— Тебе, Александр Павлович, мешать я не буду, — говорил Никита заводчику Балакшину, который был главным учредителем союза маслодельных артелей. — Перерабатывай молоко, разводи свиней, а где надо, я подсоблю деньгами. У тебя что, контракт с датчанами есть? — спросил он неожиданно.
— Да, часть свинины я сдаю на консервный завод, — ответил своему собеседнику Балакшин.
Никита поднялся с кресла и, шагая по мягкому ковру, заговорил не торопясь:
— Опутывают нас иноземцы, ох, как опутывают. Ведь ты сам посуди, — Фирсов, заложив руки за спину, остановился перед хозяином. — В Челябинске два завода принадлежат немцам и бельгийцам. До самого Омска по всей железной дороге склады американца Мак-Кормика, в Омске засели немец Ган и швед Рандрупп. На винокуренных и пивоваренных заводах хозяйничают иностранцы, и здесь у тебя под самым носом орудуют датчане, а нашему брату, русскому купцу, и повернуться негде. — Помолчав, Никита продолжал: — Слышал я, что масло и свинину ты отправляешь в Англию.
Балакшин, поглаживая свою пышную с проседью бороду, внимательно слушал гостя, на его вопрос ответил утвердительно.
— Ну вот, и ты со своими артелями ихнюю же руку тянешь, а какая нам с тобой польза?
— Тебе — не знаю, а мне от фирмы Тегерсена — один убыток, — заметил хозяин.
— А ежли нам с тобой, допустим, создать компанию, ас… ас… как это на ученом языке называется? — Фирсов наморщил лоб и уставился на ковер. — Припомнить не могу, ведь говорил же мне этот кутейник. «Его бы лучше послать», — промелькнула у него мысль про Никодима.
— Ассоциацию, — сказал более осведомленный в торговой терминологии Балакшин, который когда-то учился в коммерческом училище.
— Ну вот, эту самую, будь она неладная, и придумают, прости господи, такое слово, — произнес с облегчением Никита.
— Что ж, я непрочь, — заявил хозяин, — мне эти «Брюль и Тегерсен», признаться, крепко ножку подставляют. Создают свои механизированные маслодельные заводы, и артелям тягаться с ними трудновато.
— Не удержаться им против нас, — забегал по привычке Никита, — а деньгами я тебе пособлю. Начинай накидывать цену на молоко с пятачка, а там посмотрим, кто кого.
— Ну, хорошо, а разницу в повышении цен кто оплачивает?
— Я.
Хозяин задумался. Побарабанил пальцами по мраморному столику, накрытому зеленой бархатной скатертью, и перевел взгляд на Никиту.
— Допустим, цену повышаем. Но Тегерсен не может останавливать маслодельные заводы, ясно, что будут оплачивать молокосдатчикам по ценам выше артельных. Но когда-то должен быть предел?
Никита хитро улыбнулся:
— Ты только начинай бить их, а я уж добью.
— Опасная игра, — Балакшин затеребил бороду. — Требуются большие деньги.
— Для начала я открою вам кредит в Крестьянском банке тысяч так на пятнадцать, — заявил Никита.
— Ну, а если мы не выдержим конкуренции? — продолжал расспрашивать осторожный Балакшин.
Никита потер руки.
— Брюль и Тегерсен лопнут скорее, чем мы, — заявил он уверенно. И, помолчав, добавил: — Для пользы дела думаю поставить в ваше правление своего человека.
— Хорошо, я посоветуюсь, — поднимаясь, заявил хозяин. — Прошу денька через два заглянуть ко мне, — сказал он, пожимая руку гостя.
Через неделю в степь к Бекмурзе прискакал гонец от Фирсова. Никита пригласил Яманбаева в Марамыш по важному делу. Попутно фирсовский человек, с таким же наказом, заехал и к Дорофею Толстопятову.
Сергей приезду своего степного друга обрадовался:
— Бекмурза!
И когда тот, несмотря на свою дородность, легко соскочил с седла, он обнял Яманбаева.
— Салем! — Бекмурза с чувством потряс руку молодого Фирсова.
— Мало-мало твой старик толмачим, потом гулям. Никодим-та где? — не видя Елеонского, спросил он Сергея.
— В Зауральск уехал по отцовским делам.
— А-а, латна. Ташши свой юрта.
Сергей взял под руку гостя и повел его наверх.
Бекмурзе отвели боковую комнату, в которой когда-то жил Андрей. Стряпка Мария каждое утро ругалась, подтирая заплеванный гостем пол. Не выносил «кыргыцкого духа» и сам хозяин, но из уважения к богатству скотопромышленника свое недовольство не выказывал. Василиса Терентьевна была с гостем любезна и вскоре снискала его расположение. Агния, проходя каждый раз мимо комнаты «азиата», как она мысленно назвала Бекмурзу, прикладывала к носику надушенный платок.
На другой день приехал Дорофей Толстопятов. Никита с гостями закрылся в своем кабинете.
Поговорив о погоде и прочих малозначащих предметах, хозяин перешел к делу.
— Бекмурза Яманбаевич, ты кому теперь скот продаешь?
— Зауральск гоням.
— С Султанком, Сашкой Марьяновым, Колькой Шахриным ты в дружбе живешь?
— Вместе пьем. — Узкие, заплывшие жиром глаза Бекмурзы весело посмотрели на хозяина.
— Та-ак, — задумчиво протянул Никита и хрустнул костлявыми пальцами. — Можешь ты нажать на них, чтобы скот они в Зауральск не гоняли?
— Можна. У меня сарский бумага есть, — заявил Бекмурза, вытаскивая из-за пазухи пачку векселей.
Никита, точно ястреб, схватил ценные бумаги. Скотопромышленники Тургая влезли в долги Яманбаеву на большую сумму. Довольный Фирсов потер руки.
— Заворачивай их скот в Марамыш, — заявил он весело Бекмурзе. — Будем свою скотобойню строить. Мясо пойдет теперь мимо Зауральска в Екатеринбург и Москву. Как твоя думка?
— Моя согласна, — хлопнул себя по коленке Бекмурза.
Никита зорко посмотрел на Толстопятова.
— Я не супорствую, — произнес медлительный Дорофей, — Свиней могу закупать у мужиков, съезжу в Александрову и Всесвятскую к хохлам.
— Сколько деньга надо? — спросил нетерпеливый Бекмурза.
— Пока немного, — ответил Никита. — На первых порах так тысяч восемьдесят, — Фирсов испытующе взглянул на Яманбаева.
— Латна, даем.
Осторожный Толстопятов молчал.
— Ну, а ты как, Дорофей Павлович? — спросил его хозяин.
Заимщик поднял глаза к потолку.
— Тысяч двадцать могу дать, — вздохнул он, — с деньгами-то у меня плоховато.
«Жилистый мужик», — подумал Никита и стал подробно рассказывать о своем плане.
К осени скотобойня была готова. Построили ее недалеко от заимки Дарьи Видинеевой.
Бекмурза вместе со своим другом Султанком, договорившись с остальными скотопромышленниками, погнали гурты в Марамыш, на новую скотобойню. Консервный завод «Брюля и Тегерсена» в Зауральске остался без сырья и к весне заглох.
Не выдержав конкуренции с маслодельными артелями, остановились и заводы датчан по переработке молока.
Никита денег не жалел. В январе получилась заминка с Крестьянским банком, и Фирсов потянулся к деньгам Дарьи Видинеевой. В правление сибирских маслодельных артелей, по настоянию Никиты, вошел Никодим. «Большого ума человек. Дельный работник», — говорил он членам правления про Елеонского.
Глава 20
В конце мая 1913 года к дому Фирсова подкатила дорожная коляска, из нее вышел господин средних лет, одетый в пепельного цвета макинтош с желтыми отворотами из шагреневой кожи. На ногах были одеты модные ботинки. Перекинув привычным движением трость с серебряным набалдашником, он протер носовым платком пенсне с золотой пружиной. Продолговатое, нездорового оттенка лицо, с бесцветными глазами, над которыми свисали дряблые мешочки, тонкие бескровные губы, маленькие завитые колечком усики, длинный стручковатый нос и вся как бы расслабленная фигура приезжего были неприятны.
— Скажите, пожалста, это дом Фирсоф? — с заметным акцентом спросил он выходившую из ворот стряпку Марию.
— Ага. Только Никиты Захаровича дома-то нету. Вам его, поди, надо. Ладно, скажу хозяйке, — Мария повернула обратно в дом. Приезжий смахнул платком пыль с макинтоша и, не торопясь, последовал за ней.
Увидев незнакомого человека, Василиса Терентьевна смутилась. В последнее время в их дом постоянно заходили прилично одетые люди и вежливо просили хозяина о помощи.
— Гони их в шею, стрекулистов, — сердито говорил Никита жене. — Бездельники, балаболки. Умеют только языком чесать.
Но богатый костюм гостя, манера держать себя свободно возымели свое действие, и Василиса Терентьевна пригласила его в дом.
— Мартин Тегерсен, — подавая хозяйке руку, отрекомендовался приезжий. Сняв в передней макинтош, он повесил мягкую фетровую шляпу и, мимоходом взглянув на себя в зеркало, вошел в богато обставленную гостиную.
Усевшись на стул, он не спеша разгладил складки брюк и вежливо спросил:
— Ви супруг Никит Захарович Фирсоф?
— Ага. — Василиса Терентьевна не знала, куда деваться от приезжего «немца», как она мысленно его окрестила, и шумно поднялась со своего стула. — Пойду насчет самоварчика похлопочу, — облегченно вздохнув, она спустилась на кухню.
Мартин стал разглядывать обстановку, но, заслышав легкий шелест платья, выжидательно уставился на дверь.
Показалась Агния. Тегерсен вскочил со стула, церемонно поклонившись, назвал свое имя. Девушка подала руку, и гость почтительно припал к ней. Одетая в поплиновое платье голубого цвета, отделанное дорогим гипюром, Агния произвела на немолодого холостяка сильное впечатление. Полусогнувшись, Тегерсен прижал руку к сердцу и произнес:
— Ошшень рад видеть вас, ви дочь Никит Захарович? — Да, — ответила девушка и показала гостю на стул.
Слегка придерживая складки тщательно выутюженных брюк, Тегерсен опустился на свое место.
Меня влечет нефидимый сил….