Дед проснулся, сердце его сильно колотилось, и весь он дрожал. Этот сон оставил в его душе горький осадок. «Тьфу!» — Дед Талаш сбросил волчью шкуру и снова сел, защемило сердце от боли и тоски.
— Сынок мой, сынок! — зашептал он…
Костер угасал. Обуглившиеся поленья чернели по краям, а посредине дотлевал толстый кряж, то вспыхивая бледным пламенем, то вновь потухая. Постепенно остывали угольки, покрываясь серым налетом пепла, слегка потрескивая на прощание. Синеватые струйки дыма Медленно поднимались вверх, теряясь в мохнатых шапках деревьев, словно искали там пристанища от холодного ветра. Было что-то необычайно тоскливое в этом угасании костра.
Ночной холод начал пробирать деда Талаша. Он подошел к костру, положил головешки и обгоревшие поленья в жар. Дым стал гуще, и вскоре весело заколыхалось пламя, рассеяв тьму и осветив спящих людей, скорчившихся от холода. Тут же около костра лежала куча дров, заготовленных еще с вечера. Дед подбросил несколько поленьев в огонь. Пламя снова зашумело, разгоняя темень и заодно мрачные мысли деда.
Дед Талаш вернулся на свое место. И снова завладели им те же неотвязные мысли. Вспомнил он события минувшего дня. Теперь они встали перед ним совсем в другом свете.
Весть о том, что в Виркутье неожиданно нагрянули красные и захватили пировавших там легионеров, скоро станет известна их начальникам. Те спохватятся и пошлют большой отряд против горсточки красноармейцев. Это тревожило деда Талаша. Он взглянул на Букрея. Взводный крепко спал, подостлав солому и закутавшись в панскую шубу. Под наплывом тревожных дум дед бесшумно встал и направился поглубже в лес послушать, нет ли каких-нибудь подозрительных шорохов вокруг, а заодно и проверить часовых.
Часовые стояли на своих постах. На их вопрос, куда он направляется, дед ответил, что идет собирать хворост. Отойдя немного дальше, он остановился и настороженным ухом прислушался к морозной тишине. Оглянулся назад — огня почти не видно. Это еще больше успокоило деда. Никогда раньше не задумывался он над тем, как далеко виден в лесу огонь. Потом дед выбрал тонкое, засохшее дерево, уперся в него рукой, а ногами в снег и попытался сломать дерево. Оно изогнулось, Потом громко треснуло у самого основания и упало. Дед положил его на плечо и вернулся к костру.
Он закурил трубку, присел на валежник, где приснился ему такой дурной сон, и задумался. Думал он о том, что происшествие в Виркутье изменило маршрут похода и в связи с этим надо также изменить первоначальный план. Первое, что вытекало из последних событий, — это очевидная необходимость уйти отсюда подальше. Кроме того, надо еще раз произвести тщательную разведку в окрестностях.
Перед глазами деда возникали тайные убежища в глухих углах Полесья. Таких мест много в этом краю, но не все они лежат поблизости; и не там пролегает путь отряда… А зачем идти всем вместе? Вот какой вопрос встал перед ним, и он начал его обмозговывать.
Новый план постепенно созревал у деда Талаша. Нет нужды всем идти под Долгий Брод, как это было намечено раньше, тем более, что для этого надо сделать значительный круг. А Мартына там может не оказаться. Не лучше ли взводу передвинуться в надежный и укромный уголок ближе к местечку — главной цели похода? А ему одному или еще с кем-нибудь идти к Долгому Броду?..
Всесторонне обдумав этот план, дед твердо остановился на нем. Он решил сказать об этом Букрею. Дед был уверен, что взводный согласится с ним.
На рассвете красноармейцы и Куприянчик вернулись из Виркутья. Ночь прошла спокойно. Шалаши смолокуров снова оживились, в них зазвучали веселые людские голоса. Наступающий день нес новые заботы отряду Букрея.
16
Как только рассеялся ночной сумрак, Букрей приказал выступить в поход. Перед этим состоялось короткое совещание. Обсудили маршрут и порядок движения. Букрей одобрил предложение деда и при этом сказал:
— Тебе, отец, надо быть начальником штаба, а не проводником.
Хотя дед не изучал военного дела, но ему приятно было услышать похвалу. Чтобы надежно скрыть местонахождение отряда, решено было двигаться только лесом, предварительно разведывая дороги и селения. В этом значительную помощь должны были оказать партизаны, отлично знавшие топографию местности. Конечной целью было местечко, в котором находилась резиденция пана Крулевского. Его отделяло от шалашей смолокуров расстояние километров в пятнадцать. Каждому разведчику были даны специальные и ясные инструкции. Проводником при Букрее был назначен Куприянчик. Дед Талаш с Нупреем взяли на себя обследование населенных пунктов, лежавших на пути к местечку.
Часа два все шли вместе. Потом партизаны направились по намеченному маршруту.
Куприянчик повел взвод к Глухому Острову.
Этот остров представлял собой возвышенность, густо заросшую лесом, среди непроходимого болота. Добраться летом к Глухому Острову мог только тот, кто отлично знал извилистые тропинки между трясиной и кочкарником, заросшим ольшаником, лозняком, низкорослым березняком и другими кустами. По этим тропинкам можно было идти только гуськом от одной кочки к другой, местами пробираясь по бревенчатой кладке. Предательская трясина угрожала поглотить каждого, кто оступится или сделает неосторожный шаг. Зимой Глухой Остров был более доступным, хотя кое-где под снегом таились не менее опасные, чем летом, места. Сюда редко кто заглядывал — разве только самые заядлые охотники.
На прощание Букрей пожелал удачи разведчикам и еще раз напомнил об инструкциях.
Осторожно пробирались Нупрей и дед Талаш сквозь лесную чащу и по безлюдным полянам среди болот. Выходили порой и на дорогу, приглядывались, прислушивались… Встретить бы хоть одного живого человека, получить от него какие-нибудь сведения о легионерах. Их бдительность еще возросла, когда они подошли к Цернищам, первому селению, лежавшему на пути. Оно вызывало в памяти деда вереницу образов и картин, о которых рассказывал ему Мартын Рыль. Отсюда родом был и Марка Балук.
На опушке леса дед Талаш и Нупрей остановились. Здесь проходила дорога к селу, и уже видны были хаты. Они стали совещаться, как бы лучше разузнать, что происходит в селе и стоят ли там легионеры.
На дороге показалась женщина. Она направлялась в село. Дед Талаш передал Нупрею винтовку и волчью шкуру и не спеша вышел на дорогу. Молодая женщина глядела на деда серыми грустными глазами из-под тонких черных бровей. На ее голове красовалась белая косынка с вышитыми краями. Подойдя, она приветливо поздоровалась с дедом. Ответив на приветствие, дед спросил:
— Скажи, сердечная, ты из этого села?.
— Ага, — коротко ответила молодица.
— Хочу я спросить тебя, милая: не здесь ли живет Марка Балук?
Женщина смутилась, в глазах ее мелькнул страх, тонкие брови дрогнули. Она подозрительно взглянула на деда.
— А вы его откуда знаете?
— Человек, который был с ним вместе арестован, просил узнать о нем.
Женщина еще больше встревожилась. Дед Талаш внимательно следил за каждой переменой в выражении ее лица.
— Был он здесь, а теперь нет.
— Ты его жена?
Женщина пришла в еще большее замешательство.
— А вы кто будете?
— Да такой же, можно сказать, как твой Марка.
— А вы откуда знаете, что он мой? Может, и не мой?
— По глазам вижу.
Женщина уклончиво сказала:
— А что вам, старому, до моих глаз?
Дед Талаш улыбнулся.
— Мне твои глаза не нужны, сердечная, мне правда от тебя нужна.
— Нет теперь правды, — сурово проговорила женщина.
— Как нет? Можешь, например, сказать правду: стоят у вас в селе легионеры?
— А где их теперь нет? — с возмущением сказала женщина. — Повсюду их нагнали.
— Много их здесь?
— В каждой хате по два, а то и по три… А у меня уже и хаты нет… Все забрали. Скот из хлева увели…
Разговорилась молодица. Призналась, что по совету людей ходила к уездному комиссару пану Крулевскому искать правду. Много всего узнал дед Талаш из разговора с ней. Доведался, что в местечке, где была резиденция пана Крулевского, легионеров еще больше, чем в Цернищах, и у них там машины такие стоят, что ездят и стреляют.
Нельзя сказать, чтобы эти известия обрадовали деда Талаша. Он знал, что освобождение Панаса потребует много времени, что это дело не такое простое, особенно после разоружения конвоя и захвата легионеров в Виркутье. Сильно обеспокоили деда и стреляющие машины. Но он не пал духом. Надо проверить слова молодицы и как следует разведать положение в местечке, а также посоветоваться с Букреем. Была еще надежда на Мартына Рыля и на его людей, которых он обещал привести. Словом, терять надежду не приходится.
Молодице он сказал на прощание:
— Как увидишь своего Марку, так скажи ему, пусть не шатается один, а идет к нам, да людей с собой приведет.
Дед Талаш сказал ей также, как найти Мартына Рыля.
Ему очень хотелось залучить к себе такого храброго человека, как Марка Балук.
Вернувшись к Нупрею, дед Талаш изложил ему свои соображения. Нупрей был с ним вполне согласен. Верить можно только своим собственным глазам. Они снова углубились в лес и стали пробираться к местечку. С тех пор как туда увели Панаса, это местечко особенно влекло к себе деда, хотя одновременно и пугало его.
Одна как будто незначительная вещь привлекла их внимание. Они увидели в лесу следы человеческих ног. Промежутки между следами свидетельствовали о том, что человек, оставивший эти следы на снегу, быстро бежал. Особенно заставили их задуматься красные пятна, местами проступавшие на следах. Не было сомнения в том, что это была кровь. Деда Талаша и его спутника это очень взволновало. Чтобы успокоить деда, Нупрей высказал догадку, что охотник здесь гнался за подстреленной дичью.
— А где же след этой дичи? — спросил дед Талаш. — Нет, дружок, дело здесь хуже: это кровь убегавшего. Давай пойдем по следу.
Хотя они удалялись от местечка, идя по следу, но беспокойство их не покидало. Деда Талаша охватила неясная тревога. Так они шли с полчаса. Следы показывали, что бежавший менял темп своего движения, — промежутки стали неравномерными. Видно, человек выбивался из сил, не мог больше бежать, шел замедленным шагом, чтобы немного передохнуть. Наконец следы привели их к густой ели, под которой почти не было снега.
Дед Талаш и Нупрей осмотрели место, где отдыхал неизвестный. Видно, он разгребал снег. Около выступавшего елового корня была ямка — человек лежа опирался на локоть. На том месте, где были его ноги, тоже осталось кровавое пятно. Это свидетельствовало о том, что неизвестный ранен в ноги. Следы были совсем свежие.
Они двинулись дальше по следу. Правая нога неизвестного ступала твердо, след же от левой ноги был мельче — раненый сильно хромал. Видно, ему все труднее становилось идти — следы вскоре свернули в гущу молодого ельника. Туда же направились — дед Талаш и Нупрей, продираясь сквозь густые сплетения лапчатых ветвей.
— Стой, кто-то лежит! — тревожно произнес дед Талаш и остановился.
Они увидели неподвижно лежавшего человека. Неизвестный весь скрючился, уткнувшись головой с низко надвинутой шапкой в старенький тулуп. Лица его не было видно. Вдруг дед Талаш задрожал. Его широко раскрытые глаза словно застыли от ужаса. Он порывисто шагнул к лежащему.
— Панас! — вырвался отчаянный крик из груди деда, и он бросился к сыну. Панас не шевельнулся.
— Сынок, сынок мой! — Упав на колени, дед Талаш заломил руки и горестно причитал. — Не дождался ты своего часа, сынок!..
Нупрей пощупал рукой тело Панаса.
— Он жив. Только в обмороке…
Нупрей засуетился, принялся разводить костер, а дед, казалось, ничего не видел и не слышал. Он только тормошил сына, будил его, звал, но тот не обнаруживал никаких признаков жизни. Заломил дед руки и с безмерной тоской глядел на Панаса. Когда пламя разгорелось, Нупрей наломал еловых веток, разложил их у костра и застлал волчьей шкурой.
— Перенесем его сюда.
— Спаси, спаси его, Нупрей!
Панаса уложили на волчью шкуру. Нупрей снял свой тулуп, накрыл им Панаса и принялся разувать его левую окровавленную ногу. Она была прострелена выше колена, но кость, по-видимому, не была раздроблена. Панас ослабел от большой потери крови и был в обморочном состоянии от голода, холода и страха. Нупрей расстегнул ему воротник куртки и стал растирать его тело. Панас еле заметно пошевелился и слабо застонал.
— Будет жить! — повеселевшим голосом сказал Нупрей.
Радость охватила деда Талаша.
— Помоги ему, Нупрей! — прошептал взволнованно дед и вытер мокрые от слез глаза.
17
Согрелся Панас у костра под тулупом Нупрея и пришел в себя. В его глазах прежде всего отразились страх и недоумение, но вскоре появилось выражение робкой радости, он узнал наклонившихся над ним отца и Нупрея.
— Ну, вот и ожил парень! — нарушил тишину Нупрей.
— Болит нога?
— Пустяки, — ответил Панас, — вот сейчас встану и пойду.
Он попытался улыбнуться и пошевелил раненой ногой. Но чувство боли спугнуло улыбку. Нога распухла. Идти Панас не мог.
— Эх, сынок, сынок! — взволнованно говорил Талаш, — и повоевать ты нам не дал за себя. А мы уже готовились. Ну, слава богу, что все так обошлось и ты жив, немного похромаешь — и пройдет.
— Ничего, до свадьбы заживет, — весело добавил Нупрей.
Рану промыли, тщательно осмотрели и завязали, как могли. Нупрей вычистил снегом заскорузлые от крови штаны Панаса и высушил их у костра. Словом, Нупрей обнаружил немалые способности врача и санитара. И сознание ответственности за свою работу было ему приятно. Дед Талаш накормил Панаса ломтем хлеба и салом, поджаренным тут же на прутике над огнем. Подкрепившись, Панас почувствовал себя значительно лучше. Но идти ему еще нельзя было: снова могло начаться кровотечение.
Нупрей и дед Талаш приняли это во внимание.
— Мы его понесем, — предложил Нупрей.
— Разве только по очереди.
— Зачем? Носилки смастерим.
Нупрей раньше служил в армии и знал, как переносят раненых. Он взял у деда топор, срубил две сухие жерди, обтесал их. Привязал к жердям волчью шкуру. Получились хорошие и удобные носилки.
Деда Талаша и Нупрея удивил рассказ Панаса о том, как помог ему выбраться из тюрьмы часовой, стоявший там на посту. Кто он такой, этот добрый человек, Панас не знал. Часовой разговорился с ним, расспросил, кто он, за что его арестовали. Панас видел, что часовой ему сочувствует. И вот, когда он в третий раз после этого разговора стоял на посту, Панас попросил его вывести на двор, а часовой шепнул ему, озираясь: «Подожги немножко, я потом тебя выпущу». Через несколько минут он выпустил Панаса и сказал ему шепотом: «Иди, парень, и не возвращайся, да смотри, чтобы не поймали, а если поймают, скажи, что ты сам сбежал. Я немного погодя подниму тревогу, а ты за это время постарайся скрыться так, чтобы тебя не нашли».
Панас видел, что часовой не шутит. Было это перед рассветом. Час спустя, когда Панас уже выбрался из местечка и подходил к опушке леса, его окликнул дозорный. Зная, что остановка не обещает ему ничего хорошего, Панас пустился бежать во все лопатки. Дозорный выстрелил несколько раз, пока Панас не достиг лесной опушки. Боль в ноге он почувствовал позже, когда уже углубился в лесную чащу.
Рассказ произвел большое впечатление на деда Талаша и Нупрея. Они подумали, что не все легионеры разбойники и грабители, иногда среди них попадаются и добрые люди. Но все же одной доброты еще мало, чтобы полностью объяснить поведение часового по отношению к Панасу.
— Видно, разные водятся люди и среди легионеров, — сказал Нупрей.
— Да, — задумчиво откликнулся дед, — может, и среди них встречаются такие, что не любят панов и воюют против своей воли. Пан — всегда пан, а у нашего брата — бедняка, горемыки — другой интерес в жизни, кто бы он ни был, хоть поляк, хоть француз.
Вспомнился деду Невидный. То, что при разговоре с ним было еще неясно, теперь становилось понятнее.
У деда Талаша и Нупрея были теперь все основания прекратить разведку в местечко. Пришлось ограничиться теми сведениями, которые сообщила им жена Балука, и отправиться в обратный путь на Глухой Остров. Другого выхода не было: не оставлять же Панаса в лесу на произвол судьбы или у чужих людей, где его могли легко обнаружить. Освобождение Панаса и счастливая встреча с ним разрешали первую задачу, которую поставил перед собой дед Талаш. Если случай в Виркутье нарушил принятый маршрут, то освобождение Панаса меняло весь план задуманной операции. Теперь все дальнейшее будет зависеть от решения, которое примет Букрей. Обдумав все это, дед Талаш пришел к заключению, что и у него и у Букрея теперь руки развязаны и им предоставлена полная свобода в выборе дальнейшего пути.