А к вечеру того же дня в селе появилась группа легионеров. Вошли они бесшумно, незаметно, никого особенно не потревожив. Пан Крулевский, как видно, был уже заранее осведомлен, он побеседовал с начальником отряда, а затем и солдаты и он сам куда-то исчезли. Некоторое время спустя в село вошел целый взвод легионеров с офицером во главе. Шли они по улице очень браво, как завзятые вояки и победители.
Остановив взвод на площади, молодой форсистый офицерик строго и коротко, как полагается заправскому командиру, отдал приказание выставить караул. Потом он отметил посты, где охрана должна быть особенно бдительной, приказал наладить связь, выслать дозоры и вообще быть начеку. Часть легионеров ушла в наряд, а остальные разместились по хатам.
Переполошилась бабка Наста, увидев во дворе легионеров. В хате с ней был только один Панас. Легионеров было трое. Вошли не поздоровавшись, окинули глазами хату.
— А где, бабка, твоя невестка? — спросил один легионер.
— К родителям пошла, панок! — испуганно ответила бабка Наста.
— А ты не врешь? — снова спросил легионер.
Бабка не поняла и ничего не ответила.
— С большевиками водился? — вдруг задал вопрос другой легионер, обратясь к Панасу.
— Нет! — ответил Панас.
— Большевики были у вас? — допытывались легионеры.
— Были. По всем хатам стояли.
— Почему это вашу именно хату выбрал большевистский комиссар?
— Разве я знаю? — Панас пожал плечами.
— О, собачьи дети! Большевики!.. Где отец?
Нашумев и погрозив, легионеры ушли. Страх еще сильнее овладел бабкой Настой. Что же будет с дедом? И где он? Может, его уже поймали?
Она решила тайком разыскать деда и предупредить его, чтобы он не возвращался домой.
4
Дед Талаш не сразу пошел к своему двору. Его потянуло к тому месту, где стоял стог сена и произошла стычка с легионерами. Притаившись в кустах, дед осторожно озирался вокруг. Сена не было. Одно только стоговище, присыпанное снегом, чернело сухими дубовыми сучьями. В эту минуту что-то промелькнуло невдалеке. Поглядел дед Талаш: фигура человека! Кто бы это мог быть? То сливаясь с сумраком, то выступая из него, фигура незнакомца приближалась к деду.
На том месте, где раньше стоял стог, незнакомец на мгновение задержался, а потом направился в кустарник.
Еще мгновение, и послышался нерешительный оклик:
— Го-го!
— Го! — откликнулся дед Талаш, узнав голос Панаса.
Отец и сын встретились в кустах.
— А я тебя, батька, караулю! — тихо сказал Панас.
— Ну? — сказал дед, услышав незнакомые нотки в голосе сына.
— В селе легионеры… Тебя ищут.
Они на мгновение умолкли.
— Ты сегодня дома не ночуй, — нарушил молчание Панас.
Старый Талаш почесал затылок.
— А как мать? — спросил он.
— Ничего. Правда, испугалась. Боится, как бы тебя не поймали. Говорит, чтобы ты сейчас не шел домой… Вот хлеб и сало.
Панас снял со спины довольно объемистую котомку — извечный символ крестьянской доли. Несколько минут котомка оставалась в руке Панаса. Старик молчал, точно взвешивая слова сына, потом молча взял котомку.
— А сено все забрали?
— Все… Оставался один возок, так заставили Максима и тот отвезти.
— Обормоты! Нет на них напасти! — Дед горестно покачал головой. — Чем же мы скотину кормить будем?.. Максим еще не вернулся?
— Нет.
Приумолкли. Густой сумрак распростерся над Полесьем. В оголенных кустах шумел ветер, и снежная поземка тревожно шуршала в порыжелой траве. Село затаенно молчало. Только собаки, потревоженные ворвавшимися непрощеными гостями, заполнившими дворы, перекликались сердитым лаем и завыванием.
— Вернется Максим, так пусть поедет к Лабузе в Притьки сена занять, — сказал дед, озабоченный кормом для скотины.
— Да мы прокормим скотину! — старался ободрить отца Панас. — Сена достанем, нарубим лозы, веток, — не подохнет…
— Ладно, старайтесь, сынок!
— Ты, батька, иди в Макуши, к Параске, и живи там. Если что, я к тебе прибегу.
Параской звали замужнюю дочь деда.
— Э, — махнул рукой дед, — обо мне не беспокойтесь… Не знаешь, много здесь легионеров?
Видно, у деда Талаша возникли новые думы.
— Много! — понизил голос Панас. — Не меньше двухсот! Да еще говорят, что и в Вепрах их чертова гибель.
Расставаясь, они условились о завтрашней встрече, и еще велел дед Панасу быть осторожным и прислушиваться к тому, что делается у легионеров. Назначили время встречи и разошлись.
Дни тревог, страха и беспокойства наступили для деда Талаша и его семьи. Горевала бабка Наста. Такая беда постигла их. И где же справедливость на свете? За что должен слоняться без крова старик? Кого он обидел? Кому он мешал, что вынужден теперь, как бездомный бродяга, скитаться по лесам и чужим углам? И так стало ей жаль деда, такая тоска охватила ее, что она горько заплакала. И Максима с конем угнали невесть куда. Свое же добро заставили везти какому-то лысому черту, а скотина пусть с голоду подыхает! Да еще отпустят ли его? Вернется ли он? Семья разбита, разбросана, и неизвестно, что их ждет впереди.
Так сидела бабка Наста в хате одна-одинешенька. На притолоке тускло коптела лампа. В хате было тихо. Безмолвно и неприветливо заглядывала в окна ночь. В трубе завывал ветер, словно вторил невеселым думам бабки. Стук в дверь рассеял ее мысли.
Прежде чем открыть, бабка выглянула в окошко.
— Это я! — послышался голос со двора, и бабка открыла дверь.
— Ну что? — спросила она Панаса.
— Видел отца. Отдал ему харчи.
— Куда же он пошел?
— Пошел… Сказал, чтобы не беспокоились… Наверное, к Параске пойдет… Завтра он придет затемно.
У бабки Насты немного отлегло от сердца.
Потом заговорили о пришельцах. Ничего хорошего от них ждать нельзя. Подлые, назойливые, ведут себя не по-людски.
К бабке Насте заходила Атага Смыга. Рассказывала о бесчинствах легионеров. К молодицам и девушкам пристают, по клетям рыщут, шарят повсюду, забирают последние пожитки. Яичницу подай им, шкварки… А не угодишь, плетку в ход пускают…
Поздно ночью вернулся Максим, в санях у него было немного сена. Сказать по правде, — украл у легионеров. Ох и зол же на них Максим! Вести привез невеселые. Расправу чинят захватчики над теми, кто брал что-нибудь из панских поместий или рубил помещичий лес.
Пана Крулевского назначили уездным комиссаром. Своих старшин в волостях ставят.
— И неужто они тут осядут на нашу голову? — со вздохом сказала бабка Наста.
Тоскливо было в хате деда Талаша.
Расставшись с Панасом, дед Талаш медленно побрел вдоль болота, прислушиваясь к многочисленным шорохам и голосам полесской ночи. Было немного боязно одному в темени и глуши леса, но топор за поясом придавал храбрости. Дед Талаш, вероятно, и сам бы не мог ответить, чего он больше страшился: нечистой силы, вера в которую еще тлела где-то в тайниках его души, лесного зверя или злоумышленника в образе легионера. Ночь, одиночество и страх натолкнули деда на мысль об оружии. Совсем иначе чувствовал бы он себя сейчас, если бы в его руках был надежный друг — хорошее ружье. У деда Талаша, признаться, ружье спрятано было как раз в лесу, вместе с боеприпасами: порохом, пистонами, дробью, пулями. Держать все это дома в такое беспокойное время не стоило. Знал дед Талаш, что в лесу спрятано много хорошего оружия. Могло наступить такое время, когда оно понадобится людям.
С такими мыслями подходил дед Талаш к заветному месту. Пришлось немало покружить, пока он нашел в темноте дуплистое дерево, которому доверил он своего старого друга.
Вытащил дед Талаш ружье из дупла, оглядел его, взвел курок, проверил: послужит еще верно старый товарищ его лесных походов! Надел через плечо охотничью кожаную сумку на широком ремне, достал коробку с порохом, насыпал в ствол, не скупясь, солидную порцию и туго забил его шомполом. Потом положил картечь; когда все было готово, насадил на курок пистон и уже более твердым и уверенным шагом направился в Макуши.
5
На подступах к Припяти отряды легионеров вынуждены были задержаться. Первые дни в этом районе шли жестокие бои. Учитывая важность позиций на Припяти, легионеры стремились форсировать ее, чтобы потом продолжать наступление против Красной Армии. Но все их попытки продвинуться вперед успеха не имели, и боевой пыл легионеров значительно остыл. Снега и морозы, неожиданно сковавшие Полесье, приостановили военные операции широкого масштаба. Противники подтягивали тылы и резервы, зорко следили друг за другом, укрепляли свои позиции, готовясь к предстоящей решительной схватке.
Значительная часть Полесья — почти вся Пинская и часть Речицкой и Мозырской областей — была оккупирована.
Коренной переворот произвели захватчики в этих областях. Из глубины веков воскресли давно забытые, стершиеся в памяти людей порядки, традиции и административный произвол старинной шляхты — они встали, словно призраки, чтобы нарушить жизнь рабочих и крестьян. Если что и сохранялось в памяти народа от похороненного, казалось, навеки, минувшего, то оно вызывало представление о черных днях ненавистного шляхетства, панства, крепостничества. Воеводства, старосты, войты, стражники — уже одни эти чуждые названия заставляли враждебно настораживаться. Но были и такие, кому оккупанты пришлись по душе.
Воспрянул духом Бусыга, словно выросли у него крылья. И поступь у него стала тверже, и голову он держал выше. Только иногда, особенно на первых порах, его охватывал страх, как бы снова не вернулись большевики. Но проходили дни за днями, большевики не возвращались, сомнения насчет долговечности власти захватчиков постепенно рассеивались в его душе, и перед глазами Василя все заманчивее рисовалось будущее. Его не смущали такие проявления произвола захватчиков, как расправа с крестьянами, участвовавшими в разделе помещичьей собственности. Василь с особенным удовольствием прикидывал в уме те перспективы, которые сулит ему власть оккупантов. Для него открывалась возможность значительно расширить хозяйство. Возникали различные планы увеличения своих земельных угодий. Благоприятствовало ему и то обстоятельство, что пана Крулевского назначили уездным комиссаром. И как это хорошо, что он, Василь Бусыга, умеет ладить с такими негодяями, как пан Крулевский.
Это навело его на мысль посетить пана Крулевского, приступившего к исполнению своих новых обязанностей. А сделать это Василю было нетрудно: разве не было подходящего повода для посещения уездного комиссара? Во-первых, надо урегулировать земельные дела — не бросать же их в том состоянии, в каком они остались после ухода большевиков? Да и в селе надо навести порядок. А проявить инициативу никогда не вредно.
Василь Бусыга аккуратно расчесал черную бороду, надел дубленый тулуп, хорошо пригнанный по фигуре, подпоясался широким, пышным кушаком, тщательно вытканным его женой Авгиней, женщиной видной и привлекательной. И когда Василь встал перед Авгиней, чтобы показаться ей во всем великолепии, она только и сказала:
— Ах, какой же ты щеголь!
Пан Крулевский сидел в своем кабинете, развалившись в широком мягком кресле. На столе, покрытом зеленым сукном, стояли письменный прибор и дорогие безделушки. Тут же лежали разные бумаги. На стене висели портреты генералов, напыщенных и строгих. Среди них бросался в глаза портрет бритого и коротко остриженного епископа со всеми атрибутами, положенными его сану. Василь, взглянув на него, подумал: «А зачем этот попал сюда?» Но вслух ничего не сказал: Василь был человек смекалистый, себе на уме. Центральное место на стене занимал портрет генерала, у которого были длинные, опущенные, как у моржа, усы. На груди у него красовалась выставка крестов и медалей.
И епископ, и все эти генералы, и стол с прибором придавали еще больше важности пану Крулевскому.
Василь Бусыга все это принял во внимание и приветствовал пана Крулевского с большей почтительностью, чем обычно.
Уездный «комиссар» еле кивнул головой:
— Что скажешь?
Пан Крулевский говорил теперь холодно, официально-начальническим тоном.
Василю Бусыге не приходилось раньше говорить с большими начальниками. До сих пор он имел дело только с волостными писарями, попами, урядниками, иногда с приставом. От них он заимствовал русские слова, хотя произносил их с полесским акцентом.
— Пришел я к господину пану-комиссару услышать о том, о сем… Мы сейчас живем, как горох при дороге, ничего не знаем, не ведаем.
Пан Крулевский взглянул на Василя. Хотел сделать замечание о его неважном произношении, но вместо этого спросил:
— А как относятся мужики к новой власти?
— Которые, прошу пана, зажиточные хозяева, те благодарят бога: порядок налаживается, можно будет спокойно жить и хозяйство вести.
— А остальные?
— Всякие, прошу пана, водятся… Да и трудно сказать. Пока близко начальства нет, некому интересоваться…
Василь Бусыга не высказал до конца свою мысль: инстинкт самосохранения подсказывал ему не тратить много слов. Намек насчет начальства был достаточно прозрачен — Василь был кандидатом в старшины. Но разговор на этом оборвался: во дворе послышался шум, раздались грубые окрики. Пан Крулевский встал и подошел к окну. Туда же повернул голову и Василь.
Двор заполнила толпа крестьян, большей частью молодых и средних лет, окруженная цепью легионеров. На них были лохматые шапки всевозможных форм и цветов, изношенные тулупы, черные грубошерстные куртки, свитки, и на ногах драные лапти с высоко навернутыми портянками. Кожаные и берестяные баулы на спине завершали их внешний вид. Лица у всех были замкнутые, хмурые, суровые. Не в меру усердные конвоиры наводили порядок в этой шумной и пестрой толпе, стараясь построить в ряды согнанных сюда неведомо откуда и за что людей, — ругались, толкали, грозили. Непривычные к таким строгостям, полные отвращения к казарменной муштре, полесские крестьяне возмущались, и на этой почве возникали бурные стычки.
— Чего толкаешься, панская подметка? Да я тебя так толкну — костей не соберешь!
Высокий, плечистый, жилистый парень сердито сдвинул брови, глаза злобно сверкнули на конвоира, толкнувшего его в спину. Легионер, заметив этот уничтожающий взгляд, трусливо отступил.
— Молчи, стервец! — крикнул он, отойдя подальше от разгневанного богатыря.
«Да это же Мартын Рыль!» Бусыга узнал худощавого, широкоплечего крестьянина из соседнего села Вепры, и по его телу пробежала дрожь. Но эта неожиданность его обрадовала.
Согнанных крестьян повели за угол дома, где была приготовлена для них каталажка, служившая раньше складом разного хлама.
Несколько минут спустя в кабинет вошел капрал и доложил пану Крулевскому о приводе бунтовщиков, не желающих подчиниться новой власти и явно сочувствующих большевикам.
Возвращаясь домой от уездного «комиссара», Василь Бусыга размышлял о своей будущей должности старшины, обещанной, ему паном Крулевским, и о тех новых обязанностях, которые вытекают из этого звания. Еще думал он о Мартыне Рыле и о том, сказать о нем Авгине или нет.
6
Кто же этот Мартын Рыль, арест которого так встревожил Бусыгу? И почему он колебался, сказать об этом Авгине или умолчать? Придется вернуться к прошлому, отделенному десятилетием от описываемых событий, и заглянуть в село Вепры.
Десять лет назад в нем не было девушки интереснее Авгини — ныне жены войта Бусыги. Веселая, живая, капризная, первая затейница в играх и забавах — вот какая была Авгиня Кубликова. Любила она с парнями заигрывать, и делала это так, что каждому из них казалось, будто именно он избранник ее сердца. «Нарвется когда-нибудь», — говорили о ней солидные женщины и молодицы, когда рассказы о ее проделках доходили до их ушей. Авгиня хотя и резвилась, но границ дозволенного не переступала. Умела быть сдержанной, серьезной, и глаза ее, напоминавшие прозрачный сумрак ясных июньских вечеров, глядели тогда строго и задумчиво. Трудно было определить цвет ее глаз, которые светились, как озера среди темной топи, обрамленные пышными зарослями. Их можно было принять за карие, чуть подернутые зеленоватой поволокой, а порой они казались серовато-зелеными. Быть может, они менялись в зависимости от тех дум, которые проносились в ее голове и теснили ее девичье сердце. Одно можно сказать о ее глазах: они были ласковы, как просторы весны, — полные музыки, звона и зеленого шума, они увлекали, как прибрежная трясина, где убаюкивают предательским шелестом высокие камыши и ароматный вереск.