В гостиной рявкнул телевизор — видно, жена на какой-то попсо-концерт попала. Тут же звук убрала, переключила дальше. Ну, хоть тут всё совпадает: оба готовы этот попсятник пристрелить без жалости…
Господи, и кто бы объяснил! Ну почему я сижу тут, на кухне один? И предаюсь воспоминаниям, которые больше напоминают какие-то черепа, ухмыляющиеся из прошлого? Ведь у меня есть женщина. Трогательная, любимая, близкая до последней клеточки! Женщина, которую я так нелепо потерял… и так чудесно нашёл! И её убедил, что нашёл, и нашёл навсегда!
Что у нас не так? Чего не хватает мне, чтобы выйти к ней в гостиную?
Того, что не осталась рядом в холле, пока я раздевался, — с холодным осознанием подумал Виктор. Того, что убежала к какому-то ток-шоу, когда мне хотелось опустить голову на её плечо. И шептать, шептать горячо и лихорадочно, как мне было плохо, как у меня ничего не получалось, как я был чужд своей жизни и самому себе. Потому что на самом деле больше всего мне хотелось сегодня быть рядом с тобой, уткнуться головой тебе в подмышку и не думать ни о чём, кроме того, как мне хорошо ни о чём не думать рядом с тобой!..
Ведь ты — та же, с которой всё это было возможно!
Да, но ты — сам — никогда не позволял себе утыкаться головой ей в подмышку! Ты сам никогда не просил у неё поддержки. Ты не звал её помощи. Ты приходил всегда победоносным легионером, приносил добычу и приводил пленных. Ты ничего не спрашивал у неё, и ты перестал с нею делиться своим.
Мудрено ли, что ты стал для неё обыденным приложением к вечеру? Твоё золото, вываливаемое на порог, твои пленные и твои трофеи — это стало просто фоном вашей общей жизни. А тебе было слишком некогда, чтобы этот фон сменить… И ты был слишком горд.
Да и… Как его сменишь, этот фон? Вывернуться наизнанку? Выкинуть дело? Перепрыгнуть через голову?
В душе начало закипать раздражение.
Ну ведь нет у меня просто времени на изобретательство семейных радостей! Есть силы, но нет… нет драйва, что ли… Нет стремления.
А почему его нет?
Нет цели?
Но ведь я работаю! Я тяжело работаю! Я работаю на нас, на семью, на будущих детей… которых так и нет после того выкидыша…
Зато время на изобретательность есть у неё. Она же целыми днями дома! Я же не требую подносить мне тапки! Но могла бы ты просто не отворачиваться и не убегать к своему телевизору, когда я вот такой прихожу в дом? Что тебе в этом ящике? Чем он заменяет тебе — меня?
Хотя… Подождите…
Значит, чем-то заменяет?
И что мне с этим делать?
Х.5.
Довольно глупо было устраивать корпоративную вечеринку вместе с жёнами. Нет, не глупо. Напрасно.
Хотя и глупо — тоже.
Хотелось показать Насте, что никто там девок не валяет. И голыми на столах у них не пляшут.
Не плясали. Зато сидели сначала, как деревянные. Пока все разом и как-то убойно не напились.
И главное — зачем это надо было? Что мы с ней, на стриптиз во Франкфурте не ходили? Не ели в этом клубе, как его… где все официантки голые? В Париже не изображали развратную великосветскую пару на Пляс-Пигаль, где он при ней танцовщиц едва не 'снимал'? Что он ей доказать-то хотел?
Что посторонних женщин — ни-ни?
Так ведь — так и есть. Ей даже нечего подозревать: самые доверенные люди — бухгалтер и секретарь-помощница — тётки зрелые, даже пожилые. И с Настькою даже дружат. А что в командировках что-то в баньке бывает — так это и не в счёт. Естественное физиологическое отправление.
Словом, для чего он устроил эту банальную офисную пьянку, Виктор теперь не понимал.
А тут ещё и едешь домой на бровях, старательно держа левым колесом полосу разметки. Чтобы не унесло куда-нибудь… в неприятности. Сколько раз говорил себе — за рулём ни-ни! Но вот выпил, расслабился. Водителю Серёжке кивнул — пей, мол, тоже, сам доеду… Сам-то ладно — Виктор только осторожнее становился за рулём под действием алкоголя, — но вот въедет в тебя какой-нибудь ухарь… В зад въедет, слева, с второстепенной дороги, на свой красный… а виноват будешь ты. И будешь, как тогда в Истре, искать контактов с судьёй. Который может отправить тебя на годик-два пешком походить — или дать сколько-то там рубликов штрафа… И всем ясно, что надо сделать, чтобы выбор был однозначным.
Полоса разметки изредка пыталась ускользнуть из-под колеса. Но Виктор следил за ней внимательно и сурово пресекал её поползновения. Тогда машину немного бросало в сторону, их мотало внутри салона, и Настя неизменно раздражённо шипела: 'Осторожнее!'
Её раздражало это 'Радио ретро', которое Виктору, наоборот, помогало сохранять определённую ясность рассудка. Точнее — достаточную для вождения незатуманенность.
Жена несколько раз пыталась переключить станцию, но Виктор порыкивал на неё, тоже, в общем, раздражённо.
Анастасия уступала, но сопела рядом недовольно. Пальцы её безжалостно теребили ремешок сумочки.
— И чего тебя понесло брататься с персоналом? — наконец, ядовито спросила она. — Ты им как завтра в глаза смотреть будешь?
Виктор скривил губы. От же глупая баба! Не понимает, что сегодня хорошо управляет тот, кто управляет демократично. За исполнение заданий — да, за это спрашивает индивидуально и тиранически. А ведёт себя — демократично.
Жену этот сотню раз уже обсуждавшийся аргумент не убедил.
— Демократично — не значит панибратски, — отрезала она желчно.
— Сегодня панибратски, — миролюбиво ответил Виктор. — На вечеринке — можно. Всё равно все выпили. А завтра все будут знать, что их босс — их отец. Когда надо — жёсткий. Когда надо — весёлый…
— Ага, — отозвалась Анастасия с сарказмом. — Пьяный папаша Ной перед сыновьями! Не боишься, что завтра появится твой собственный Хам, который тебя высмеивать будет?
Полоса снова попыталась убежать влево, но Виктор вернул её на место.
— Н-ну-у… — неопределённо протянул Серебряков. — Пусть попробует.
— Они тебе в лицо не скажут. Они за глаза будут обсуждать, какой ты…
— Какой?
— Пьяница! — жена отвернулась к боковому стеклу.
Виктор чуть-чуть прижал педаль тормоза. Спокойнее, сказал он себе.
— Слушай, оставь меня в покое! — после паузы, низким сдержанным голосом проговорил он. — Это — моё дело. Даже когда я валяю дурака, это… — он произнес раздельно, — моё… дело!
— У тебя всё — твоё дело! — завелась Анастасия. — У тебя всё — твоё дело! — голос её звенел. — Только до меня тебе дела нет!
Ффух! Он снова успокоил себя. Ещё пара таких же выкриков — и надо будет идти пешком. А впереди два гаишных КПП. Их надо миновать совершенно трезво и спокойно. Номер у него, конечно, хороший… Но останавливают и такие.
Какая же она стерва, параллельно нагревался в мозгу проводок…
— Кис, — проговорил Виктор успокоительно, — Давай дома поговорим на эту тему. А сейчас не мешай мне вести машину, ладно?
— Я в последнее время всё время замечаю, что я тебе мешаю! — непримиримо ответила жена.
Виктор не стал реагировать на это. Не сейчас, по крайней мере. Дома. После гаишников.
А лучше — вообще не надо. Перемелется. Перетерпится.
Вот только как бы понять, что ей на самом деле надо? Чего она бесится? Что он не так делает?
А может, дело, скорее всего, не в том, что он что-то так или не так делает. Похоже, она будет раздражена, даже если он вообще ничего не будет делать.
И говорить.
Вспомнил, как часто она стала спрашивать: 'Что ты опять за своим компьютером? Почему ты со мною не говоришь?' А ответишь — следует: 'А почему ты так грубо отвечаешь?' Даже если просто попросил не мешать. Или подождать, пока допишешь или досчитаешь.
Можно не ответить. Это ещё хуже.
Кажется, что в последнее время её вообще всё в нём раздражает.
Странно. Ведь в постели она вполне нежна и страстна. И благодарна, это видно. Потому что он умеет это — доставлять ей оргазм. Да такой, что, в отличие от многих других женщин, которые ждут каких-то завершающих ласк, она дрожит и умоляет к ней не притрагиваться. Как током бьёт, по её словам.
Так почему, где и когда их отношения после пяти лет совместной жизни зашли в тупик?
Да, конечно, он работал. Когда они снова встретились, уже был завязан на большой бизнес. Ну, пусть на средний. Но мог позволить ей не работать. Чем она поначалу с удовольствием пользовалась.
Вот только куда она растратила эту свою свободу? Выразила желание рисовать. Хорошо, устроил её на курсы, купил мольберт… Несколько акварелей — и всё.
Может, компьютерным дизайном заняться, терзала она его вопросом несколько недель. Хорошо! — купил ей специально 'заточенную' под дизайн машину. Не в каждой журнальной редакции такая есть. Дал ей заказы для деколей. Пусть порисует цветки, он потом испанцам закажет их сделать.
Оформила чашку с блюдцем, убедила себя, что бесталанна — забросила тоже.
Попробовала оформлять дачу. Месяца полтора оживлённо щебетала о своих проектах и задумках. Бригада молдаван, что он нанял, с ног сбилась, воплощая всё это в жизнь. Потом дело само собой забросилось. Уже ему, Виктору, пришлось дослеживать за тем, чтобы хоть начатые работы были завершены.
Конечно, и он тогда не мог ей уделять достаточно много внимания. Может, если с ней быть рядом в ходе всех этих поисков самоидентификации — тогда она за что-то зацепилась бы?
Но он тогда тяжко работал. Снова поднимался после дефолта. После всей этой дурацкой истории с лекарствами для армейских аптечек. Бешеные же деньги потерял!
Потом с болгарином, с Атанасом, косметику поднимал. А что было делать? После дефолта на одном фарфоре было никак не выжить. Народ буквально по щелям позабивался, не покупал ничего! Буквально! А импорт весь в четыре раза вздорожал. И депозиты в долларах хранились. Половину вытащил, а половина… А половина у Владимирского, гада, осталась. Умер банк 'Факториал', что сделать, все потеряли! Вот только все потом поднимались из грязи и крови, а Владимирский потихоньку новый банк открыл. И никаких обязательств ни перед кем! С государства спрашивайте!
А может, всё прозаичнее, вернулся Виктор к мысли об Анастасии. Та всё так и сидела, демонстративно отвернувшись к окну и разглядывая огоньки ельцинского дома, мимо которого они как раз проезжали. Просто потому, что детей у них нет? И семья — не настоящая. Так, сожительство двух… сожителей…
А когда их заводить, снова пожалел он себя. Выполз из-под дефолта, перепродал духи эти, кремы атанасовские — появились, вроде, деньги. Жирок завязался. Там китайцы пошли. Европа снова встрепенулась, чехи с немцами стали с предложениями подходить. Просто некогда было! Физически некогда! Домой по ночам приходил.
Лишь затем дальше всё налаживаться пошло. В Барвиху вон переехали. Повезло, считай: очень хорошую китайскую партию пропустил, а тут ещё на ту, первую дачу претендент нашелся, покупатель. Там продал, из оборота деньги вытащил — купил участок в престижном месте. Вошли в элиту…
И тут уж Настька с катушек съехала. Новая жизнь, как же. Подруги из Жуковки, как же. Всё — 'как же'. Покупать — так на этом 'рынке', где цены такие же, как в Москве, только не за кило, а за сто грамм. Гостей в субботу принять — состояние потратить нужно.
Нет, он денег-то, конечно, не считал. То есть… считал, конечно. Но тогда ему самому всё было внове. И, честно говоря, немного — море по колено. Он вырвался из тисков малоразмерности, когда всего дохода хватало лишь на то, чтобы непосредственно обслуживать жизненные потребности. Из дефолтов выбрался. Из потерь этих. Из попыток отъёма бизнеса, потому как, дескать, снабжение армии — дело государственное… Стало можно просто жить, наняв в директоры хороших, надёжных менеджеров на зарплате. Поездили по заграницам — раньше тоже некогда было. Две недельки по Франции на машине покатаешься — и хватит, в хорошем настроении домой возвращаешься, вновь возникшие дырки и провалы заделывать.
Сколько сил положено было!
И вот — наладилась жизнь!
И конечно, тут тоже не до ребёнка. На Канары хочется. В Таиланде ещё не были, хоть туда уже и жук и жаба ездили. Слушай, давай в Индию слетаем? Хочется на рериховские пейзажи воочию посмотреть. А в Америку возьми меня с собой на выставку?
Дом в Берлине завели… Точнее, около Берлина.
И здесь… То массаж. То бассейн. Слушай, я с Ленкой в 'Царскую охоту' схожу, пойдёшь с нами? Там Филя выступает, хоть заставить его песенку по заказу спеть…
Или: я не могу с этой дурой! С этой горничной! Представляешь, она мои лифчики примеряет!..
Да нет, хорошо это всё. На то и работаем. Не на горничную, конечно, вороватую… хотя за семьсот долларов зарплаты вороватость сама заводится. Как моль. Все жалуются. Но прислугу можно сменить. И сменили.
Нет, живём, чтобы жить! И жить хорошо!
Вот только хорошо не получается…
Господи, как я устал, подумал Виктор снова, ловко миновав будку гаишников и по-прежнему старательно ловя белую линию разметки левым колесом…
5.
Муж крикнул из коридора:
— Насть, я пошёл!
Настя направилась к нему — они традиционно обменивались поцелуем перед тем, как расстаться на весь день.
— Пока, говорю! — подстегнул её нетерпеливый голос мужа.
— Погоди, — поспешно отозвалась она. — Сейчас я тебя провожу.
Витя стоял уже наполовину в дверях.
Поцелуй его был тороплив.
И дежурен.
Дверь за ним захлопнулась.
Анастасия постояла немного, бессмысленно глядя на неё. Затем прислонилась лбом к жёсткой коже.
Что-то было не так. Конечно, поцелуй перед отъездом на работу не назовёшь важным признаком семейного благополучия. Или неблагополучия. Но она давно уже начала примечать — хотя не хотела отдавать себе в этом отчёт, — что этот когда-то столь привычный и светлый жест… да, именно светлый, он связывался у неё с тем утренним светом, которым умытое свежее солнышко заливает спальню на рассвете…
Что-то ушло из этого поцелуя…
Вот это самое солнышко.
Она прошла в гостиную, бездумно нажала кнопку пульта. Панель на стене засветилась, какой-то бородатый дядька что-то заныл про то, что 'у нас пока нет возможности выделить средства, но мы…'
Настя с раздражением выключила телевизор.
С Витей уже некоторое время идёт всё не так.
Ничего, кажется, не изменилось, но из их общения ушло какое-то особенное содержание. То самое, которое все эти годы наполняло их отношения.
Может, у него появился кто? Завёл себе девку, пока она страдала от болей, была беременной, вынашивала, рожала…
И кажется, можно понять, когда это началось. С чего пошло вырастать это отчуждение. Не с того ли странного и нелепого случая, после которого на их семью… неприятности посыпались? У Виктора на работе. У неё.
Словно что-то сжимать их начало, стеснять. И одновременно подтачивать…
Не с того ли случая всё пошло?
* * *
К тому времени они уже два года жили на Рублёвке, в этом особом мире богатых. И больше всего Насте нравилось то, что они с мужем были одними из немногих, кто вложил в дом и участок свои, истинно трудовые деньги.
Они не участвовали в залоговых аукционах. Витя прошёл весь путь бизнеса, начиная ещё со студенческой скамьи. И прошёл через все: бартерное посредничество, закупки-перепродажи, информационное посредничество, доли в организованных контрактах — пока, наконец, не обнаружил свою нишу. Это было совершенно убитое разрухой 1991–1992 годов маленькое экспериментальное предприятие по производству фарфора. Он поднял его из руин, организовав сначала небольшую, потом всё более расширяющуюся сеть продаж, разворачивая новые производства, становясь дилером некоторых больших фарфоровых заводов.
К 1998 году у него была уже надёжная, подстрахованная другими видами производств компания, которая вышла на международный уровень. Дефолт задел её, конечно. Но Витя про трудности не любил рассказывать. А вскоре оказалось, что эти самые трудности только развили его фирменный, непередаваемый стиль бизнеса — холодное упрямство и высочайшая творческая энергия. Креативность.