Он чувствовал, как разум его животворно поляризуется, как мысли – ее и его – сближаются, как его предрассудки и заблуждения перестраиваются согласно магнитному полю образа, которым она была для него.
Она помогала ему, сама не зная об этом. Она лечила его, опускаясь в такие глубины его «я», которые казались ему недостижимыми, и вытаскивая занозы, оставленные в далеком прошлом. И это также было поразительно – ее способность влиять на воспоминания, настолько невыносимые для него, что он давно уже смирился с их все усиливающейся мучительной остротой. Она умела смягчать боль от этих воспоминаний, отсекать их и выкидывать прочь, но даже не понимала, что делает это, не представляла себе, насколько велика ее власть.
Он держал ее в объятиях.
– Сколько тебе лет? – спросила она в их первую ночь, ближе к рассвету.
– Я старше и моложе тебя.
– К черту загадки. Отвечай нормально.
Он скорчил гримасу в темноте.
– Ну хорошо… сколько живут на вашей планете?
– Ну… не знаю. Восемьдесят, девяносто лет.
Он вспомнил, что год здесь длится почти столько же, сколько в его системе.
– Тогда мне… около двухсот двадцати, ста десяти и тридцати.
Она свистнула и шевельнула головой, лежавшей на его плече.
– У тебя богатый выбор.
– Да, вроде того. Я родился двести двадцать лет назад, прожил из них сто десять, а физически мне тридцать.
Она рассмеялась низким гортанным смехом и взгромоздилась на него. Он почувствовал, как ее груди трутся о его кожу.
– Значит, я трахаюсь со стодесятилетним стариком? – весело спросила она.
Он положил руки на низ ее спины, гладкой и холодной.
– Да. Здорово, правда? Все преимущества опыта без всяких…
Она пригнулась и поцеловала его.
Он прижал голову к ее плечу, притянул поближе к себе. Она шевельнулась во сне, слегка подвинулась, обняла его, прижалась к нему. Он вдыхал запах ее кожи, дышал воздухом, обволакивающим ее тело, напитанным ею, насыщенным одним лишь благоуханием ее плоти. Он закрыл глаза и сосредоточился на этом ощущении, потом снова открыл, продолжая разглядывать ее спящую, прижал свою голову к ее голове, высунул язык и поднес к ее носу, желая ощутить поток воздуха из ноздрей: ему хотелось коснуться нити ее жизни. Кончик его языка и маленькая впадинка между ее ртом и носом – выступ и углубление, словно созданные друг для друга.
Губы ее раздвинулись, потом снова сомкнулись и потерлись друг о дружку; нос сморщился. Он наблюдал за этим с тайным наслаждением – ребенок, захваченный игрой в жмурки со взрослым, который прячется от него за краем детской кроватки.
Она не проснулась, и он снова положил голову на подушку.
Их первое утро. Серый рассвет. Он лежал в постели, а она тщательно исследовала его тело.
– Столько шрамов, Закалве, – сказала она, качая головой и проводя пальцем по линиям на его груди.
– Все время попадаю в переделки, – признался он. – Я мог бы залечить их полностью, но… они нужны, чтобы… не забывать.
Она положила подбородок ему на грудь.
– Да брось ты. Признайся, что тебе просто нравится показывать их девушкам.
– Не без этого.
– Вот этот – совсем страшный, если сердце у тебя там же, где у нас… ведь все остальное вроде устроено так же. – Она провела пальцем по маленькой морщинистой впадинке около левого соска, почувствовала, что он напрягся, подняла на него взгляд и вздрогнула от увиденного в его глазах. Внезапно ей показалось, что он выглядит на все свои годы и даже старше. Она выпрямилась и провела рукой по волосам. – Этот совсем еще свежий, да?
– Этот… – Он сделал над собой усилие, пытаясь улыбнуться, и провел собственным пальцем по тоненькой впадинке-складке на его коже. – Это, как ни странно, один из самых старых.
Испугавшее ее выражение исчезло из его глаз.
– А этот? – весело спросила она, прикасаясь сбоку к его голове.
– Пуля.
– Серьезная схватка?
– Как сказать. В машине. Женщина.
– Не может быть! – Она прижала ладонь ко рту, якобы придя в ужас.
– Это было довольно глупо.
– Ну, не будем вдаваться в подробности… а что насчет этого?
– Лазер… очень сильный луч, – добавил он, видя недоумение на ее лице. – Ну, это было гораздо раньше.
– А это?
– Гмм… тут целый набор; а в конечном счете насекомые.
– Насекомые?
Она вздрогнула.
(Воспоминания снова перенесли его туда – в затопленный вулкан. Это было так давно, но все еще оставалось с ним, в нем… и все же думать об этом было безопаснее, чем о кратере над сердцем, где хранилось другое, еще более давнее воспоминание. Он вспомнил кальдеру и снова увидел перед собой пруд со стоячей водой, камень в центре пруда и стены, окружавшие этот отравленный водоем, снова ощутил трение своего тела о землю и близость насекомых… Но те безжалостные концентрические водоемы остались далеко в прошлом; теперь он был здесь и знал только настоящее.)
– Лучше тебе этого не ведать, – усмехнулся он.
– Поверю тебе на слово, – согласилась она, неторопливо кивнув; ее длинные черные волосы тяжело качнулись. – Я знаю. Тогда я тем более перецелую их все.
– Ну, на это может уйти много времени, – заметил он, когда она крутанулась и оказалась у его ног.
– Ты куда-то торопишься? – спросила она его, целуя палец у него на ноге.
– Совсем нет. – Он улыбнулся, устраиваясь поудобнее. – У тебя будет столько времени, сколько тебе понадобится. Целая вечность.
Он почувствовал, как она шевельнулась, и опустил взгляд. Она терла глаза кулаками. Волосы ее растрепались. Погладив себя по носу и щекам, она улыбнулась ему. Он смотрел на ее сияющее лицо. Он видел несколько улыбок, за которые мог бы убить, но ни одной такой, за которую мог бы умереть. Оставалось лишь улыбнуться ей в ответ.
– Почему ты всегда просыпаешься раньше меня?
– Не знаю. – Он вздохнул, как вздыхал дом, когда ветерок шевелил его сомнительные стены. – Мне нравится смотреть, как ты спишь.
– Почему?
Она перекатилась, легла на спину, повернула к нему голову, и в его сторону хлынула волна пышных волос. Он положил голову на это темное пахучее поле и вспомнил запах ее плеча; как она пахнет теперь, когда проснулась, – иначе, чем во сне, или нет?
Он уткнулся носом в ее плечо. Хохотнув, она выставила плечо вперед и прижалась головой к его голове. Он поцеловал ее в шею и ответил, пока не совсем еще забыл вопрос:
– Когда ты не спишь, ты двигаешься, и многое проходит мимо меня.
– Многое – это что?
Он почувствовал, что она целует его в голову.
– Все, что ты делаешь. Во время сна ты почти не двигаешься, и тогда я успеваю воспринять все. Тогда у меня хватает времени.
– Странно, – медленно проговорила она.
– Знаешь, что ты пахнешь одинаково, когда спишь и не спишь?
Он поднял голову и, ухмыляясь, заглянул в ее лицо.
– Ты… – начала было она, но замолчала, потом снова посмотрела на него – теперь уже с печальной улыбкой. – Я люблю слушать всякие такие глупости.
Он услышал и недосказанную часть фразы.
– То есть ты любишь слушать всякие такие глупости сейчас, но когда-нибудь тебе это надоест.
Ему не нравилась ужасающая банальность этих слов, но у нее тоже были свои шрамы.
– Наверное, – ответила она, держа его за руку.
– Ты слишком много думаешь о будущем.
– Может, нам удастся избавить друг друга от навязчивых мыслей.
– Похоже, я крепко попал, – рассмеялся он.
Она потрогала его лицо, заглянула в глаза:
– Знаешь, не стоило мне влюбляться в тебя, Закалве.
– Почему?
– Много причин. Все прошлое и все будущее. Потому что ты – это ты, а я – это я. В общем, из-за всего сразу.
– Мелочи, – сказал он, взмахнув рукой.
Она рассмеялась, тряхнула головой, и ее лицо исчезло за волосами. Убрав волосы с глаз, она посмотрела на него:
– Я боюсь, что это скоро кончится.
– Ничто не вечно, ты помнишь?
– Помню, – медленно произнесла она.
– Значит, ты думаешь, это скоро кончится?
– Вот сейчас… ощущение такое… не знаю. Но если мы вдруг захотим причинить боль друг другу…
– Давай не будем этого делать, – предложил он.
Она опустила веки и наклонила к нему голову, а он, выпростав руки, обнял ее за шею.
– Или же все очень просто, – сказала она. – Мне нравится размышлять о том, что может случиться, ведь так я не получу горького сюрприза.
Теперь их лица почти соприкасались.
– Тебя это беспокоит? – спросила она; голова ее чуть подрагивала, а на лице, у глаз, нарисовалась едва ли не гримаса боли.
– Что? – Он с улыбкой приподнялся, желая поцеловать ее, но она отрицательно покачала головой, и он снова лег.
– Что моя вера… не настолько сильна, чтобы преодолеть сомнения.
– Нет, не беспокоит.
Он все-таки поцеловал ее.
– Странно, что у вкусовых сосочков на языке нет никакого вкуса, – пробормотала она, уткнувшись ему в шею, и оба рассмеялись.
Иногда по ночам, когда она спала или безмолвствовала, а он лежал без сна в темноте, ему казалось, что он видит призрак настоящего Чераденина Закалве: тот проходит сквозь стены, черный и суровый, держа в руках громадный смертоносный пистолет, заряженный и взведенный, а войдя, смотрит на него, и воздух вокруг наполняется ядом… даже не ненависти – издевательской насмешки. В такие мгновения он ясно осознавал, что лежит с нею, – ни дать ни взять опьяненный, одурманенный любовью мальчишка, – лежит, держа в объятиях прекрасную девушку, талантливую и юную, для которой готов сделать что угодно, но при этом прекрасно понимает, что для прежнего Закалве (того, каким он стал когда-то или родился) эта безусловная, самозабвенная, альтруистическая преданность есть позор, который надлежит смыть. И настоящий Закалве поднимал пистолет, заглядывал ему в глаз через прицел и спокойно, без колебаний нажимал на спусковой крючок.
Но он тут же начинал смеяться, поворачивался к ней, целовал ее, или она целовала его – под этим и под каким угодно солнцем ничто не могло отнять ее у него.
– Не забыл, что сегодня надо сходить к кригу? Причем утром.
– Да-да, – согласился он и перекатился на спину.
Она села и, зевая, вытянула руки, отчего ее глаза, устремленные в матерчатый потолок, широко распахнулись. Потом веки ее слегка опустились, рот закрылся. Она посмотрела на него, оперлась локтем об изголовье кровати и пригладила пальцами его волосы.
– Может, он и не застрял вовсе.
– Ммм, да, может, и не застрял.
– Может, его там не будет, когда мы придем.
– Да.
– Но если он все еще там, мы поднимемся.
Он кивнул, взял ее руку и пожал.
Она улыбнулась, чмокнула его, выпрыгнула из кровати и отправилась на другой конец комнаты, где раздвинула подрагивающие прозрачные шторы и сняла с крючка полевой бинокль. Он лежал и смотрел, как она подносит бинокль к глазам и вглядывается в склон холма.
– Все еще там, – донесся издалека ее голос. Он закрыл глаза.
– Мы пойдем туда сегодня. Может, попозже. Днем.
– Непременно. (Голос издалека.)
– Хорошо.
Возможно, это глупое животное вовсе и не застряло, а просто, задремав, впало в длительную спячку. Скорее всего, так. С ними это случалось. Почему-то они вдруг переставали есть и смотрели перед собой большими, глупыми глазами, потом веки их сонно смыкались, и они впадали в кому. Первый же дождь или усевшаяся на животное птица будили его. Но, может, он действительно застрял. Из-за густого меха криги иногда запутывались в кустах или ветках деревьев, а потом не могли выбраться. Сегодня они оба заберутся наверх, откуда открывается такой замечательный вид. К тому же он чувствовал, что ему пойдет на пользу физическая активность – помимо той, которая происходила в горизонтальном положении. Они будут валяться на траве, болтать, смотреть на серебристую рябь моря сквозь дымку. Может быть, придется освободить крига или разбудить его, и она будет ухаживать за животным, словно говоря всем своим видом: «Просьба не беспокоить». А вечером она возьмется за перо, и родится новое стихотворение.
Он не раз появлялся в ее недавних стихах как безымянный любовник – правда, большая часть написанного обыкновенно отправлялась в мусорную корзину. Она обещала написать стихотворение, посвященное именно ему, – может, после того, как он расскажет побольше о своей жизни.
Дом нашептывал что-то, шелестя стенами, двигая своими частями, шевелился, то распространяя свет, то загораживая его; драпировки и шторы разной толщины и прочности образовывали стены и перегородки и терлись друг о друга с тихим шумом, словно вели только им понятные разговоры.
Там, вдалеке, она поднесла руку к волосам, рассеянно взъерошила их с одной стороны, потом принялась одним пальцем ворошить бумаги на столе. Он смотрел на нее. Палец шевелил листы, исписанные вчера, играл рукописями, медленно сгибался, медленно поворачивался под ее взглядом, под его взглядом.
В другой ее руке висел на ремешке бинокль, о котором она уже забыла, и он обвел ее всю, стоявшую на фоне света, долгим внимательным взглядом – ноги, ягодицы, живот, груди, плечи, шею; лицо, голову, волосы.
Палец двигался по столу, за которым она вечером напишет о нем короткое стихотворение, а он скопирует его на всякий случай – вдруг ей разонравится написанное и она выкинет листки. В нем росло желание, а она со спокойным видом перенеслась куда-то, даже не замечая движений собственного пальца. Один из них двоих был чем-то преходящим, листом дерева между страниц дневника, который вел другой; а то, что выстраивалось между ними в разговорах, могло быть разрушено молчанием.
– Сегодня я должна поработать, – сказала она себе.
Последовало молчание.
– Эй? – позвал он.
– А-а? – прозвучал ее голос откуда-то из далекого далека.
– Давай поваляем немного дурака?
– Замечательный эвфемизм, – задумчиво и отчужденно проговорила она.
Он улыбнулся:
– Иди сюда. Придумаем вместе что-нибудь получше.
Она улыбнулась. Оба посмотрели друг на друга.
Последовало долгое молчание.
Глава шестая
Чуть покачиваясь и почесывая голову, он упер приклад в пол малого пакгауза, взял оружие за ствол и заглянул в него одним глазом, прищурившись и бормоча что-то себе под нос.
– Закалве, – сказала Дизиэт Сма, – мы на два месяца изменили курс космического корабля, который весит триллионы тонн и везет двадцать восемь миллионов человек, чтобы вовремя доставить тебя на Воэренхуц. И мне бы хотелось, чтобы ты сначала сделал свою работу, а уж потом вышибал себе мозги.
Он повернулся и увидел, как Сма и автономник входят в депо; за ними мелькнула удаляющаяся капсула транспортной трубы.
– Что? – спросил он, потом махнул рукой в знак приветствия. – А, привет.
Закалве был в белой рубашке с закатанными рукавами, в черных штанах и босиком. Взяв плазменное ружье, он встряхнул его, хлопнул по нему свободной рукой и прицелился в дальнюю стенку пакгауза, потом замер и нажал спусковой крючок.
Последовала короткая световая вспышка. Из-за отдачи рука Закалве с ружьем дернулась назад; раздался гулкий звук выстрела. Он посмотрел в сторону дальней стенки в двухстах метрах от себя, где под потолочными лампами был установлен черный мерцающий куб со стороной метров в пятнадцать. Уставившись на этот далекий объект, Закалве снова нацелил на него ствол и осмотрел куб в увеличенном виде на одном из экранов ружья.
– Вот загадка, – пробормотал он и поскреб голову.
Рядом с ним в воздухе висел небольшой поднос, на котором стояли изукрашенный металлический кувшин и хрустальный кубок.
– Закалве, что ты делаешь? – спросила Сма.
– Упражняюсь в меткости, – ответил он и еще раз отпил из кубка. – Хочешь выпить, Сма? Я закажу еще стакан…
– Нет, спасибо. – Сма посмотрела в дальний конец помещения, на сверкающий черный куб странного вида. – А это что?