Владимир Романовский
Рассказ
Человек, к сожалению, внушаем, и слово, сказанное даже невинным попугаем, может иметь самые неожиданные последствия.
В конце апреля Игорь пригласил меня на рыбалку.
— Пора уже освежиться. Надо же когда-то проветривать чердак. — Он постучал пальцем по лбу. — Надоела эта собачья публичная жизнь. Пора расслабиться. Заберемся в безлюдные места, в лес, тишину. В речке плотва гуляет, клев пошел. Я с дядей говорил по телефону, ждет, — тоном, не допускающим возражений, заключил он.
— Дядя, который самых честных правил?
— Он самый, только не занемог, слава богу. Здоровее нас с тобой, хоть и старше на четверть века. Обитает один, в глуши, на полном самообеспечении, как Робинзон.
— Мобильник там берет?
— Я ему на юбилей спутниковый подарил. Надо будет, позвоним.
С дядей его, Юрием Николаевичем Морозовым, я познакомился лет пять назад, он в то время работал в недрах какого-то министерства или комитета — ведал чем-то музейным и архивным. Когда ему стукнуло шестьдесят, его немедленно отправили на пенсию. Как он потом объяснял, «за несдержанность органа речи», проще говоря — за язык, наговорил где-то лишнего при очередном реформировании. Рассердившись на весь белый свет, он вначале запил, но постепенно отошел, уехал передохнуть в деревню, застрял в ней и живет там уже несколько лет.
Игорь был прав. Стряхнуть на вольном воздухе накопившуюся за зиму усталость, предаться сладкому безделью, посидеть у потрескивающего костра, вдыхая легкий натуральный дымок, а не уличную бензиновую гарь, — что могло быть лучше, и я согласился.
— Транспорт — за мной, — Игорь перешел на деловой тон. — До Городка доберемся на моей тачке, потом пересядем на вертолет, команда уже дана, все проплачено. По воздуху часа через полтора будем на месте. Переспим у него в баньке, она прямо у речки, а на зорьке — с удочками на берег. Через день тем же путем обратно. Я в прошлом году к нему так же добирался. От дорог в тех краях остались одни воспоминания. Поедем налегке, у него все есть — самогон, закусон и удочки. Он специально предупредил, чтоб ничего не привозили.
— Неудобно с пустыми руками.
— Я уже запасся. Купил что-то о дуэлях, дуэлянтах и прочих пережитках. Он книгу пишет, историческую. У тебя есть что-нибудь о пушкинских временах?
— Поищу. Не найду, куплю. Только давай договоримся, — как можно внушительнее произнес я. — О выборах, партиях, вообще о политике — ни слова! Ни единого!
Я хорошо представлял себе, что для Игоря, съевшего на долгих речах и дискуссиях не одну собаку, подобное воздержание будет делом непростым. Но он, ни секунды не раздумывая, пообещал:
— Согласен. Отдыхать так отдыхать, — при этом посмотрел он на меня каким-то странным, затяжным взглядом. Каюсь, тогда я не придал этому особого значения.
Мы отправились после обеда. Вцепившись в баранку, Игорь непрерывно бормотал ругательства, продираясь по забитым машинами улицам. Перед московской кольцевой дорогой мы уже едва ползли и наконец встали: впереди шел ремонт полотна. Вокруг нас в своих машинах томились от безысходности такие же пленники.
— Это уже не пробки, а полный тромбоз, — беспомощно бросив руки на рулевое колесо, бормотал Игорь. — От ремонтников одни заторы, сами дороги лучше не становятся.
— Говорят, принято решение: ямы и колдобины считать лежачими полицейскими, ремонты будут прекращены сами собой, за ненадобностью, — сказал я, чтобы его как-то успокоить.
Вместо сорока минут до Городка добирались три часа, хорошо, что догадались выехать пораньше.
Машину оставили на платной стоянке. На проходной у вертолетной площадки Игорь предъявил свой «вездеход», — удостоверение, по которому он проникал куда и когда угодно, и мы со спортивными сумками наперевес бросились к одинокому бело-голубому «Еврокоптеру». У открытой двери стоял пилот, невысокий человек лет тридцати пяти в темно-синей униформе и фуражке с длинным козырьком. Он поздоровался и многозначительно постучал пальцем по ручным часам.
— Извините, пробки. Еле добрались. Это — представитель прессы, Виктор. — Он кивнул в мою сторону.
— Алексей, — представился пилот. — Маршрут, как я понял, прежний. Тогда — вперед. Мне надо вернуться хотя бы к десяти вечера.
Кабина напоминала микроавтобус с пятью креслами для пассажиров. Крупные иллюминаторы открывали превосходный обзор.
Машина дрогнула и, быстро набирая скорость, понеслась над крышами зданий. Мотор гудел ровно и сдержанно, будто в салоне обычного лайнера. Пересекли московскую кольцевую и понеслись над северо-западной автострадой. Зрелище растянувшегося до горизонта металлического стада машин, плотными рядами ползущих по шоссе, завораживало. Только рогов не хватает, невольно подумалось мне.
Вертолет резко отвернул влево, и постепенно шоссе скрылось из виду. Мелькали начинающие зеленеть, заросшие кустарником поля. За хвойным бором открылось и проплыло скопление причудливых кирпичных строений — то ли крупных теремов, то ли мелких замков.
— «Мордасово-Сити», — Игорь кивнул на иллюминатор.
Вертолет ушел в сторону и устремился к огромному, до самого горизонта, лесному массиву. Теперь замелькали верхушки деревьев, поляны, потемневшие к вечеру широкие озера. Под нами проносились тронутые зеленью перелески, проблескивали болотца, мелькали мостики, светлые пруды, извилистые речки.
— Прошли Вышневолоцкую гряду. Все по графику, — объявил пилот.
Наконец за светлой березовой рощей вертолет пошел вниз. Впереди блестела узкая лента реки, извивающейся среди высоких зеленых берегов.
Сделав круг над рощей, машина резко пошла на снижение. Лес поредел, расступился. Стала угадываться заросшая травой, в кочках и лужах светлая колея. В конце ее показались стоявшие в один ряд темные деревенские избы. Вертолет завис над поляной и плавно опустился на траву. Мы пожелали пилоту счастливого возвращения, а Игорь многозначительно кивнул на оставленный рядом с его сиденьем пакет с бутылкой французского коньяка. Выбравшись на поляну, мы забросили на плечи сумки и долго махали вслед быстро набирающей высоту машине.
После вертолетного гула наступившая тишина казалась почти неземной. Солнце зашло за лес, в прохладном безветренном воздухе пахло весенней зеленью.
Из-за пригорка, за которым начинался спуск к реке, появился Морозов и бегом бросился к нам. Седые пряди развевались над головой, худощавое загорелое лицо сияло.
Последовала жаркая встреча, с объятиями, восклицаниями, удивлениями, и спустя минут пятнадцать мы уже сидели за деревянным столиком рядом с его баней.
На дощатом столе появились три алюминиевые миски, вилки, чугунок с отварной картошкой, банка грибов, миска соленых огурцов.
— Вот это натюрморт! Ну, дядя Юра... Я сейчас упаду. — Игорь демонстративно покачнулся.
— Все свое. — Морозов наклонился и, как фокусник, извлек из-под лавки зеленую бутыль емкостью не меньше литра. — Картофельный, с березовыми почками. Сами и растим, и гоним. — Он быстро разложил по тарелкам закуску и наполнил граненые стаканчики. — За встречу, — без паузы провозгласил он.
Я опрокинул в рот жгучий напиток, а когда отдышался, увидел перед собой нанизанный на вилку ядреный соленый огурец.
— Надо похрустеть, пока напиток душу найдет. А потом — картошечку. Ну как? — ласково спросил Морозов.
— Прекрасно, — отдышавшись, выговорил я.
Он обратился к Игорю:
— Как дела на большой земле? Что новенького? Как твоя политология? Поделись успехами, порадуй сельского туземца.
— Без перемен. У нас с Виктором уговор — о политике ни слова. А то переругаемся.
— Вот эго правильно, — согласился Морозов.
Из-за полуоткрытой двери появился здоровенный белый кот, потянулся, протрусил вдоль стены и прыгнул на лавочку под окном метрах в трех от нашего столика. Он явно не был домоседом, вид имел независимый и боевой: слегка прихрамывал, от правого уха осталась половинка. Пыльная шерсть на боках и хвосте наводила на мысль об андеграунде — подвалах и чердаках.
— Сеня, привет, бродяга! — приветствовал его Игорь.
— Он у нас гроза местных мышей и крыс, — пояснил мне Морозов. — Можно сказать, начальник гарнизона. Его даже собаки уважают. Правда, не слышит совершенно. Глухомань полная. Но с другой стороны, настоящий начальник и должен никого не слышать.
— А что с ним? — Я с удивлением посмотрел на кота.
— Игорь знает. Оказывается, если кот — альбинос, как Сеня, весь абсолютно белый и с голубыми глазами, то, скорее всего, будет иметь врожденную глухоту. Почти обязательное сочетание. Генетика, загадка природы. Сам ко мне пришел. Объявился однажды в сенях, откуда — неизвестно. Вот я его Сеней и прозвал.
— Надо же... Бедняга.
— Зато бесстрашен. Местные псы его побаиваются. Потому что он их гавканья не слышит. Ему кажется, что те просто раскрывают рот, без малейшего звука. Пес лает во всю мощь, а Сеня идет на него спокойно, как танк. Ему это до лампы. Ну и собака — в сторону, робеет.
— Нарвется когда-нибудь на неприятность, — заметил Игорь.
— Я его берегу. Правда, и собак-то почти нет. У соседей волки зимой Маркиза сожрали, только ошейник на снегу и остался.
Морозов поднялся, зашел в сени, принес блюдце с молоком и поставил перед котом. Тот поднял голову, посмотрел на хозяина проникновенным взглядом и принялся лакать.
— Он у вас очеловечился, — заметил я.
— Не совсем еще. Только молоко пьет. Вот за пиво примется, другое дело. А пока — обычное млекопитающееся. Но любит компанию, — сказал Морозов.
Пока обсуждали жизнь кота, выпили огненный напиток еще несколько раз, и я почувствовал, будто в голове зазвенели серебряные колокольчики.
— Дядь Юр, мы тебе пару книг привезли, исторических. Там, в пакете в предбаннике.
— Спасибо, ребята, я посмотрю. Теперь у меня их будет пятьсот тридцать пять.
— По истории? — спросил я.
— Пушкин и его время, так скажем. А вообще — первая половина девятнадцатого века. Россия и Европа того времени.
— Дядь Юр, ты лучше о своей книге расскажи. Виктор — большой спец, вдруг что-нибудь посоветует.
— Можно, конечно, — оживился Морозов. — Только с чего начать, книга большая?
— С самого начала.
— В общем, все довольно просто. Давным-давно наткнулся я в архивах на одну интереснейшую личность. Был такой дворянин и офицер Инженерного корпуса — поручик Кастеньев. Он, кстати, принимал участие в строительстве первой нашей железной дороги Петербург-Царское Село. Поручик в совершенстве владел французским, любил поэзию, был знаком с Пушкиным. Больше того, поэт был для него кумиром. Кастеньев казался завидным женихом: молод, красив, довольно богат, холост. Все это открывало ему двери в лучшие петербургские салоны. Он встречался с Петром Вяземским, Александром Тургеневым, с гвардейцами и кавалергардами — Барятинским, Трубецким и другими столичными львами. Что еще... — Морозов задумался на мгновенье и продолжил: — Кастеньев прекрасно владел всеми видами оружия и, как офицер и дворянин, всегда готов был постоять за свою честь. Это обстоятельство в конце концов имело дурные последствия: за дуэль он был разжалован и сослан в Кавказский корпус. И вот там, на Кавказе, в конце февраля 1837 года он с опозданием узнает о дуэли и смерти Пушкина. Сам Кастеньев находился в то время в лазарете, залечивал полученную в бою рану. Отлежавшись, он отпросился в отпуск, летом прибыл в Петербург, используя связи, уволился в отставку и приступил к собственному расследованию гибели великого поэта. Гордость России, терзался Кастеньев, застрелен каким-то проходимцем-французом — разве можно это злодеяние оставить неотомщенным? И он отправился во Францию. План был простой: найти Дантеса, вызвать его на дуэль и отомстить. — Морозов замолчал, и я вдруг почти физически ощутил его внутреннее волнение. В его лице проступила какая-то внутренняя просветленность, заметная даже в сгущавшихся сиреневых сумерках.
— А дальше что, дядь Юр? — не вытерпел Игорь.
— Что, что... Книга разрослась, я даже не ожидал. Сейчас работаю над вторым томом. Остался довольно трудоемкий кусок: надо поколесить по Парижу, Эльзасу, городку Сульцу. Показать русский характер на французском фоне. Да и в первой части кое-что подправить. Но главное не в этом. Хорошего финала нет. Чем закончить эту историю, ума не приложу. Дантес-то остался жив, сделал блестящую по тем временам карьеру, дожил до глубокой старости. Значит, Кастеньев по каким-то причинам отказался от первоначального замысла. Что там произошло? Все повисает... — Он тяжело вздохнул.
Я представил себе, как мыкается поручик Кастеньев в поисках Дантеса, и тут меня осенило.
— Юрий Николаевич, так вам сам Пушкин финал этой истории подсказывает. Вспомните его Сильвио из «Выстрела». Скорее всего, Кастеньев нашел Дантеса, добился дуэли, а потом на глазах секундантов намеренно пробил ему... ну, например, шляпу. Или выстрелом выбил у него из рук пистолет. Демонстративно, с презрением, знай, мол, наших, гад. По-моему, такой финал выглядит органично.
Игорь хлопнул в ладоши и схватился за бутыль. В стаканах снова забурлило.
— Витя, молоток! А что, дядя Юр, действительно это вариант. Мне нравится. Не зря я его сюда вытащил. — Он поощрительно хлопнул меня по плечу.
Вокруг сгущалась ночная темень, застывший на лавочке кот выглядел бесформенным белым пятном. Морозов принес из дома аккумуляторный фонарь и повесил на куст рябины над своей головой. Свет его казался театральным прожектором, освещающим наш стол, как сцену.
— Что-то в этом действительно есть, — опустив голову, медленно проговорил Морозов. — Презрение — мощное чувство, сродни ненависти. Есть и пример: младшая дочь Дантеса, Леони Шарлотта. Она презирала отца, в глаза называла его убийцей. В совершенстве освоила русский язык, наизусть знала всю поэзию Пушкина, которого боготворила... Сильвио, да. Но ведь там другая история. За Сильвио оставался выстрел, а Кастеньеву предстояла бы дуэль с нуля. А пуля, как известно, дура. Дантес мог и сам подстрелить Кастеньева.
— А шпага? — не сдавался я. — Во Франции тогда еще дрались на шпагах. Представьте себе, что в поединке Кастеньев вывернул у него из рук шпагу, приставил к горлу свою и заставил просить прощение. Или еще вариант: тремя ударами он полоснул по груди поверженного Дантеса, оставив на коже три кровавые полосы. Они пересеклись в виде заглавной буквы А. То есть — привет от Александра, от Пушкина.
— Честно говоря, такое мне в голову не приходило, я больше рылся в архивах. А там на этот счет нет никаких свидетельств. Абсолютно никаких.
— Ну и что? Напишите, что предлагаете свою версию событий, основанную на историческом контексте, на психологии, мотивах действующих лиц. Если Кастеньев оставил его в живых, значит, что-то произошло между ними в этом Сульце. И он удовлетворился этим, вот что важно. Не мог же он отступить. Нет у вас таких данных?
— Нет, — согласился Морозов.
— Значит, вполне могло быть и так: он победил в поединке, но не захотел стать убийцей. Он презирал Дантеса и не стал пачкать руки русского офицера об эту мразь.
Морозов посмотрел на меня с удивлением:
— Лихо. Даже завидно. Что значит молодость.
— Хотите, я распишу вам этот эпизод? — предложил я и тут же сообразил, что сморозил глупость.
— Нет, этого не надо.
— Извините.
— Ничего. Кстати, Кастеньева тоже звали Александром, распространенное тогда имя было, — заметил Морозов.
— Вот видишь, дядя Юр! — снова воскликнул Игорь. — Это неслучайное совпадение.
— Надо подумать, — снова повторил Морозов.
— Что тут думать! — Игорь всплеснул руками. — Он мастер по закручиванию сюжетов. Сюжетолог!
— Юрий Николаевич, а к издателям не обращались? — чтобы отвести разговор от собственной персоны, спросил я.
— Наводил кое-какие справки.
— Кстати, Виктор, у тебя же есть знакомые издатели. — Игорь с хрустом откусил очередной огурец.
— Есть, конечно. Но все они коммерсанты.
Ну и что? Сейчас все кругом коммерсанты. Удивил!