водяными и земляными испарениями, исходящими от щедрых снегов и от вершин
бугров с проталинами на возвышенностях, прогретых подобревшим солнцем. Он
как бы загрузнел, омрачил козельские дали, прозрачные до этого, стал
тяжелым, заставляя стариков страдать одышкой. И старики со старухами все
больше сидели по истобам, прижимаясь к стенкам печек, топящихся по черному, с продухом – отверстием в крыше или над дверью, для выхода дыма. Но Вятку, мужика за двадцать лет, природное это неудобство не трогало, он легко
поднялся по взбегам на городню, одну из деревянных клетей, плотно забитых
внутри землей и камнями, из которых состояла крепостная стена вокруг
Козельска, и опустился на корточки на верху прясла, просторном участке между
вежами – глухими башнями. Эти громоздкие башни в отличие от проездных, или
воротных, пробивающих основанием стену до самого низа, строились прямо на
пряслах. Задача перед ним стояла важная: закрепить плаху – толстый дубовый
брус с прорезью для стрельбы из лука и бросания камней в неприятеля под
стеной – внутри заборола с бойницами для стрелков и с крышей над ним в два
теса, от дождя и неприятельских навесных стрел. Окинув быстрым взглядом
своих двух помощников, раньше его управившихся с обедом и возившихся с этой
плахой в тесном забороле, он выдернул из-за пояса чекан, с которым ходил на
охоту. Тот имел форму секиры с клювообразным обухом вместо верхней ее острой
части, только был меньшего размера и насаженный не на жердину, а на длинную
ручку из вяза. Такое топорище сразу не сломается – не березовое, то дерево
было годно лишь на приступки к крыльцу да на растопку печки. Вятка глубоко
вздохнул, намереваясь присоединиться к молодым мужикам, которые были одеты, как и он, в длиннополые зипуны с меховыми безрукавками под ними, в посконные
порты с навернутыми на них полотняными белыми онучами, перевязанными
лыковыми бечевками, и в лыковых же лаптях, успевших разноситься за зиму. У
всех имелись сапоги, сшитые из выдубленных шкур домашнего скота, но их
надевали только в распутицу и по праздникам, а зимой удобнее было носить
лапти, теплые из-за онучей и по наледи не скользящие. Мужики затесывали
откос в передней стене заборола, чтобы плаха плотно уселась в гнездо. Пальцы
Вятки привычно обхватили топорище, а глаз приметил место для затеса торцов
бревен с другой стороны от помощников, когда вдруг кто-то сильно толкнул его
под правый локоть. Он невольно оглянулся, но сзади никого не оказалось.
– Вота, бесу неймется, – обращаясь к мужикам, воскликнул Вятка
недоуменно и в то же время весело. – Тако садануло под локоть, ажник чекан
не вышибло.
Помощники обернулись на него, ухмыльнулись в светлые усы и снова
взялись обтесывать неровные края заборола, выходившего уступом за стену для
лучшего обстрела с него. Они знали своего дружка, который дня не мог прожить
без выдумки.
– А ты этому бесу по рогам бы настучал, – откликнулся Бранок через
некоторое время. – А то отпустил его без отместки, а он в обрат возвернется.
Его напарник Охрим хохотнул и ловко отколол нужную щепину от дубового
комля, выступающего за отведенные пределы и мешающего занять тяжелой плахе
свое место. Но ответа от Вятки не последовало, как не послышалось и стука
его топора. Оба помощника, подождав еще немного, оглянулись на старшего и
разом открыли рты с крепкими зубами за усами с бородами. Вятка стоял посреди
боевой площадки, не сводя взгляда с точки за стенами крепости, его вид
говорил о том, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Мужики сглотнули
слюну, они не решались сразу повернуться лицами к синеватым далям, открывавшимся с козельского бугра.
– Вота оно, надвинулось! – наконец подал голос Вятка. – Дождалися и мы
этого обстояния...
Мужики упорно не хотели поворачиваться назад, чтобы посмотреть на то, что увидел Вятка, они продолжали пожирать глазами старшего, словно
чувствовали, что он углядел то, от чего вряд ли будет спасение. Наконец
Бранок продрал голосом горло, враз перехваченное спазмом: – Что тама, Вятка? – он облизал губы, боясь произнести то, о чем они
знали. – Жиздра вспужилась?..
В этот момент в одно из бревен с внешней стороны заборола, рядом с
проемом, возле которого стояли мужики, воткнулся наконечник стрелы. Древко
ее мелко задрожало, издавая тонкий зуд, от которого плотникам захотелось
втянуть голову в плечи. Они с детских лет впитали в себя этот звук, потому
что сами были отличными лучниками.
– Тугары!.. – выдохнул Охрим и дернул длинными руками, будто
намереваясь схватиться с невидимым противником.
– Они, поганые, – глаза у Вятки недобро сузились, забегали по углам
бойницы. – Стрелют как на игрищах, будто страху не имут...
Он наткнулся взглядом на лук и колчан со стрелами, прислоненные к
стене. Вместе с мужиками, которые при его словах мигом отшатнулись от проема
и схватились за оружие, он присел за выступ, затем пробежался пальцами по
поясу с подвешенным к нему засапожным ножом, и потянул к себе лук. Вторая
монгольская стрела впилась в бревно с другой стороны проема, она, как и
первая, издала осиное зудение глиняной свистулькой, привязанной к ней.
Мужики на корточках выглянули из-за углов недоконченной бойницы. На
противоположной стороне реки с успевшим просесть по руслу снегом топтались с
десяток всадников на низкорослых мохнатых лошаденках с крупными мордами. До
них было саженей сто, а то и больше. Зоркие глаза молодых мужчин рассмотрели
длиннополые шубы пришельцев, вывернутые мехом наружу, треухие малахаи из
собачьей шерсти и большие их головы с широкими темными лицами и узкими
глазами. У каждого воина к седлу был приторочен волосяной аркан, саадак для
лука и для кожаного колчана со стрелами, воткнутыми в него наконечниками
вверх. На поясах у незваных гостей висели кривые мечи в кожанных ножнах с
расширением книзу и охотничьи ножи с загнутыми концами. За спинами всадников
в такт движению покачивались копья с длинными древками.
– Тугары... морды у них чугунами, что ихние лошадиные, – повторил Охрим
с придыханием, в его голосе почудилась боязнь пришельцев.
– Помолчь гамо! – обрвал его Вятка, светлые зрачки у него все больше
накалялись от злости, они становились темными. Он добавил, уже как бы про
себя. – Смалявые нехристи, огаряне... Дальновато до них.
Бранок, поняв, о чем пожалел его дружок, попытался прояснить ситуацию: – Луки у них тугие. Сбеги сказывали, что мунгалы гнут их из турьих
рогов, а тетиву натягивают из подколенных жил тех диких быков, – он с
сомнением поджал губы. – Наши стрелы вряд ли до смалявых достанут.
– А вот мы стрелим, оно и прояснится, – Вятка с каким-то радостным
возбуждением взялся насаживать оперенную стрелу на тетиву, тоже сплетенную
из жил домашнего скота. Железный наконечник у нее был скошенный, что
придавало ему вид маленького скребка для разделки шкур. – Щас, нехристи, мы
вас покрестим козельской железой самокованной...
Передовой десяток монгольских воинов продолжал крутиться на другом
берегу широкой реки, занесенной напитавшимся водой, просевшим снегом, пришельцы были уверены в том, что находятся на безопасном расстоянии от
урусутской крепости и стрелы защитников до них не достанут. Они, видимо, успели узнать все об урусутском вооружении и о боевых его качествах. На
стенах самой крепости насторожились только дозорные, не покидавшие веж ни
днем, ни ночью, они еще не успели осознать опасности, надвинувшейся на
маленький городок, поэтому не спешили подавать сигнала бить во все колокола.
Между тем монголы, оскалив рты с крупными желтыми зубами, издавали громкие
звуки, похожие на смех, они выкрикивали незнакомые слова и потрясали
оружием:
-Урусут, урусут, гыр-гыр!... Алыб барын, урусут!.. Другие воины поднимали лошадей на дыбы и словно заходились в
прерывистом кашле:
– Кху, кху, монгол!.. Урррагх! Вятка насадил стрелу на тетиву и, натянув лук наполовину, прищурил один
глаз, выискивая цель. Он ждал, когда кто-нибудь из врагов повернется к
крепости спиной, чтобы постараться вонзить железный наконечник под лопатку.
Он знал от сбегов – беженцев от орды, искавших спасения в их городке, что
Батыевы воины, в отличие от остальных степных разбойников, прикрывают
доспехами только грудь, живот и бока, но спина у них остается прикрытой лишь
несколькими лоскутами кожи. Делать так монголов и кипчаков, пришедших с
ними, принуждали военачальники для того, чтобы они не убегали от противника.
У них считалось со времен Темучина, главного хана, прописавшего для орды в
“Ясе” все законы, что тот из воинов, который показал врагу спину, достоин
смерти, они поэтому не щадили себя, тем более, другие народы, пошедшие с
ними в поход. Вятка это знал и не спешил отпускать тетиву. На охоте у него
получалось не промахнуться по дичи даже в лесу, среди стволов и веток, на
расстоянии едва ли меньшем, чем сейчас. Лук у него тоже был добрым, он
выменял его у заезжего восточного купца на несколько шкурок чернобурых
лисиц. Он был собран из двух рогов какого-то степного животного и частенько
вызывал завистливые взгляды других ратников, хотя редкостью этот лук среди
козличей не считался. Купцы могли исполнить любое желание горожан, был бы
спрос на товары и ценные шкурки для обмена. Наконец один из всадников, истоптавших копытами коней девственный снег на другом берегу русской реки, отъехал от своих и будто примерз к месту, подавая рукой сигналы в сторону
леса, чернеющего вдали сплошной стеной. Вятка внутренне напрягся, затем
плавно приподнял лук, примеряя на глаз траекторию полета стрелы и, натянув
так-же плавно тетиву до отдачи, разогнул пальцы. Стрела шумнула оперением и
унеслась в заснеженную даль, она угодила точно в спину монгольскому воину, было видно, как откинулся тот назад, доставая затылком до крупа лошади.
Другие ордынские всадники подскочили к нему и закружились в бесовской
круговерти, не переставая кричать что-то по своему. Они схватили его за
плечи и опрокинули на холку лошади, кто-то подергал стрелу из раны и с
визгом отвернул коня от раненого – в его руках остался лишь длинный конец
стрелы с оперением, но без наконечника.
– Ух ты, как угораздило! – радостно вскинулся Вятка. – Надо
Калеме-кузнецу наказать, чтобы он срезней с зарубинами наковал поболе, тогда
их силком из тела не выдерешь.
Его помощники переглянулись, на бородатых лицах отражался испуг
одновременно с восторгом от того, что враг оказался не бессмертным, как его
расписывали, а тоже уязвимым. Охрим сдвинул со лба меховую шапку и помял
бородатый подбородок:
– Вятка, а ты не поспешил с самострелом-то? – спросил он с сомнением в
голосе. – Индо запамятовал, что сказывал наш воевода?
– А что он сказывал? – отозвался стрелок, не отрывая взгляда от
вражеских всадников.
– Что Батыга не пройдет мимо нашего Козельска без осады, ему надо
отомстить за послов числом с десяток, которых порубил наш удельный князь
Мстислав Святославич пятнадцать весей назад на Калке-реке. За что сам и
поплатился.
– Сплясали поганые на наших двенадцати князьях. Накидали на них
горбылей и пошли в пляс на кривых ногах, пока они кровушкой не изошли, –
напомнил Бранок ратникам о том событии, о котором знали козляне от мала до
велика. Он тоже начал сомневаться в поступке Вятки. Добавил. – Заезжие
дреговичи сказывали, что тот пир на крови устроил Себядяй, а случилось это у
киевского Заруба, что стоит подле брода через Днепр.
– Ужель наш князь рубил ордынцев один! – вскинулся Вятка возмущенно. –
А если и так, то не они должны нам мстить, а мы пустить тугарам и мунгалам
юшку. Мы на них войной не ходили, они пошли на Русь многими ордами.
Бранок взбодрился, он тут-же схватился, пока Охрим разгонял сомнения в
голове, за рукоятку длинного меча с круглым железным яблоком на конце для
противовеса клинку.
– Истинное твое слово, – воскликнул он. – Мунгалы в те поры нас не
пощадили, а иссекли всех русских ратников как ржаной колос серпом. А наши
полки всего-то хотели помочь союзникам-куманам отогнать ордынцев от границ с
ихним Диким полем.
– Русичей тогда было вместе с половцами в четыре раза поболе
чагонизовых орд, и если бы степняки не повернули при виде ордынцев обратно, и не смяли наши полки, то неизвестно, кто бы праздновал ту победу,-
встряхнулся и Охрим. – Нам, выходит, тоже пришла пора показать себя в ратном
деле, потому как правда на нашей стороне, иначе мунгалы от нас за просто так
не отстанут. – Он дотянулся до лука и ловко наложил стрелу на тетиву. – А
нук-от и я ручной самострел примеряю, пока нехристи в себя не пришли.
Охрим деловито настроил лук, долго шарил взглядом по спинам вертлявых
ордынцев, пока не прилип зрачком к одной из них, самой широкой. Но даже
такая цель показалась недосягаемой, потому что на таком расстоянии стрела
впилась бы в шубу уже на излете. А надо было бить наверняка, чтобы
неприятель понял, что здесь встретят его не хлебом с медами и другими
подарками, как встречали в иных краях, а летучей стрелой, быстрым копьем и
острым мечом. Он чуть приподнял наконечник, служивший ему прицелом, с
расчетом на потерю стрелой высоты на второй половине пути и, не отпустил
тетиву сразу, а выдавил от себя левой рукой середину гнутого из корневища
лука. И только потом разжал пальцы. Это был мунгальский прием, которому
старшины учили княжеских дружинников и ратников из молодых козельских
мужиков с той поры, как орда пошла на Русь. Каждый сбег из малых и больших
городов и весей, разоренных степным воинством, ненасытным как прузи –
саранча, стремился выложить соплеменникам все, что успел узнать о силе, военных навыках и привычках узкоглазых врагов, не знавших пощады. Стрела
вспорхнула с крученой жилы и унеслась за реку, и тут-же над головами Вятки с
Охримом резво хлопнула тетива от лука Бранка, не захотевшего оставаться в
стороне. Лук у него был согнут из молодой ольхи, тетиву же он вытянул из
подколенной жилы матерого лося, за которым гонялся по лесам несколько дней.
Все трое как по команде подались вперед, напрягая зрение. За рекой ордынцы
возились со своим товарищем, стараясь положить его поперек седла, они словно
забыли об опасности, уже показавшей им свое жало. Наверное, тот воин был
начальником, слово которого было законом и в руках которого были их жизни, поэтому они показывали перед ним и друг перед другом свою прыть, но
бестолковая возня стоила им новых нериятностей. Ордынец с широкой спиной
скособочил вдруг голову и попытался достать стрелу, впившуюся в шею, рукой с
висящей на ней плетью, через мгновение под вторым воином упал как
подкошенный конь. Остальные мунгалы завизжали и бросились врассыпную, но
тут-же опомнились, словно кто-то могущественный одернул их железным словом.
Они взялись носиться по берегу, посылая стрелы на полном скаку в то место, откуда атаковал неприятель, не решаясь пересечь реку и за нею глубокий ров, засыпанные снегом. Солнце наконец-то пробило толщу тумана, укрывавшую
равнину, отчего невозможно было угадать полет стрел, потому что они