В пустых университетских коридорах прохладно. Словно студенты, разъехавшись на каникулы, увезли с собой все тепло этого большого, не очень уютного дома. Володя медленно шел по пустому, гулкому коридору, стараясь не греметь ботинками.
Неожиданно он вспомнил слова маляра Мустафы: «Не ленишься и не принимают? Должны принять!»
— Должны принять! — сказал он вслух и отправился в канцелярию.
За столом сидит чиновник. Самого чиновника не видно. Только лысина «солнышком» нацелена в Володю. Володя стоит и ждет, когда «солнышко» поднимется. Но «солнышко» не поднимается. Оно смотрит на Володю, как глаз огромного циклопа.
— Фамилия? — спрашивает чиновник, не поднимая головы.
Он и в самом деле видит этим циклопьим глазом.
— Ульянов, — откликается Володя.
Чиновник смотрит какие-то бумаги, И отвечает:
— По вашему делу послан запрос.
— Какое же дело? — недоумевает Володя. — Я же не по суду привлекаюсь, а поступаю в университет.
«Солнышко» поднимается. На Володю смотрит длинный нос, на котором, как бабочка с прозрачными крыльями, сидит пенсне. Глазки маленькие. Щеки вытянутые. На лице написано: «Вам же русским языком говорят!»
— По вашему делу послан запрос, господин Ульянов! — Чиновник говорит гнусаво, и, кажется, в этом повинно пенсне, зажавшее нос. Большего от этого чиновника не добьешься. Володя повернулся и вышел.
— Не приду сюда целую неделю! — сам себе сказал он и поспешно зашагал по холодному коридору.
Пыльное казанское лето шло на убыль. Листья городских деревьев хотя и не собирались увядать, но уже утратили свою зеленую упругость и, когда дул ветер, издавали бумажный шорох. Трава в палисадниках и в тесных двориках прикрывала землю только местами, как протертый ногами, отслуживший свое половик. Природа устала, и в ее движении появилась вялая неторопливость.
Даже пароходные гудки, которые урывками долетали с Волги, теперь звучали по-иному. В них уже не было волнующего призыва к странствиям и переменам. Они громко всхлипывали, жаловались, что недолго им еще звучать над Волгой, что когда-нибудь белые хлопья снега сделают их немыми. Пароходные гудки подавали сигнал воспоминаниям.
Тогда Володя любил встречать и провожать пароходы. Он с нескрываемой завистью смотрел на пассажиров, всех их считал счастливцами и был уверен, что там, куда спешат пароходы, и есть настоящая жизнь.
Ему нравились матросы, которые ловко, как лассо, накидывали просмоленные канаты на толстые чугунные выи причальных кнехтов. Он восхищался независимым видом здоровых крючников, которые с гигантскими мешками за плечами враскачку шли по пристани и весело покрикивали на господ:
— Поб'регись! Поб'регись!
Теперь это было очень далеко. На другом конце света. И туда не добраться ни пешком, ни на пароходе, ни на тряских почтовых дрожках. Напрасно пароходные гудки зовут его в прошлое.
Володя остро чувствовал невозвратимость времени. И это новое, им самим открытое чувство больно сжимало сердце. В благополучных семьях детство покидает человека незаметно. Оно постепенно, шаг за шагом, беззвучно отступает на задний план, уступая место зрелости. Оно не оставляет горечи утраты. Оно уходит естественно, как уходит весна, освобождая землю для лета.
Володино детство не отступало. Оно рушилось, ломалось, резко отодвигалось теми трагическими событиями, которые весной 1887 года произошли в семье Ульяновых.
Когда-то на вязовом «Венце», провожая глазами уходящие пароходы, Володя мечтал стать путешественником. Ему хотелось очутиться на баррикадах Парижа, или под знаменами Гарибальди, или вместе с испанцами освобождать берега Гвадалквивира от Наполеона. Особенно подробно Володя представлял себе картину возвращения в отчий дом. Он видел себя плечистым, похожим на Миклуху-Маклая бородатым мужчиной. Вот он, запыленный и усталый, идет по родной, зеленой Московской, останавливается у ворот cтaporo дома с антресолями и громко стучит в дверь. Все выходят ему навстречу, смотрят на него и не узнают.
— Кого вам угодно? — спрашивает отец, проводя рукой по своей высокой лысой голове.
— Может быть, вы ошиблись домом? — нерешительно вмешивается старшая сестра, Аня.
— Нет, я не ошибся домом, — отвечает странник, похожий на Миклуху-Маклая, и с трудом сдерживает улыбку.
Наступает неловкое молчание. И вдруг мама бросается к бородатому страннику:
— Да это Володя! Как вы не узнали!
И все кричат: «Это Володя! Вернулся Володя! Его и не узнаешь». Мама привстает на носочки, чтобы обнять его. Саша хлопает рукой по плечу. А он стоит, сдержанно улыбается и басом отвечает на расспросы.
Теперь нет ни отца, ни Саши. И старенького деревянного дома с антресолями тоже нет. Некуда возвращаться.
Когда семья остается без отца и без старшего брата, она похожа на корабль, который получил две пробоины, дал крен и неизвестно, зачерпнет ли бортом воду или останется на плаву. В такие минуты судьба семьи зависит от матери. Этим летом Володя видел, как, не успев оправиться от нового горя, мама боролась за то, чтобы корабль плыл. Володя страдал оттого, что он бессилен помочь маме. Он старался причинять ей как можно меньше хлопот. Все реже обращался к маме с просьбами. Сделался молчаливым, сдержанным. И только когда порой забывался и в ответ на шутку заливался смехом, то на какое-то мгновение становился прежним Володей. Потом он спохватывался, быстро затихал, и лицо его принимало виноватое выражение.
Утром Володя снова собирался в университет. Он тщательно чистил свой синий гимназический мундир. Затем принялся за ботинки. Ботинки были уже не новыми. Местами кожа потрескалась, а подметки протерлись. Володя придирчиво осмотрел ботинки и, щедро намазав их жирной ваксой, стал изо всех сил тереть щеткой. Тусклый ботинок светлел, приобретал блеск.
К Володе подошла мама.
— Не переживай, Володенька, — сказала она. — Если они тебя не примут, — ничего страшного... В крайнем случае будешь держать экстерном...
— Нет, мама. — Володя перестал водить щеткой и пристально посмотрел в глаза матери. — Мне обязательно надо попасть в университет.
И Володя с новым рвением начал водить щеткой, словно сейчас все решал блеск начищенных ботинок.
Через некоторое время, одетый и обутый, он поцеловал маму в щеку и быстро направился к двери: ему не терпелось узнать, есть ли ответ на его прошение о принятии его в университет.
Мама вышла с ним на крыльцо и некоторое время стояла на пороге, провожая его глазами, в которых, несмотря на сдержанность, теплились грусть и обожание.
Когда Володя, оглянувшись, свернул за угол, мама тихо, будто в доме спали, затворила дверь и возвратилась в дом.
Со ступенек своего дома он сбегал быстрым и упругим шагом, а со ступеней университета шел медленно, опустив голову.
В этот день Мустафа встретил его на земле. Он, видимо, специально к Володиному приходу сошел с лесов, чтобы перекинуться с ним словечком.
— Как дела, господин студент? — приветствовал Володю маляр.
— Дела как сажа бела! — уныло отозвался Володя.
Он собрался зашагать дальше, но на этот раз маляр решил не ограничиваться одними шутками. Он перестал улыбаться.
— Господин студент, — спросил он, — объясни мне, почему они не принимают?
Володя сузил глаза, внимательно взглянул в лицо Мустафе и сказал:
— Понимаете, я — брат Александра Ульянова.
Мустафа непонимающими глазами смотрел на Володю.
— Я — брат Ульянова, — повторил Володя и вдруг понял: фамилия брата-революционера ничего не говорит Мустафе. Он просто никогда не слышал такой фамилии.
Володя повернулся и пошел прочь.
«Как же так, — думал он, — мой брат отдал жизнь за счастье простых людей, а они даже не знают его имени? Как же так?»
Сапожная щетка быстро ходит взад-вперед. Будто она не чистит ботинок, а сдирает с него старую, потрескавшуюся шкуру.
Да, он давал себе слово не ходить в университет целую неделю. Ему было неловко перед служителем канцелярии, перед Мустафой, он стыдился самого себя. Но прошел вечер, наступило утро, и он начищал ботинки...
И вот он снова отправляется в путь.
— Володя, сегодня тринадцатое число! — крикнула маленькая Маняша. — Не ходи сегодня.
— Пред-рас-суд-ки! — по складам ответил Володя и быстро зашагал по узкому тротуару.
Стояло тихое голубое утро. Голубым было небо, ровные прямоугольники окон и даже листья деревьев, окутанные легкой дымкой, казались голубыми. Дворники поливали тротуары из ведер. Они зачерпывали воду рукой и выплескивали на пыльные плиты. Дворники были похожи на сеятелей, которые этим утром рассыпали по всему городу влажные зернышки свежести и прохлады.
Посредине мостовой шел высокий булочник с корзиной на плечах.
— Горячие французские булки! Горячие французские булки! — кричал он.
Звонким голосом герольда булочник извещал Казань о прибытии горячих французских булок.
Солнце, голубизна, запах земли, загорелые лица прохожих, полосатые халаты татар и жаркие суконные сюртуки чиновников проплывали перед глазами Володи. Он вдруг перестал спешить, шел куда глаза глядят.
Он шел за булочником. Потом шел за телегой. Потом зашагал за толстой нянькой, которая вела двух детей. Но как конь с опущенными поводьями сам приходит к родному дому, так Володя, сам того не замечая, очутился перед желтым зданием с белыми колоннами.
Все произошло необыкновенно просто и буднично. Чиновник университетской канцелярии с лысиной «солнышком» покопался в бумагах и коротко сообщил:
— Вы приняты.
Володя подумал, что сейчас чиновник соскочит с места и кинется его поздравлять и обнимать, но ни один мускул не дрогнул на лице чиновника. Он поправил на носу пенсне, бабочку со стеклянными крыльями, и старательно, с нажимом стал заполнять студенческий билет:
«Ульянов Владимир. I семестр. Юридический факультет».
Володя привстал на цыпочки, прочел в перевернутом виде свою фамилию и имя. И с трудом сдержался, чтобы не запеть от радости.
Стоя на ступеньках университета, Володя рассматривал картонную книжечку, нюхая ее (картон, оказывается, вкусно пахнет!), и потом перекладывал из кармана в карман, выбирая надежное место.
Володе захотелось увидеть Мустафу. Захотелось услышать его привычное: «Как дела, господин студент?» И в ответ крикнуть: «А дела у «господина студента» отличные! Принят! Есть справедливость на свете!»
Но Мустафы не было.
Володя зашагал домой. Сперва он шел, как скороход, напряженно наступая на пятки и работая локтями, но потом выдержка изменила ему, и он побежал. Нет, он не бежал, он летел на крыльях своей радости.
— Кто сказал про тринадцатое число?
С этими словами Володя влетел в дом. Он забыл о солидности, о замкнутости. Глаза его горели, а губы боролись с улыбкой, которая вот-вот должна была победить.
— Кто сказал про тринадцатое число?
Домашние почувствовали, что вернулся прежний Володя — веселый, шаловливый, добродушно-насмешливый.
— Приняли? — Мама подошла к сыну и прижала к себе его голову. — Слава богу!
К Володе подскочил Митя:
— Господин студент, предъявите билет.
Володя достал картонную книжку и театральным жестом протянул младшему брату. И все семейство принялось рассматривать этот бесценный документ.
Маняша была сконфужена, вспоминая свое утреннее предостережение. И, заметив это, Володя подошел к младшей сестре и, уже не сдерживая улыбки, сказал:
— Так кто сказал про тринадцатое число? — И поцеловал сестру.
Надо уметь радоваться! Во что бы то ни стало. Иначе не проживешь, иначе впадешь в уныние и опустишься.
В этот день в доме Ульяновых был праздник. Играл старый симбирский рояль. Все пели любимые песенки детства. И Володе казалось, что он снова очутился в доме с антресолями на Московской улице.
Третья глава
В Симбирске Володя каждый день видел Волгу. Она была такой же частью его мира, как небо, как трава, как снег. Волга никуда не уходила, она всегда была рядом. В Казани Володе реже случалось бывать на Волге. Но чувство родной реки не изменило ему, и в замысловатых лабиринтах казанских улиц он всегда безошибочно определял, где Волга. Словно был у него такой особый компас, который острием стрелки тянулся к большой, сильной воде.
Когда поднимался ветер, Володя представлял себе, как по речной глади движутся быстрые морщинки. Когда барабанил дождь, он мысленно видел на воде бесчисленные круги, словно выведенные циркулем. Тусклые огоньки бакенов, караваны бурлаков, ослепительные блики плесов...
Еще в гимназические годы, глядя на волжские дали, Володя предавался мыслям. Его пытливый, не знающий отдыха ум старался проникнуть в глубь явлений, он все искал ответ на вопрос, почему одни люди живут в роскоши, а другие влачат жалкое существование. В чем корень зла? Как бороться с этим злом?
Не может человек быть счастлив, если тысячи окружающих его людей глубоко несчастны. Нет, не может! Это остро чувствовал Володя, и вся его жизнь преломлялась сквозь призму этого чувства.
Как жаль, что из окон университета не видна Волга! Но ее можно чувствовать памятью, воображением. Она придает силы и открывает простор мыслям. Волга — река детства, река свободы.
Во время занятий в здании университета стояла строгая академическая тишина. Но стоило прозвенеть звонку, как лестница, коридоры, курилки заполнялись плотным гулом голосов, топотом ботинок, смехом. Уставшие от продолжительного сидения и от монотонных голосов лекторов, студенты ходили по коридорам, размахивали руками и давали волю своим голосам. А форменные куртки делали их похожими друг на друга. Володе все было в новинку, и он какое-то время не думал ни о чем, кроме лекций, расписаний и множества других вещей, которые для новичка кажутся необыкновенно важными и значительными, а для «старичков» давно утратили интерес.
Володя стоял в стороне и наблюдал за шумным круговоротом студентов. Он вообще трудно сходился с незнакомыми людьми. Боялся быть навязчивым и предпочитал держаться в стороне.
Володя не заметил, что несколько студентов наблюдают за ним, и один из них, высокий, в серебряных очках, спросил своего соседа:
— Ты точно знаешь, что это он?
При этом он кивнул в сторону Володи.
— Это он, — подтвердил сосед.
Тогда высокий студент отделился от своего кружка и решительно зашагал к Володе.
— Вы Ульянов? — спросил он Володю, глядя поверх очков серыми настороженными глазами.
— Да, — отозвался Володя.
— Кем вы доводитесь Александру Ульянову?
— Родным братом.
— Очень хорошо, — сказал студент, видимо, отвечая своим мыслям. — Вас как зовут?
— Владимиром.
— А я — Николай Стариков.
Незнакомый студент протянул большую, сильную руку и сжал Володину ладонь, как в клешне. Он был на голову выше Володи и года на четыре старше. Но Володя заметил, что новый знакомый старается скрыть свое превосходство и говорит с ним, как с равным.
— У нас тут есть небольшое общество... студентов, — снова заговорил Николай. — Так вот, не согласились бы вы рассказать о своем брате?
— Мне трудно говорить о брате, — ответил Володя и опустил голову.
— Простите, я, право, не подумал о том.
Николай медленно повернулся и хотел было отойти, но Володя удержал его за рукав.
— Подождите.
Может быть, в этом «небольшом обществе» он-то как раз и встретит товарищей и единомышленников? Он сказал:
— Я согласен.
— Тогда приходите сегодня в Латинский квартал. В лавку Андрея Поденщикова. В семь часов.
Володя не знал, где в Казани находится Латинский квартал и какое отношение к рассказу о брате имеет лавка какого-то Поденщикова. Но он постеснялся расспрашивать. Он сказал: