж; но это был первый, ступивший на немецкую землю.
Животное перенесло почти месячную (с 30 марта по 27 апреля) качку на парусной шхуне от Египта до Венеции. А оттуда уже (после небольшой передышки) оно отправилось пешком через всю Венгрию до Австрии.
В те времена всех крупных животных, предназначенных для зверинцев, водили пешком. В первые дни жираф очень уставал, потому что у него не было привычки к длительным переходам, так что приходилось подвозить его время от времени на плоской телеге. Но потом египетскому служителю, сопровождавшему животное, снова удавалось побудить его встать и идти дальше своим ходом. Под конец жираф уже преодолевал за день около пятнадцати километров. Кайзер отрядил нескольких солдат из морской пехоты, которые составляли нечто вроде почетного эскорта при «заморском госте». Шестого августа жираф прибыл наконец в пригород Вены и был представлен кайзеру и придворным.
А «парижскому» жирафу французский король Луи Филипп даже вышел навстречу и в качестве угощения преподнес корзину, наполненную лепестками роз. Поэтому, когда наши три жирафа въезжали в новый, построенный для них павильон, франкфуртский бургомистр доктор Лайске решил повторить эту церемонию и, стоя на увитой цветами лестнице, приветствовал вновь прибывших таким же изысканным образом.
Что творилось тогда, первый раз, в Шёнбруннском зверинце в Вене, где экспонировался первый «венский» жираф, даже трудно себе представить. Из сохранившихся описаний видно, что колоссальные массы посетителей, желающих посмотреть на заморскую диковинку, было трудно удержать в узде. Так, одна дама защемила себе голову между прутьями клетки, и только с большим трудом ее удалось высвободить оттуда. Специальные выпуски газет были целиком посвящены этому необычайному событию. В одной из крупнейших гостиниц был организован бал, на котором каждой из участвовавших в нем дам преподнесли букет цветов, из которого торчали голова и шея жирафа, искусно изготовленные из рафинада. Парикмахеры тотчас же изобрели новую прическу «а-ля жираф», кондитеры стали выпекать новое печенье, которое до самого конца столетия продолжало называться «жирафельки», а в театре долго еще шел водевиль под названием «Все как у жирафа», с участием знаменитого тогда актера Фердинанда Раймунда.
Венскому жирафу не суждено было стать взрослым — он прожил всего три четверти года. В те времена эти прекрасные животные часто страдали от деформации суставов ног, потому что тогда еще не знали, чем их нужно кормить. Потом, когда зоопарки уже набрались опыта, отдельные особи доживали в неволе до двадцатипятилетнего возраста и умирали просто от старости. Первое время, когда их еще показывали в зверинцах и возили по разным городам, то по улице всегда водили пешком, привязанными веревкой за шею. Тогда зачастую случались разного рода происшествия, потому что никак не удавалось помешать зевакам бежать следом. Так, старого Гагенбека жираф, испугавшись крика и свиста толпы, поволок за веревку, которую тот неосторожно намотал себе на руку, галопом по улице. Несчастному пришлось совершать гигантские прыжки, чтобы не упасть, иначе жираф потащил бы его волоком за собой по булыжникам и мог размозжить ему голову о камни. При подобной же ситуации в Суэце другой жираф чуть было не зашвырнул Гагенбека на свалку, на которую выбрасывали разбитые бутылки.
В восьмидесятых годах прошлого века наш Франкфуртский зоопарк продал одного жирафа в Рио-де-Жанейро. Поскольку там раньше ни разу не содержали подобных животных в неволе, то полагали, что его можно поместить в вольеру, огороженную тонкой проволочной сеткой, которую обычно применяют в курятниках. Жираф с легкостью проломил сетку и исчез в лесу. Но нашелся умный человек, который догадался, как вернуть беглеца. Он привязал себе на спину охапку сена, на грудь повесил фонарь и пошел ночью в лес. Полуручное животное, привлеченное светом фонаря, с любопытством стало приближаться, а заметив сено, принялось с удовольствием его уплетать. Человек этот начал медленно двигаться в сторону зверинца, и жираф последовал за ним.
Один из жирафов, прибывших в Лондон, уже два года спустя тоже погиб от мучительной болезни суставов. Дело в том, что несчастное животное в Африке долгое время везли крепко-накрепко стреноженным и связанным на спинах верблюдов. Это ужасно жестокий способ транспортировки. Теперь зоопарки позаботились о том, чтобы их постояльцы путешествовали со значительно большими удобствами.
А между тем лишь с помощью тех жирафов, которые стали с начала прошлого века попадать в европейские зоопарки, нам удалось поближе познакомиться с этим видом животных и узнать хоть что-то о жизни самых высоких созданий на земном шаре. Джонстон, один из первых исследователей Африки прошлого века, весьма относительно разбиравшийся в зоологии, описал их коротко, в двух словах, так: «Животное выше слона, но не такое толстое».
А много десятилетий спустя среди ученых стали возникать споры о том, ложатся ли жирафы ночью спать на землю или дремлют ночь напролет, стоя на ногах. Поскольку мне в течение нескольких месяцев пришлось прожить на верхнем этаже над павильоном для жирафов, то я, возвращаясь поздно вечером домой, каждый раз проходил по темному проходу мимо их клеток. Они всегда лежали с подвернутыми под себя ногами, только шеи были вертикально подняты кверху. «Наверное, интересуются, кто это ночью пробирается мимо их жилища», — объяснял я себе это явление.
Но уже полгода спустя мы решили все же проверить, как все-таки обстоит у жирафов дело со сном. В полночь мы уселись в кресла напротив клеток с жирафами и стали ждать. Мы — это доктор Петерсон, известный педиатр, мой ассистент доктор Фауст, наш зоопарковский ветеринар доктор Клёппель, главный врач Университетской детской клиники доктор Хёвелс и я. Пять докторов наук да еще в придачу два добровольца — любителя-натуралиста. Правда, находились мы здесь не из-за жирафов, а из-за умиравшего двумя этажами выше детеныша человекообразной обезьяны.
Дело в том, что там, наверху, я устроил лазарет для обезьян. Мне показалось разумней разместить его здесь, чем в обезьяннике, потому что нет таких болезней, которые распространялись бы с жирафов на обезьян или с обезьян на жирафов. Кроме того, в павильоне для жирафов часто живут студенты или любители-натуралисты, которые охотно и добросовестно по нескольку месяцев подряд работают у нас в зоопарке. Они, в случае надобности, и ночью приглядят за нашими пациентами.
А это дитя обезьяны, там, наверху, — тяжелобольное. Уже несколько дней, как организм у него ничего не принимает: ни пищи, ни лекарства, ни даже чая. Он все отрыгивает назад. Детей в таких случаях инъецируют снотворным, чтобы они впали в длительный сон, и кормят искусственно или вливают им литрами специальный раствор, не дающий усыхать желудочно-кишечному тракту. Мы знали, что человекообразным обезьянам, чтобы они впали в глубокий сон, требуется гораздо больше морфия или другого снотворного, чем людям одинакового с ними веса. Но ни один из нас не решался впрыснуть нашему маленькому пациенту дозу, для человека заведомо смертельную. Так что нам пришлось начать с небольшого количества и ждать три четверти часа после этого — не заснет ли наш больной. Когда же он снова открыл свои карие грустные глаза, как только мы вошли в его комнату, мы удвоили дозу. И так несколько раз подряд.
Вот истинная причина того, что мы собрались все вместе и просидели эту долгую ночь в слабо освещенном зимнем саду жирафника, в то время как наверху медицинская сестра наблюдала за нашим пациентом. Четверо из сидящих играли в карты. С сочных бромелиевых листьев за моей спиной то и дело скатывались тяжелые капли и растекались на полу. Окапи непрерывно вышагивал взад и вперед за своей стеклянной перегородкой, зато тяжеловесные антилопы-канны лежали спокойно и жевали жвачку. Большой куду в сумерках развлекался своим любимым занятием: просовывал кончик витого рога между стеной и задвижной дверцей, заставляя ее дребезжать. Снаружи время от времени глухо доносился звук проезжающего трамвая. Глаза лесных антилоп ситатунга и маленьких, ростом с зайца, дукеров отсвечивали в темноте красноватым светом. Я люблю бывать по ночам в хлеву. Еще ребенком я часто по вечерам засиживался среди коров.