В это время зазвонил внутренний телефон. Подняв трубку, Любочка услышала взволнованный голос секретаря директора.
— Да, Света, слушаю… К городскому?.. Никак не могу. Выдачу готовлю… А что случилось-то?.. С Алешей?! Что с ним? Что?.. Да говори же!.. Господи, под машину?!. Куда, куда?.. В республиканскую?..
Любочка положила трубку. Несколько секунд она сидела оцепеневшая, ошеломленная страшным известием. Потом начала лихорадочно действовать. Перешвыряла со стола в сейф денежные пачки, коробку из-под конфет с деньгами и ведомостями, заперла и опечатала сейф, закрыла окно, схватила со спинки стула свою сумочку, выбежала из закутка, заперла и опечатала дверь в перегородке, потом закрыла дверь кассы на оба замка и тоже опечатала. Пробежала по коридору и, не дожидаясь лифта, устремилась вниз по лестнице.
А по зданию прокатилась заливистая трель звонка, возвещающего начало обеденного перерыва. Стрелки часов на всех этажах показывали час.
Любочка стремглав выскочила из подъезда, сбежала по ступенькам, едва не упав — каблук подвернулся. На побледневшем лице — тревога, даже отчаяние. Остановившись на краю тротуара, стала «голосовать», но машины проносились мимо. За ее спиной нескончаемым потоком выходили из подъезда сотрудники, направляясь в столовую по соседству.
Напрасно постояв на краю тротуара минуту-другую с поднятой рукой, Любочка кинулась к служебной стоянке. Первый же водитель, к которому она обратилась, согласно закивал, распахнул перед ней дверцу и рванул машину с места…
Всю неблизкую дорогу — через город на противоположную окраину — Любочка беспрерывно торопила молодого водителя. У нее вдруг прорезалось образное мышление, свойственное обычно лишь людям творческих профессий. Словно наяву видела она Алешеньку. Вот он стоит на мостовой, маленький, хрупкий, беззащитный. Вот налетает на него легковушка, сбивает, отбрасывает далеко в сторону и мчится дальше, а он остается лежать на спине, раскинув ручонки. Вот он под колесами огромного грузовика. Вот вдвигают его на носилках в белый кузов «скорой помощи»…
У республиканской больницы Любочка выскочила, забыв даже поблагодарить водителя, ринулась прямо к приемному покою. Такую боль, такое отчаяние выражало ее лицо, что стоявшие в очереди без звука ее пропустили.
Симпатичная девушка в белом халате, полистав регистрационный журнал, заверила Любочку, что ее сын в республиканскую больницу не поступал. Обзвонила другие больницы и травматологические пункты, потом позвонила в милицию дежурному по городу.
— За последние сутки не было ни одного несчастного случая с детьми, — сказала девушка, переговорив с дежурным. — А откуда вам звонили?
— Из детского садика…
— Вот туда и поезжайте. Хоть выясните, что к чему…
Такси Любочке удалось поймать у самой больницы и уже через двадцать минут она тискала в объятиях своего Алешеньку — живого и невредимого. Воспитательница уверяла, что из детского сада никто не мог позвонить в институт — телефон у них со вчерашнего дня не работает.
На том же такси, на котором приехала в детский сад, Любочка вернулась в институт.
Пока ехала, ее мучила новая тревога. Деньги! Правда, она хорошо помнила, что заперла деньги в сейф, что тщательно заперла и опечатала обе двери в кассу. Но все же!.. Этот непонятный и страшный звонок! Ведь ее явно удаляли из кассы!..
И опять она торопила водителя. На этот раз солидного флегматичного таксиста. Едва такси остановилось около института, переполненная тревогой Любочка выпрыгнула на асфальт и, бросив таксисту «большое спасибо!», устремилась вверх по широкой лестнице.
— Гражданка! — остановил ее зычный голос.
Любочка оглянулась. Таксист, высунувшись из дверцы, манил ее пальцем. Недоумевающая Любочка спустилась на несколько ступенек.
— За спасибо не возим. Даже за самое большое.
Вспыхнув как маков цвет, Любочка подбежала к машине.
— Ой, простите, ради бога! — и принялась лихорадочно рыться в сумочке. — Сколько с меня?
Вместо ответа таксист выразительно кивнул на счетчик. Любочка протянула ему трехрублевую бумажку и повернулась, чтобы идти, но таксист снова остановил ее:
— Погодите. Возьмите сдачи…
Любочкино лицо выразило недовольство, но водитель невозмутимо отсчитал мелочь и вложил ей в ладонь. Любочка с досадой поблагодарила и, взбежав по ступенькам, нырнула в подъезд.
Водитель захлопнул дверцу, передвинулся на свое место и хотел уже включить скорость, но услышал рядом:
— Свободны?
Таксист кивнул. Около него опустился на сиденье пассажир. Левая штанина его брюк слегка задралась, когда он садился, и таксист увидел коричневую кожу протеза.
— На вокзал! — буркнул пассажир.
Любочка сначала поднялась на пятый этаж в приемную директора. Встревоженная Светлана бросилась ей навстречу:
— Ну как? Что?..
— Жив Алешка! Жив и здоров. И ни под какую машину не попадал!
— Ой!.. Слава богу!.. Как же я рада за тебя!.. — Света крепко обняла подругу. Потом отстранилась и внимательно всмотрелась в ее лицо. — Но чем же ты теперь расстроена?
— Звонок. Кому было нужно? Такая злая и глупая шутка!.. Я ведь чуть не умерла!..
— Звонила женщина. Голос низкий такой, грудной. Сказала, что она — воспитательница, что зовут ее Лия Ильинична…
— С Лией Ильиничной я только что разговаривала. Она ничего не знает о звонке!..
— Сказала, что Алеша выбежал через калитку на улицу и там его сбила машина… Очень встревоженно говорила, нельзя было не поверить…
— Зачем кому-то надо было, чтобы я ушла из кассы?.. Вот что, Света, пойдем ко мне вместе. Одной страшновато. Заодно и деньги получишь на себя и на Игоря Васильевича…
Хотя до конца обеденного перерыва оставалось еще минут десять, в коридорчике около кассы собралась уже порядочная кучка общественных кассиров. Это были девушки из отделов, лабораторий и цехов. Они получали деньги и ведомости сразу на всех своих сотрудников. Щебет стоял в коридоре, как в весеннем лесу. Обсуждались институтские новости. Больше всего говорили о бедняге Любочке, у которой сын под машину попал.
А Любочка и Светлана быстро шли по длинному коридору. Девушки устремились им навстречу, и весенний лес сразу превратился в птичий базар.
— Тише, девчата, тише! — подняла руку Светлана. — С Алешей все в порядке! Недоразумение получилось со звонком. А может, нахулиганил кто. В общем, Алеша играет сейчас в детском саду…
Тишина, наступившая, когда заговорила Светлана, сменилась радостным гвалтом.
Убедившись, что дверь кассы аккуратно опечатана и заперта, Любочка немного успокоилась. Она сорвала печать и отперла дверь.
— Девочки! — крикнула она, перекрывая шум. — Я сейчас Светлану отпущу: она для Игоря Васильевича получает. А потом выдачу буду готовить. Так что открою через полчаса, не раньше… — И вместе со Светланой скрылась за дверью. А представители отделов и цехов продолжали толпиться в коридорчике.
— До сих пор в себя прийти не могу после этого звонка, — говорила Любочка, возясь с замком у двери в перегородке. — И кому понадобилось?.. Ой, что это?..
Первое, что увидела Любочка за перегородкой — распахнутая дверца сейфа.
Светлана первой подбежала к сейфу:
— Пусто!..
Не желая верить, Любочка тоже подскочила к сейфу. Сунула руку в зияющее нутро. Нащупала коробку из-под конфет, вытащила. Посмотрела на нее остановившимся взглядом, сунула обратно. Привалилась спиной к стене рядом с сейфом, закрыла лицо руками и сказала ровным безжизненным голосом:
— Так я и знала… Сто сорок семь тысяч…
Светлана оторвала ее руки от лица, затормошила:
— Надо что-то делать!.. Милицию надо!..
— Да, надо… — все так же деревянно проговорила Любочка. — Иди, звони…
Светлана поспешно вышла, а Любочка опустилась на стул, бессильно уронила руки и застыла, глядя перед собой отсутствующим взглядом…
НА ДЕЖУРСТВО
Старший лейтенант милиции Мирон Петрович Влад… Простите, капитан милиции Мирон Петрович Влад… Дело в том, что капитанское звание Мирон Петрович получил только позавчера и еще не успел к нему привыкнуть… Так вот: капитан Влад встал 20 августа в свое обычное время, в шесть часов, убрал постельное белье и раскладушку во вместительный шкаф — единственный сто́ящий предмет обстановки в холостяцкой комнате — и приступил к зарядке. Надо сказать, что зарядку он не просто делал. Он ее совершал, как совершает намаз правоверный мусульманин — истово, отрешившись от всех помыслов земных. Строил он зарядку по собственной, годами выработанной системе, включающей элементы гимнастики йогов, и тратил на нее ежедневно по сорок пять минут…
Закончив зарядку несколькими дыхательными упражнениями, Мирон Петрович, как был, в одних трусах побежал в ванную. Соседей по квартире вначале такой его обычай несколько шокировал, но потом ничего — привыкли.
Капитан принял холодный душ, растерся докрасна махровым полотенцем, приготовил яичницу, стакан чая с бутербродом, наскоро позавтракал, и уже в половине восьмого вышел из дома. Одет капитан был в штатское: легкие брюки, сандалии, рубашка с короткими рукавами. В руках у него был черный портфель. Вихрастый и слегка курносый, он был похож скорее на легкомысленного студента-второкурсника из тех, что от сессии до сессии живут довольно весело, нежели на солидного следователя с десятилетним стажем. Выйдя во двор, он по пути сорвал с клумбы под своим окном три белых гвоздики и сунул в портфель — нести ранним утром цветы в руках вроде бы и не пристало капитану милиции, хотя он и не в форме.
По дороге на службу капитан спустился в небольшой полуподвальный магазинчик, торгующий молочными продуктами, которые завозили туда раньше, чем в другие магазины.
— Привет, Майечка! — весело провозгласил капитан, подходя к прилавку, за которым стояла молоденькая и хорошенькая продавщица.
Она улыбнулась Мирону и выставила на прилавок молоко.
— Поздравляю от всей души! — сказал Влад и протянул продавщице сначала цветы, а потом уже деньги.
— С чем? — удивилась девушка.
— А то не знаешь? Год сегодня.
— А-а-а! Спасибо!
Мирон Петрович присмотрелся к ней:
— А почему глазки грустные? От Иона письмо?
— Да нет… Так просто…
Влад сунул бутылку с молоком в портфель.
— Будешь грустить — все молоко в магазине прокиснет! — сказал он нарочито назидательным тоном и вышел.
Остаток пути до городского управления он думал о Майе.
Познакомился он с ней больше года назад. Сначала с ее уголовным делом. Ей предъявили серьезное обвинение. Обвинялась она в том, что помогала удачливой шайке грабить квартиры. На суде было установлено, что шайка именно через Майю узнавала подробности о «выгодных» квартирах — адреса, расположение комнат, наличие денег и ценных вещей, часы, когда никого не бывает дома. Девушка общительная, пользующаяся расположением бывших соучеников по школе, товарищей по работе, часто посещала подруг, многочисленных знакомых и, как сказано было в обвинительном заключении, «полученные во время этих посещений сведения передавала членам преступной группы». Народный суд признал Майю Рошко виновной в соучастии в квартирных кражах и приговорил к трем годам лишения свободы. Адвокат подал кассационную жалобу в Верховный суд республики. Выявив ряд просчетов предварительного следствия, суд вернул дело на доследование, которое поручили следователю городского управления милиции Мирону Петровичу Владу.
Мирону Петровичу никогда еще не поручали доследования. Ведь оно означает исправление брака, допущенного следователем, передавшим дело в суд без достаточно тщательного и всестороннего исследования всех обстоятельств. Следователя Бахтина Влад хорошо знал — когда-то учились вместе в школе милиции, и ему очень не хотелось бы обнаружить ошибки в работе приятеля.
Еще только знакомясь с делом, Влад обратил внимание, что все сведения о квартирах, поступившие в шайку от Майи, шли через ее брата Иона. Влад провел серию допросов членов шайки, Иона, самой Майи, десятков свидетелей и потерпевших. Допросы эти прояснили постепенно подлинную картину.
Майя прямо-таки боготворила своего брата, который двенадцать последних лет заменял ей умерших родителей, безоглядно верила ему. Она не знала, что Ион законченный негодяй, что он организовал шайку квартирных воров и руководил ею. Пользуясь безграничным доверием простодушной сестры, Ион делал вид, что интересуется ее жизнью, жизнью ее подруг, друзей и знакомых, хитроумными вопросами вытягивал из нее нужные сведения. Майя, благодарная брату за проявляемый им интерес к ее делам, охотно рассказывала о семьях своих подруг, о том, кто что купил, кто скопил денег на машину. Словом, сама того не подозревая, становилась наводчицей, пособницей в квартирных кражах.
Лишь на суде получила она возможность увидеть настоящее лицо брата, узнать, чем занимался он последние годы, какие творил преступные дела. Она слышала показания свидетелей и потерпевших, слышала, как брат и все его дружки под давлением весомых улик признали себя виновными, но не захотела поверить собственным ушам. Желая разделить участь брата, она тоже признала себя виновной…
При вторичном рассмотрении дела в другом составе суда было учтено, что Майя Рошко, снабжая брата сведениями, преступных намерений не имела и была лишь невольной пособницей преступников. Приговор был изменен. Три года лишения свободы суд заменил одним годом условно.
Влад и после суда держал Майю в поле зрения. Он позаботился, чтобы ее приняли на работу в тот же молочный магазин, где она работала до ареста, и каждый день заходил туда покупать молоко — основной продукт при его вкусах и холостяцком образе жизни. Он знал, что Майя так и не поверила в виновность брата, вынесенный ему приговор считает судебной ошибкой, полагает, что его запутали, запугали, насильно втянули в шайку, знал, что почти всю свою небольшую зарплату она тратит на продуктовые посылки и собирается поехать навестить брата. По-человечески его трогала такая преданность, но вспоминая показания Иона на вторичном следствии, отличавшиеся предельным цинизмом и полным безразличием к судьбе сестры, помня, как расчетливо пользовался Ион ее доверием, Влад понимал, что надежды Майи на будущую счастливую жизнь с братом вряд ли оправдаются. Он помнил свою последнюю беседу с Ионом в колонии: «Как мог ты столько времени обманывать сестру? Ты ведь знал, что в конечном счете сломаешь ей жизнь. А ведь ты ей вместо отца был!» «Глупость и доверчивость, — ответил тогда Ион, — наш капитал. Только дурак не воспользуется. А что сестра она мне — простое везение. Иначе пришлось бы обхаживать, влюбленным притворяться…»
Этих подробностей капитан, разумеется, не сообщал Майе. Было бы слишком жестоко пытаться лишить ее единственной серьезной привязанности, ничего не предлагая взамен. Поэтому Влад обрадовался, когда девчата, работающие вместе с Майей, сказали ему по секрету, что у Майи «кавалер объявился».
Сегодня кончился годичный срок условного наказания, и это тоже радовало капитана…
Без пяти восемь он вошел в подъезд управления милиции.
В комнате дежурного следователя сидел майор Горяинов, которого Влад пришел сменить.
— Здорово, капитан! — Горяинов посмотрел на часы, встал из-за стола, потянулся, пожал капитану руку. — Как всегда, пунктуален!
— Здорово!.. Как дежурилось?
— На редкость спокойно. За сутки ни одного выезда! Представляешь?.. Желаю и тебе такого же дежурства!
После формальностей приема-сдачи Горяинов попрощался и ушел.
Мирон поставил в холодильник молоко и захваченную из дома коробочку сыра «Янтарь», в тумбочку стола сунул, батон и расположился за столом, подумав, что и в самом деле неплохо бы отдежурить также спокойно, как это удалось Горяинову…
СЛЕДСТВИЕ НАЧИНАЕТСЯ
Уже через несколько минут после звонка в городское управление милиции к научно-исследовательскому институту подкатил милицейский «рафик». Из машины, как горошины из кулька, посыпались люди — в форме и в штатском. Тесной группкой взбежали по лестнице и исчезли в подъезде. Тотчас же в дверях, рядом с пышноусым вахтером встал молодцеватый сержант. Тощий, унылого вида старшина, оттащив столик вахтера в глубину вестибюля поближе к лифту, сел за столик, приготовившись досматривать вещи у каждого выходящего. Остальные, вместе с директором института, встретившим милицию в вестибюле, набились в лифт.
В коридорчике, что ведет к двери кассы, толпились сотрудники. Там стоял сдержанный гул голосов.
Завидев спешащую по коридору процессию во главе с директором, люди притихли и стали было расходиться, но капитан Влад попросил всех задержаться: