Для детей нашего рационального века в этом даже как-то и непонятно, в чем различия (если уж и экономически, и юридически нет никакой разницы), но люди XVII века тонко находили эти различия; в некоторых случаях они оказывались довольно серьезными. Например, во время царской свадьбы дети боярские «берегли путь Государев» – когда царя и царицу венчали в соборе, следили, «чтоб между государева коня и царицыных саней не переходил никто». А дворяне такой чести удостоиться не могли бы никогда.
И уж конечно, столичное дворянство сильно отличается от провинциального, слуги государства занимают совсем не такое же положение, какое слуги бояр и князей. Столичные «чины» – стольники, стряпчие, дворяне московские и жильцы – составляют царскую гвардию, служат офицерскими кадрами для провинциальных отрядов, несут службу при царском дворце, исполняют различные поручения высших сановников, а то и самого царя.
В провинции главную массу служилых людей составляли «родовые» (то есть потомственные. – А. Б.) дворяне и дети боярские.
Для крестьян, конечно, все группы служилых людей – это социальное «поднебесье». Это те, кого правительство велит «его помещика слушати и пашню на него пахати и доход ему помещиков платити». Не зря же на всех служилых людей распространяется слово «боярин», на которое вообще-то абсолютное большинство служилых не имели никакого права. В чем нет совершенно ничего специфически русского – точно так же и в Западной Европе для всякого простолюдина всякий феодал становился «сиром», «сэром», «синьором».
Но это – для крестьянина, волей-неволей смотрящего снизу вверх. Но по отношению к настоящим боярам и с точки зрения государства все эти «худые смиренные холопи», Ивашки и Микишки, – точно такие же рабы, двуногая собственность, как и сами крестьяне. Под угрозой кнута, конфискации поместий, «слова и дела», ссылки в Сибирь, лишения всех прав по единому подозрению в «неустройстве» и «нерадении» они должны были с 15-летнего возраста и до глубокой старости «за его государеву честь» переносить голод, холод, все тяготы походов, увечья и «полонное терпение».
А вообще-то если не брать бытового слова «боярин», то настоящим боярином, по закону, был даже не тот, кто владеет вотчиной… А только тот, кто владеет думским чином «боярин» и входит с другими боярами в совсем маленький, узкий слой – буквально несколько десятков человек.
Но даже и на самом верху военно-феодального, служилого сословия, в той же Боярской думе, среди владельцев вотчин, в сообществе потомков старинных родов тоже нет единства и равенства положений. И здесь тоже каждый в чем-то выше или ниже другого, пусть на самую маленькую, с трудом уловимую ступенечку. Они – заседавшая в Боярской думе высшая аристократия страны – вовсе не были равны друг другу. Думный боярин был выше окольничьего. При этом бояр и окольничьих никогда не было много, самое большее человек 50. Кроме них, в Думу входили несколько думных дворян (конечно же, стоявших несравненно ниже самого захудалого окольничьего) и три или четыре думных дьяка, возглавлявших самые важные приказы.
Несколько десятков знатнейших фамилий, не более сотни, потомки удельных князей, цепко держались за свои привилегии, и иерархия разделяла даже эти несколько сотен, от силы тысяч человек – высшую аристократию всего служилого сословия.
На самом верху этой иерархии самых верхов – шестнадцать знатнейших фамилий, члены которых поступали прямо в бояре, минуя чин окольничьего: Черкасские, Воротынские, Трубецкие, Голицыны, Хованские, Морозовы, Шереметевы, Одоевские, Пронские, Шеины, Салтыковы, Репнины, Прозоровские, Буйносовы, Хилковы, Урусовы. При формировании Боярской думы царю было совершенно невозможно обойтись по крайней мере без «большаков» этих семейств, а порой в Думе скапливалось и по нескольку их представителей. Несправедливо? Не в большей степени, чем Палата лордов, например.
Причем и в нашем, таком «демократическом» на вид обществе есть свои ранги, которые тоже показались бы дикими боярину XVII века. Скажем, огромная важность денег, материального богатства показалась бы ему просто неприличной. Ни знатность рода, ни другие важные для него параметры совершенно не зависели от денег.
Некоторые из этих фамилий хорошо знакомы читателям – Голицыны, Одоевские, Шереметевы, Трубецкие, – интеллигентные семьи, они дали многих славных представителей в разных поколениях, в разные периоды русской истории. Салтыковы известны разве что Петром Семеновичем Салтыковым, победителем Фридриха Великого в Семилетней войне, ну и, конечно, Дарьей Салтыковой, знаменитой «Салтычихой». Морозовы совершенно невыразительны после Бориса Ивановича Морозова, воспитателя и близкого друга царя Алексея Михайловича. Остальные же фамилии остались в истории ровно потому, что это фамилии «рюриковичей» и «гедиминичей». Представители же этих семей были и остались людьми совершенно невыразительными, скучными, не совершили никаких личных поступков, за которые их следовало бы помнить.
Каждый знатный род – и эти шестнадцать, и остальные сто, чуть ниже рангом, – очень хорошо знал, какого рода он выше или ниже, какими княжествами и какими уделами владели их предки и какое место подобает им занимать в этой иерархии высших. Потомки служилых московских князей считались выше потомков удельных князей. Потомки удельных князей были выше «простых» бояр, без титулов. Московские великокняжеские бояре считались выше удельных. Потомки старшего сына «главнее» потомков младшего, и, уж конечно, огромное значение имела сама по себе древность рода.
Конечно же, каждый аристократ прекрасно знал, «выше» или «ниже» каких семей должны сидеть его представители в Боярской думе и на пирах. В данном случае «выше» и «ниже» означает одно – ближе к царю или дальше. А кроме того, все знали, на какие должности они могут рассчитывать.
Считалось чудовищной несправедливостью, если «худородный» назначался начальником «высокородного», а представитель рода «молодшего» получал должность раньше, чем представитель рода «доброго». Если царь допускал такую несправедливость, боярин «бил челом», просил исправить неувязку и делал это с полной уверенностью в своей правоте. Обычно царь и «исправлял», причем под сильнейшим давлением своего ближайшего окружения. Ведь в ценности местничества были уверены практически все!
Если какой-то опрометчивый боярин или целый род нарушали правила местничества, в ход могли пойти и посохи – увесистые палки, на которые опирались бояре, и даже «ножные мечи» – ножи, которые носили «за сапогом», за голенищем. Можно сколько угодно смеяться над пожилыми, толстыми боярами, таскавшими друг друга за бороды или учинявших поножовщину непосредственно в Думе, но следует признать – за их поведением стоит совершенно железная логика. Это логика совсем другая, чем у нас, у их отдаленных потомков, но логика-то ведь есть!
Знать Московии не верила в существование выдающихся личностей, а семейные достоинства впрямую связывала с «породой»… ну и действовала соответственно.
Все чины и должности, которые занимали представители знатнейших родов, вписывались в Разрядные книги. Чуть возникали какие-то сомнения, всегда можно было выяснить, какие чины и должности занимали прадеды и прапрадеды тех, кто сейчас на них претендует. А чины и назначения предков, понятное дело, были прецедентами, чтобы дать такие же потомкам.
В итоге царь мог «пожаловать боярами» выходцев из средних служилых слоев – например, Ордин-Нащокина или Матвеева. Но и эти талантливые выдвиженцы сидели «ниже» представителей старинных родов, далеко не всегда они могли получить назначение на должность, к которой, может быть, и были особенно способны.
В местничестве очень хорошо проявлялся точно такой же способ мышления, как и в крестьянской среде. Действие местничества доказывает, что верхи общества принципиально думали точно так же, как и низы. Бояре точно так же, как крестьяне, жили даже не семейными, а скорее даже родовыми ценностями. Если человек принадлежал к роду Долгоруких, Голицыных или Вяземских, эта принадлежность с точки зрения всего общества была несравненно важнее его личных качеств. В существование выдающихся личностей предки, что поделать, не верили, да к тому же в родах тоже были свои «большаки», железной рукой державшие семейную власть и представлявшие род во внешнем мире. Всю жизнь человек, каких бы чинов он ни удостаивался, занимал в роду подчиненное, второстепенное положение и вполне мог никогда и не стать главой рода.
Вся жизнь знатного боярина определялась в наименьшей степени его талантами или его личными заслугами и почти полностью определялась принадлежностью к роду и его местом в этом роду.
Поэтому огромное значение приобретали выяснения, происходит ли боярский род от старшего или от среднего сына князя Лычко, вышедшего из Литвы в XIV столетии. Потомки старшего сына приобретали право сидеть на одного человека ближе к царю, чем потомки среднего, и получали пусть незначительное, но преимущество при назначении на любые важные должности.
И получается, что в верхах общества, в среде знатной и порой сказочно богатой аристократии, в среде, объединявшей буквально несколько тысяч влиятельнейших людей Московии, царят те же нравы, что и в среде московитского крестьянства, почти не ушедшего от первобытно-общинного строя.
Последствия же для управления страной получались различные. С одной стороны, система становилась куда стабильнее, постояннее, чем в странах, где активные люди могли что-то изменять, добиваться личного успеха. С другой… Как писал бывший подьячий Посольского приказа Котошихин, «многие бояре на спрос государев, брады свои уставя, ничего не отвечают, потому что возводит их Государь в Думу не по уму их, а токмо по великой породе».
На другом полюсе служилого населения – регулярные части «служилых людей по прибору», те, кто «прибирались» из низших слоев населения и жили с семьями в подгородных слободах (стрелецкая, ямская, пушкарская, казацкая слободы).
За службу они не получают поместий с крепостными, но получают землю – порой не только под огороды и сады, но и под хлеб, а главное, получают денежное и хлебное жалованье. За это они должны в любой момент быть готовы выступить в поход, но в мирное время правительство не очень мучает их сборами или учебой. «Служилые люди по прибору» занимаются торговлей, ремеслом, составляя конкуренцию посадским, тем более что жалованье выдается им не особенно регулярно.
Таковы стрельцы, которых в одной Москве 20 полков по тысяче человек, и еще не менее 10 тысяч в важнейших городах и в приграничных крепостях. Это отряды пушкарей, казаков и войска, которые мы сейчас назвали бы «частями технического обеспечения»: ямщики для почтовой службы, плотники и кузнецы, воротники, затинщики, которые ставят и охраняют «тыны» крепостей.
В случае войны с посадского и уездного населения собирают «даточных людей», в основном для обозной и прочей вспомогательной службы. После войны «даточные люди», если уцелеют, могут уходить обратно домой, их никто не держит.
Почти в таком же положении оказываются и солдаты «полков иноземного строя». Даже приглашая иностранных офицеров, московское правительство не сразу организует постоянное регулярное войско. Долгое время и эти полки формируются только на время войны. В мирное же время тратить на них деньги правительство не хочет, и уцелевшие в сражениях «охочие люди», если называть вещи своими именами, выбрасываются на улицу.
Разумеется, это самый низший разбор служилых людей Московского государства. И в этой категории слуг государства видно то же отношение к своему государству: люди честно служат ему, не понукаемые и не понуждаемые чиновниками. Общество поддерживает государство.
Нетяглое население
«Судебник» Ивана III 1495 года с простотой, достойной Московии Рюриковичей и лично московского князя, знает только две группы населения: тяглые люди, которые платят подати и тянут тягло, и служилые люди, которые правят государеву службу.
В сравнении с этим «Судебником» Соборное уложение 1649 года делает огромный шаг вперед: оно знает три основных класса общества: служилые люди, уездные люди и посадские люди.
Итак, три основных сословия, а если считать с духовенством, имеющим совершенно особые права и обязанности, – то и четыре.
Из 12 или 14 миллионов московитов примерно тысяч 200 относятся к духовенству. По всей стране раскидано примерно 80 тысяч церквей и церквушек, и в каждой из них есть священник, есть дьякон, а если церковь богатая, то есть и церковный служка.
Монастырей в Московии тоже много. При частых недородах, катаклизмах и общественных бедствиях число монахов и монахинь увеличивается – людям становится нечего есть, а монастыри всегда были местами, где можно спасти не только душу, но и тело.
Духовенство очень неодинаковое: есть чрезвычайно культурные священники, но их немного, а основная масса сельских попиков чудовищно невежественна, дика, необразованна. И здесь тоже множество рангов, градаций, типов, общественных состояний. Как во всяком феодальном обществе, в Московии почти нет людей вполне равного положения: всегда кто-то кого-то выше или ниже другого, имеет привилегии или не имеет. Даже сельские священники очень разделены по своему положению, да к тому же в разных областях страны их место в обществе весьма различно. Скажем, на севере, в Вологодском крае, традиционно почитаются монахи, а в Камаринской волости («Ах, и сукин сын камаринский мужик») их, и тоже традиционно, уважают несравненно меньше.
В некоторых местах, скажем, на Белом озере, священники сплошь и рядом вызывают духов и занимаются колдовством. В новых, недавно освоенных районах страны, где русское население не так хорошо помнит языческие времена, подобное исключено.
Внутри трех основных сословий, как мы уже видели, выделяется множество более мелких групп, порой очень различных, и тоже не все тянут тягло (те же бобыли вовсе не тянут). А кроме этих групп, по выражению В.О. Ключевского, между ними «оставались промежуточные, межеумочные слои», которые «не входили плотно в их состав и стояли вне прямых государственных обязанностей, служа частному интересу».
Имеет смысл перечислить эти нетяглые группы населения.
1. Холопы, которые тоже очень неодинаковы.
Существуют «вечные» холопы, то есть фактически почти что рабы. Закон позволяет продавать их, менять, дарить и так далее. Они – вид собственности, «говорящие орудия», и отличие от античных рабов только одно – их все-таки нельзя убивать. Дети «вечных» холопов тоже становятся холопами, их положение наследственно.
Но кроме вечных, существуют еще и холопы на время, жилые холопы. Это люди, идущие в услужение к кому-то и пишущие на себя «кабальную запись», и потому их называют еще и «кабальными» холопами.
Кабальное холопство – личное и пожизненное, и со смертью своего владельца холоп становился свободен.
Холопы не несли государева тягла, кроме задворных холопов, посаженных на землю; но это исключение, вызванное, видимо, как раз работой на земле. Остальные же группы холопов никакого государева тягла вообще никогда не несли.
2. Вольногулящие люди, или «вольница», – люди, которые не находились в зависимости от частных лиц и в то же время не были вписаны в государевы тяглые волостные или посадские общины. Таких групп несколько; это или маргинальные элементы, или люди, по какой-то причине не захотевшие или не сумевшие наследовать отцовское ремесло и вместе с ним – место в обществе:
поповичи, не пошедшие служить;
дети служилых, не «поверстанные» поместьями;
дети подьячих, не поступившие на службу;
дети посадских и волостных тяглецов, не вписанные в тягло.
Сюда попадали отпущенные на волю холопы, посадские и крестьяне, которые бросили свое тягло и свое занятие; служилые люди, бросившие свои занятия; промотавшиеся и потерявшие поместья служилые; нищие по ремеслу.
А также наемные рабочие, бродячие музыканты и певцы, нищие и калики перехожие.
3. Архиерейские и монастырские слуги и служки. Слуги, которые служили по управлению церковными делами, получали земельные участки, иногда очень обширные, и тогда становились чем-то вроде помещиков, только у церкви, а не у государства.
Но это был очень неопределенный класс людей, включавший лиц крайне различного положения; церковные служки были скорее холопами, принадлежавшими церкви, а не частным лицам. Конечно же, ни земель, ни зависимых людей они не имели.