В один майский день, когда была устроена игра с воспитанниками другой, «торпедовской», школы, у Шувалова случилось нечто вроде галлюцинации. Он ощутил как будто особое притяжение ворот, почувствовал какие-то силовые линии, которые извивались, крутились, сплетались, и в этой мешанине вдруг показалась одна уходившая в дальний угол ворот кривая. По ней-то, единственной, несомненной, и нужно было направлять мяч, который шел в наиболее уязвимую точку, словно был намагниченным. А еще через месяц Шувалов сделал новое, еще более потрясающее открытие: для того чтобы играть и находить партнеров, глаза ему были как будто и не нужны. Играя вслепую, он ощущал опять же некие особые силовые линии, идущие от «своих» игроков. Располагаясь к товарищам спиной, он не видел маневров, при помощи которых игроки выходили на свободный участок пространства, но зато отчетливо чувствовал, что та или иная точка футбольного поля занята определенной силой, а уже через секунду эта сконцентрированная сила перемещалась в другую точку, а потом еще в одну, и всякий раз он безупречно точно посылал в направлении этого силового сгустка беззаветно преданный ему мяч.
Ему даже хотелось не просто пасовать, но, расставшись с мячом, тотчас же бежать в тот квадрат, который не был занят никем, и в нем уже ждать немедленного отклика.
Все футбольное поле трепетало от напряжения, от постоянного перемещения разнообразных сил, и каждый из игроков имел совершенно явственный положительный или, напротив, отрицательный заряд — в зависимости от того, к какой команде он принадлежал.
В этом было даже что-то от управления музыкальными гармониями, и Шувалов не раз вспоминал тот далекий вечер, когда у него была высокая температура и от страха перед сдвинувшимся, ирреальным пространством он начал сочинять не то реквием, не то гимн, который так и канул в небытие по причине полнейшей музыкальной безграмотности создателя. Теперь он заново испытал то детское ощущение ирреальности, теперь он мог и в самом деле управлять, царить, изменяя по собственному произволу расположение игроков (а вернее, невидимых сил) на поле, и только деревянная тупость и неотзывчивость других воспитанников Гарольда мешали ему создавать чудесные гармонические сочетания — геометрически строгие и беспощадные рисунки атак, которые выходили все сложнее и чище.
Игра притягивала, держала и не отпускала его. Он испытывал сладкий ужас как будто бы полной потери себя, и не было во всем мире уже ничего, кроме этой футбольной пульсации, кроме вспышек хитроумных комбинаций, кроме электрических разрядов на различных участках поля.
7. Здесь и сейчас
Барселона
Январь 2006
А ведь если всерьез задуматься, в мире нет ничего абсурднее этой игры. Нет ничего более нелепого, чем пытаться дотянуться до вещей ногами, которые по самой природе своей не могут ничего схватить, удержать, присвоить. Ноги пытаются овладеть мячом, этим идеально круглым и крайне неудобным для удержания предметом, который нельзя оставить при себе дольше нескольких секунд, — но ведь все это бессмысленно и лежит за пределами «хватательной» человеческой сущности. В отличие от руки, нога совершенно не приспособлена брать. На протяжении миллионов лет, с самого начала существования человечества мы учились использовать руки для овладения вещами. В то же самое время рука не только овладевает, присваивает что-то готовое — она еще и создает. Нога же отшвыривает, уничтожает, попирает. Выносят «вперед ногами». Ногами топчут смертный прах. Назначение ноги — разрушение. Нога — символ смерти. Играя символами смерти, не стремится ли человек оспорить свою конечность, бросить вызов тому непреложному вселенскому закону, по которому все умирает? Получается забавная двусмысленность. Не хотим ли мы, играя в эту игру, поглумиться над смертью, подразнить ее, высунув язык, оставить ее с носом? Не хотим ли показать, что есть некий участок, зона, заповедное пространство, где смерть не властна? Ну и чем же еще может быть подобная заповедная зона, как не зоной карнавала? Карнавал — это способ на время поменять высокое и низкое местами, господ превратить в слуг, а слуг — в господ, сильных уравнять в правах со слабыми, неуязвимых сделать беззащитными. Может быть, играя в футбол, человек точно так же становится на девяносто минут господином смерти? Не потому ли нам мерещится в этой игре оттенок кощунства? Не играли ли самые первые футболисты отрубленными головами своих поверженных врагов? Не отсюда ли такая легкость, мгновенность, почти брезгливость прикосновения к мячу у всех больших игроков, как будто они боятся испачкать бутсы? Аккуратно, носком, они выкатывают голову на всеобщее обозрение. Не отсюда ли первобытная ярость болельщиков, их свирепое торжество, готовность и потребность все вокруг крушить и разламывать? Не отсюда ли та жадность, с какою тысячи мужчин следят за унижением мяча, который то поддевают на носок, то бьют об землю, то подбрасывают в воздух?
Нет, Шувалов не думал о сакральности футбола. Для этого он был слишком бесхитростен. Но он футболом жил.
За время, проведенное в «Барселоне», он расковался и приобрел ничем непоколебимую уверенность в себе. Его спокойствие было не нарушить ни неистовым вытьем враждебных болельщиков, посылавших ему в спину проклятия, ни жужжанием круживших подле репортеров, норовивших уличить его в какой-нибудь обыкновенной человеческой слабости, ни трескучими статьями в AS и Sky Sport, в которых всерьез обсуждался его неминуемый в скором времени переход в мадридский «Реал» или в «Тоттенхэм» Коплевича. Неизменно спокойный, с отрешенно-непроницаемым выражением лица, он делал голы, приходил на пресс-конференции, отвечал на вопросы и даже впускал особо любопытных папарацци в свою приватную жизнь. Телезрители всего мира могли увидеть дорогие, но совершенно Шувалову ненужные вещи: его семикомнатную квартиру в центре города, а в ней изогнутые стулья и журнальные столики черного дерева от ведущих дизайнеров мебели, гараж с «порше» и «мазератти», «ламборджини-дьябло» и BMW пятой серии, костюмы от Дольче и мокасины от Гуччи, рубашки от Прада и джинсы от Хельмута Ланга, бриллиантовый напульсник, который был сделан для него фирмой «Найк» как для лучшего игрока «планеты Найк», а еще фотографии с Линдой, Наоми, Клаудией… Одним словом, все видели звездную пыль — удушливую и неизбежную. Он и сам не заметил, как его лицо превратилось в товарную марку, в знак, в «лицо» многих известнейших брендов. Хмурая, как будто спросонья, физиономия Шувалова скоро сделалась личиной «настоящего мужчины» — ленивого, пресыщенного, утомленного победами обладателя сверхмощных спортивных машин и длинноногих красавиц, этакого бесстрастного самурая с непременным благоуханием «Baldessarini» от «Хьюго Босс». Он превратился в персонажа девичьих грез и одновременно пробуждал в мужчинах, а еще больше в подростках неотвязное, как подкожный зуд, чувство собственной неполноценности и стремление соответствовать идеалу успеха — то есть ему, Шувалову. Таким образом, его лицо неожиданно стало отдельной от него самого реальностью и начало вести свою собственную, совершенно самостоятельную, независимую жизнь — в рекламных роликах и на рекламных щитах и плакатах. «По праву сильного», «Нереальное реально», «Просто сделай это — возьми свое», «Несомненное превосходство» — гласили рекламные слоганы. Мужская косметика «Нивея», итальянский парфюм, английская туалетная вода, автомобиль «порше-бокстер», сверхтонкие мобильные телефоны и бритвенные станки «Жилетт», хронометры «Вашерон Константин» и миллионы декалитров кока-колы — все это подавалось вместе с его лицом.
Вряд ли Шувалов согласился бы сам на все эти унизительные процедуры, на позирование перед камерой, но он был связан контрактом с клубом, который, в свою очередь, имел строго установленные обязательства перед могущественными спонсорами — предоставлять по первому же требованию своих ведущих игроков в качестве рекламных зазывал. А потом появились вокруг Семена какие-то люди, сплошь пронырливые хлыщи с тошнотворно гладкими лицами; продюсеры, агенты, пресс-секретари, антрепренеры присосались к нему, как клещи, и начали таскать на бесконечные приемы и party, где было полно напомаженных и усыпанных блестками мужчин и белозубых красавиц, одержимых идиотской идеей привлечь внимание мировой общественности к проблемам детей голодающей Африки. Под скрипки Сен-Санса и электронные аккорды Петигана на гигантском экране показывали несчастных пузатых скелетиков, а в зале, освещаемом мощными лучами прожекторов, начиналась настоящая вакханалия: вислозадые мужики с подведенными глазами, очкастые тощие субъекты и долговязые девицы устремлялись друг к другу и принимались лобызаться, обниматься, обмениваться восторгами и комплиментами. Какая-нибудь безвозрастная модель с накачанными силиконом губами и бриллиантами от «Шапард», поднявшись на сцену, очень долго рассказывала о чувстве неподдельного сострадания, об огромной ответственности, которая лежит на всех знаменитых и богатых людях, и о том, что все средства, полученные от сегодняшнего дефиле, пойдут на защиту детей всего мира от СПИДа, войны, голода и разрухи.
Все это заслоняло от Шувалова дело, игру, ему хотелось послать всю эту тусовку подальше. Но он молчал. Его спокойствие не нарушалось ничем, разве что случился потешный и внешне совершенно безобидный инцидент в домашнем матче с неуступчивой и стойкой, превосходно вышколенной «Валенсией». В перерыве между таймами он уходил под трибуны под приветственные выкрики самых нижних ярусов, обитатели которых все больше сатанели по мере его приближения. И тут на него откуда ни возьмись набросился полуголый сумасшедший — синюшный тощий торс, расписанная жирным черным маркером грудь, гранатово-синий шутовской колпак с бубенцами…
— Твою мать, говно сраное, — заверещал полоумный, кидаясь к Шувалову. — Шлюхи кусок. Мы думали, что это великий Шувалов, Каталонский Танцор, Дьявол с Востока, а это просто продажный кусок дерьма. — Он выстреливал слова нескончаемой пулеметной очередью. — Безвольная кукла. — Он швырнул Семену в лицо белый флаг с символикой мадридского «Реала» — главного и заклятого врага шуваловского клуба. — Вот твой цвет, белый, цвет сливок и вонючей дрочни — прикройся лучше им, не марай благородных гранатово-синих цветов. Они уже ждут тебя, роботы футбольной индустрии, твои новые бойфренды, твои новые члены в дырку твоей исполнительной задницы. Поиграй лучше в их искусственных фильмах триумфа, ведь на деле ты давно занимаешься этим — играешь в их искусственных фильмах, а не в настоящую чумовую игру! — Псих выхватил из-за пояса черный, глянцевито блестящий баллон.
Семен инстинктивно закрылся руками, но сумасшедший, изловчившись, покрыл всю его макушку хлопьями пены — обыкновенной пены для бритья.
— Посмотри, ты весь в пене! — Сумасшедший затрясся от восторга. — Ты весь в их продажной пене, в липкой сливочной дрочне. Твой гладкий мозг потек, твоя безотказная программа дала сбой, и вся твоя гнусность полезла наружу. Вот то белое дерьмо искусственных голов и результатов, вот то лживое дерьмо вашего искусственного превосходства, которым вы наводнили весь мир.
Шувалов глядел на него потерянно, отупело, не зная, ударить или нет.
К нападавшему устремились охранники.
— Зачем ты убил игру вместе с ними? — продолжал верещать псих. — Зачем ты вращаешься в этой машине контроля? Зачем ты, дерьмо, соглашаешься быть искусственным богом? Тебе нравится это, да? Тебе нравится то, что никто тебе не сопротивляется? Отвечай, мать твою!..
Тут на психа навалились, заломив ему руки, завернув их до хруста. Но сумасшедший не унялся и продолжал сверлить Шувалова ненавидящим взглядом.
— Давай-давай, — орал он, — продолжай убивать игру, шлюхино отродье. Пользуйся теми возможностями, которые они тебе дают. Пусть тебя полюбят миллионы, но и с этой любовью ты будешь всего лишь синтетическим дерьмом, как и вся твоя игра. Обожрись своей фальшивой славой, заранее отснятой славой и победами, обожрись искусственным футболом — до рвоты.
Сумасшедшего уволокли с поля. Шувалову не оставалось ничего другого, кроме как вытереть голову ненавистным полотнищем — нужно было избавиться от липучих хлопьев. (Наутро его фотография с мадридским флагом обошла все газеты, а кадры этого эпизода — все выпуски новостей.) Он бросил перепачканный флаг служителю — тем не терпящим промедления жестом, каким он бросал и обычные полотенца, точно зная, что все эти тряпки будут тут же служителями подхвачены, затем нырнул под трибуны, прошел опустевшим коридором и ввалился в раздевалку под поощрительные аплодисменты других игроков: «Эй, Семен, хорошая игра. Сегодня тебя просто невозможно остановить», «Хороший финт, Семен, как ты его делаешь? Айяла был похож на клоуна».
Шуваловский финт был и в самом деле восхитителен, Семен отточил его до немыслимого совершенства и пускал в ход всякий раз, когда не мог изобрести другого решения. На полном ходу, имея перед собой полметра свободного пространства непосредственно перед защитником, он делал множество мгновенных переступов. И в ничтожную долю секунды неожиданно скрещивал ноги, обманно выбрасывая одну вперед, а другой толкая спрятанный мяч в противоход сбитому с толку противнику.
Прием этот не был, разумеется, уникален, неповторим, но был технически настолько сложен, что им пользовались только считанные игроки — Роналдинью, Зидан, Роналду и сам Шувалов. И такое было в шуваловском исполнении изящество, что сердца девяноста тысяч фанатов на миг останавливались. Семен неизменно добавлял к своему приему какой-нибудь особенный выверт — не из щегольства, не из артистического пижонства, а из необходимости, ибо только в том случае возникает истинная футбольная красота. И чем ближе находился противник, чем вернее он перекрывал Шувалову дорогу, тем изощренней и витиеватей становился финт. Вот и сегодня центральному защитнику «валенсийцев» Айяле — одному из самых жестких и безошибочно точных центрдефов в мире — все никак не удавалось найти по-настоящему надежного противоядия. Всякий раз, пласируясь перед Шуваловым, он неизбежно застывал в полупозиции, пойманный на резком сбое ритма и мгновенной перемене направления движения.
Сняв с себя футболку и отирая пот полотенцем, Шувалов все думал о том психе. Не то чтобы ему было впервой переживать подобные нападения — сумасшедшие фаны и раньше пробивались к нему на поле сквозь тройной кордон охранников. Свои стремились обняться, чужие извергали потоки брани. Шувалов быстро забывал об инцидентах. Но сейчас слова этого каталонского шута отчего-то неприятно саднили, порождая тревожное смутное чувство.
Из бессвязных речей сумасшедшего Шувалов понял только одно — что именно в этом его роскошном атакующем блеске скрывается какой-то страшный подвох, таится возмутительная ложь, отвратительная иллюзия превосходства. Подобно тому как в голливудских блокбастерах ослепительная смуглая красавица моментально превращается в ядовитую зубастую тварь, чья зловонная пасть кишит червями, точно так же и сквозь шуваловскую игру, сквозь блеск совершенно свободных и ничем не стесненных движений пробивалось нечто этой красоте и свободе обратное, противное. И элегантный, неуязвимый Шувалов превращался в отвратительного калеку, роняющего сопли прямо на свои сверкающие найковские бутсы. Нет, не мог Шувалов понять механизма этого мгновенного преображения, как ни старался. Да мало ли что может твориться, в конце концов, в воспаленном мозгу какого-то шизофреника?! Какая еще такая «машина контроля», какой еще сценарий «искусственного триумфа», какие еще инопланетные сущности, какие «чужие» и «хищники» способны вырасти в нем и подменить собой органичную игру, которая по самой природе своей от всяких механических вмешательств надежно защищена? Тот психопат — просто обкурившийся нарик, шизо, торчок, окончательно съехавший с катушек. Только плюнуть на него и выбросить из головы…
Он вынырнул из своего «подтрибунного» коридора, и тут же все ярусы «Ноу Камп» содрогнулись от приветственного рева… Первые пять минут Шувалов был словно сам не свой. Он даже пропустил простейший, удобнейший мяч, который ему выдал изумительной передачей Роналдинью, загубил беспрепятственный проход к воротам, так что даже удостоился свиста и сумрачно-недовольного гула: малейших промахов здесь своим не прощали.
— Что с тобой? — прикрикнул на него Роналдинью. — Ты совсем ориентацию в пространстве потерял? Ты какого черта такие мячи упускаешь? Чтоб я лопнул, чтоб такой мяч не поймать.
Во второй раз у Шувалова, который уже вырвался на простор, вдруг поехала нога, и, постыдно поскользнувшись, он повалился на спину. Вновь гул и недовольство.
По правому краю штрафной Роналдинью послал ему довольно удобный мяч. Шувалов поймал и тут же с обманной неряшливостью отпустил. Крайний защитник враждебной команды, уже торжествуя победу, метнулся за мячом в подкат. Извернув стопу так, словно в ней не было ни единой косточки, Шувалов протолкнул мяч под ногами защитника и в ту же самую секунду с издевательской легкостью перескочил через поверженного врага. «Колизей» взвыл и задохнулся, переживая очередную коллективную остановку дыхания… Филигранную прокидку Шувалов завершил выверенным прострелом в штрафную, и этот его пас обратил в гол легчайшим кошачьим касанием Роналдинью.