Вдруг смотрит — из моря дельфин высунулся. Поглядел он на Ивана да и говорит человечьим голосом:
— Здравствуй, брат по крови. Давно ми контактов ждали, думали еще этак лет с тысячу ждать придется, да вот ты объявился. Скажи, откуда у тебя дудочка ультразвуковая, слух наш ласкающая?
— В институте у себя сделал, — отвечает Иван, а сам — рад-радехонек. — Слушай, — говорит, брат-дельфин, сослужи мне службу!
— Ладно, — говорит дельфин, — ради первого контакта чего не сделаешь! Чего тебе надобно?
— Отвези меня на остров Буян.
— Только-то и всего? Садись, отвезу.
Сел Иван дельфину на спину, и поплыли они через сине море. Доплыли они до острова Буяна. Выкопал Иван сундук, замки взломал, живность всю выпотрошил, яйцо разбил, иголку в корзно свое воткнул, кликнул дельфина, и отправились они в обратный путь.
Скоро сказка сказывается, нескоро дело достается. Вернулся Иван в город Берендеичев, подъехал к терему Кощееву, пошел прямехонько в палаты, глядь — а того там и нет. Долго искал — нашел наконец. Сидит царь Кощей в подвале, золото и медь в сундуках пересчитывает. Подошел к нему Иван тихохонько да и говорит:
— Ну что. Кощей, будешь ты свое слово держать, сказителей мне собирать?
— А зачем? — удивился Кощей.
— Как — зачем? Обещал же.
— А мне-то что? Я ж теперь бессмертный!
Тут Иван возьми да и покажи ему иголочку.
— Раздай, — говорит, — казну, у кого сколько брал, вече снова собери и вообще не резвись особо — всю историю испакостишь. История тебе не что-нибудь, с ней обращаться бережно надо. А мне сказителей собери. Как я без сказки к себе в двадцать первый век, в тридевятое царство, в тридесятое государство вернусь?
Говорит и видит: Кощей за грудь рукой схватился, сам все на иголку смотрит, постоял-постоял, а потом и грохнулся на пол. Лежит, не двинется. Понял Иван, что хватил Кощея инфаркт. Со страху, наверное. Пригорюнился младший научный сотрудник, закручинился, думает, что же теперь делать, как он без сказки вернется, — будут его разбирать на диспетчерском, как пить дать.
Да сделанного не воротишь.
Вышел он из терема на крыльцо высокое, а перед крыльцом уже народ толпится-собирается, кричит: "Хотим Ивана-царевича царем иметь! Ивана на царство!"
Отвечает им Иван:
— Не буду я царем. Мне к себе возвращаться надо. Да и к чему вам царь? Собирайте снова вече, и дело с концом. А уж ежели царя хотите, так посадите себе Василису Прекрасную, дочку Кощееву. Глупа она как пень. С такой царицей и жить спокойно будете. А править — сами сумеете.
Вскочил он на коня и поскакал. А народ кричит вслед:
— Спасибо, Иван-царевич, на добром слове! Так и сделаем! Быть посему! Не поминай нас лихом!
Прискакал Иван — младший научный сотрудник в лес Муромский, дремучий, где канал Темпоральный проходит, остановил попутную машину времени и вернулся в Терем ИФ. А там его уже встречают — и доктор филологических наук Царев, и кандидат филологических наук Мудров, и старший научный сотрудник Симеон. Взяли они его под белы рученьки, привели в центральную бухгалтерию. А там и говорят:
— Что же это ты, Иван — младший научный сотрудник, нас всех дураками считаешь? За казенный счет в прошлое прогуляться захотел? Конца он у сказки не нашел, видите ли! А это что?
И показывают ему сказку — ту самую. И первая страничка есть, и вторая есть, и третья есть, и четвертая есть, и пятая, и еще пять. И все там написано: и про иголку, и про то, как Кощей бессмертным стал, и про остров Буян.
Понял Иван — заколдованный круг получился. Но разве объяснишь кому? Все равно не поверят. Высчитали с него командировочные — и суточные, и проездные. И еще заставили объяснительную писать: почему он столько времени прогулял, на работу не выходил. И на Ученом совете разобрать его недостойное поведение пообещали. Опечалился Иван — младший научный сотрудник, закручинился. Пошел он в трапезную на четыреста посадочных мест и напился там с горя томатного соку.
И я там с ним был, сок томатный пил — по усам текло, я рот не попало. Тут и сказке конец.
1967
ОТЗОВИСЬ!
В тот день я задержался на работе. Не то чтобы в этом была настоятельная необходимость, — просто вечером я обещал заехать к друзьям, домой было не успеть, и потому торопиться не имело смысла. Я навел порядок на столе, поболтал по телефону, а когда в комнату вошла уборщица с ведром и щеткой, взял портфель и вышел на улицу.
У ворот Иоанновского равелина стояли на скамейке прикрытые клеенкой дымящиеся корзины, и две женщины бойко торговали пирожками. Я сглотнул слюну: согласитесь, для здоровенного двадцатилетнего оболтуса выпитый в полдень стакан чаю и пара бутербродов — отнюдь не много. И когда наконец в нашем КБ организуют столовую? Сколько лет твердим об этом на каждом профсоюзном собрании, а воз, как говорится, и ныне там… Я сунул руку в карман, на ощупь вытащил два двугривенных и протянул продавщице.
— Три с мясом, пожалуйста!
Она дала мне пирожки и сдачу: трехкопеечную монету и два семишника. Это — на телефон. Я сунул их в задний карман.
Дожевывая последний пирожок, я вспомнил вдруг, что так и не позвонил Володьке. Пришлось забираться в телефонную будку. Там была истинная душегубка: кажется это называется парниковым эффектом… Хорошо бы оставить дверь приоткрытой, но трамваи так грохочут на повороте, что разговаривать станет заведомо невозможна Чувствуя, что медленно превращаюсь в бульон на собственных костях, я достал из кармана оба семишника, опустил один из них в щель автомата и набрал номер. Раздались длинные гудки. От нечего делать я стал крутить второй в пальцах. Монетка была новенькая, блестящая, словно не бывавшая еще в употреблении. Люблю такие. Сам понимаю, что это смешно, но люблю. Трубку все не снимали: опять его нет дома. Жаль… Продолжая разглядывать монетку, я дал отбой. И тут…
Однажды, еще в школьные годы, мне повезло: в троллейбусе вместо гривенника мне дали на сдачу десятипфенниговую монетку. Как и большинство сверстников, я увлекался в те поры нумизматикой, и это было мне только на руку. Но такого…
Я еще раз внимательно осмотрел семишник. На аверсе — герб и надпись «СССР»; на реверсе — в ободке из колосьев крупная, словно взятая из школьной прописи двойка и написанное строгим бруском слово «копейки». Две копейки. И ниже — год. «1996».
Да нет же! Бывает так, перепутываются в голове цифры. Однако это был не 1969, а именно 1996 год.
Я вышел из будки в состоянии некоторого обалдения. Первым порывом было вернуться к тем продавщицам, но тут же я понял, что это бессмысленно. А что делать?
Я вырвал из записной книжки листок, завернул монетку и убрал в бумажник, — чтобы не потерять, не спутать случайно с другой. И поехал к друзьям, которые, я надеялся, помогут разобраться в этом темном деле.
Конечно, мы заболтались, и я вспомнил про монетку только в самом конце, когда надо было уже уходить, если я хотел успеть на трамвая.
— Фальшивая, — изрек Жора. — Но сделано здорово, ей-ей!
— Брось ты свои детективные замашки, — откликнулся Виктор. — Обычный заводской брак. — Он закурил и добавил: — Чудеса: брак на "Монетном дворе"? Рассказали бы — не поверил.
— Ее потерял Путешественник по Времени, — подал из спальни голос Жоркин сын, десятилетний Герка.
— Ты почему это не спишь? — поинтересовался отец.
— Уснешь тут, как же!
И то правда: современные квартиры не для бурных дебатов.
К единому мнению мы так и не пришли.
Идея родилась у меня уже дома: надо позвонить Пуху. Уж он-то разберется. С этой мыслью я и уснул.
На следующий день перед обедом я позвонил ему.
— Не смогли бы вытянуть на полчасика, Федор Феоктистович? Консультация нужна. Может, пообедаем вместе?
— С удовольствием, — сказал Пух. — Где?
— Ну хоть на проспект Добролюбова сходим, что ли… — неуверенно предложил я: у них на "Монетном дворе" своя прекрасная столовая, и обедать оттуда никто не выходит.
— Ладно. Ждите у Ботного домика.
Пух работал старшим технологом на "Монетном дворе". Познакомились мы с ним в крепостном буфете, куда он попал по какой-то случайности. С тех пор мы несколько раз встречались, болтали на самые разные темы, чему нимало не препятствовала разница в возрасте, — был Пух без малого вдвое старше, — хотя в дружбу наши отношения пока еще не переросли.
— Давайте сюда, — сказал Пух, выслушав мой рассказ. — Попробую что-нибудь сделать. Выясню — позвоню.
— Спасибо, Федор Феоктистович! Очень вы меня обяжете: терпеть не могу, надо признаться, всяких таинственных историй.
Он позвонил мне через три дня, в пятницу. И мы снова встретились на том же месте.
— Вот, — сказал Пух, возвращая мне замшевую коробочку… я уложил монетку в футляр от обручального кольца), — все что можно было проверить, мы проверили. Монета настоящая. Даже присадка радиоактивного изотопа в норме. Представить себе возможность изготовления такой фальшивки в кустарных условиях практически невозможно. Да и не стали бы тогда размениваться на двухкопеечники. Представить же подпольный завод — еще сложнее, согласитесь. Не знаю уж, что еще сказать вам, Андрей.
— А брака такого не могло быть, чтобы вместо шестидесяти девяти отчеканили девяносто шесть?
Пух молча пожал плечами, но потом все же снизошел до объяснений:
— Наша продукция идет большими сериями. Брак на одной монете невозможен, только на всей серии. А такого ОТК не прозевает. И, простите великодушно, мне лично сама эта мысль представляется более чем нелепой!
Я согласился с ним.
— И вообще, — сказал на прощание Пух, — не напоминайте мне о ней больше, прошу вас! Голову на этом сломать можно. Если хотите доброго совета — выкиньте. В Неву. Или позвоните кому-нибудь по телефону. Впрочем, добрые советы даются лишь для очистки совести, прислушиваться к ним вовсе не обязательно…
И в этом Пух опять-таки был прав.
Вечером я поехал к Севе Воробьеву, моему однокласснику, с которым мы когда-то вместе увлекались нумизматикой. Но я довольно быстро охладел к этому делу, а он так и остался ярым собирателем. Его коллекции неоднократно выставлялись, он даже писал какие-то статьи, выступал с докладами… "Уж он-то поможет," — решил я. хотя бы ниточку даст.
Но Сева только пожимал плечами.
— Откуда мне знать? Если ты говоришь, что ее подлинность проверяли… Эксперты там, конечно, квалифицированные. Так чего ты хочешь от меня? Если избавиться от нее, как тебе советовали, — отдай мне. В моей коллекции она будет на месте. Или — продай.
— Иди к черту! — огрызнулся я. — Стану я тебе продавать, торгаш несчастный! А отдать… Подумаю. Может быть, потом. Но не сейчас, извини.
С тем мы и разошлись.
Прошло две недели, но история эта не идет у меня из головы. Может быть, ты в самом деле есть, Путешественник по Времени? Бродишь сейчас где-то по Ленинграду и по ошибке употребил монетку твоего родного… или — не родного?) 1996 года?
Или — ты еще только будешь? Быть может, Машина Времени уже сконструирована в каком-нибудь КБ или НИИ, и скоро ты отправишься в ней в будущее, — первый в истории времяпроходец? Экипируя тебя для путешествия, отчеканили монеты года, в который ты отправляешься, и одна из них случайно попала мне в руки?
Или…
Не знаю, что думать.
И потому решил написать этот рассказ. Если его напечатают, может быть, ты найдешь меня и заберешь свой семишник?
Я сижу за столом и пишу. Рядом, тепло поблескивая в свете настольной лампы, лежит новенький двухкопеечник. Временами я смотрю на него — лишний раз удостовериться, что все это не сон человека, начитавшегося фантастики.
Сейчас я выправлю текст и завтра отнесу его в редакцию. И захвачу с собой монету, — как вещественное доказательство. Конечно, хорошо бы еще приложить справку от психиатра, но я оптимист, и надеюсь, что как-нибудь обойдется.
Если ты есть. Путешественник по Времени, — отзовись!
1969
"ГЕНИАК"
I
— Спасибо, — Гранж улыбнулся. Улыбка у него была обворожительная.
Брод тоже улыбнулся, но скупо, краешками губ.
— Пожалуй, это я должен благодарить вас за оказанную честь.
— Вы настолько верите в успех?
— Депо даже не в этом. Благодаря вам я попал в такую компанию… — Брод снова пробежал глазами лежавший перед ним список.
Список и в самом деле был внушительным. Пятьдесят имен, каждое из которых было достаточно весомым, чтобы украсить самый что ни на есть торжественный прием. Или возглавить исследовательский центр. Двадцать семь Норбертовских лауреатов, шесть Нобелевских…
— И все согласились? — Не все, — Гранж непонимающе повел плечами. — Трое отказались.
— Почему?
— Брендон сказал, что не хочет рыть могилу самому себе. Кому понадобятся исследователи после рождения «Гениака»?
— "Гениака"?
— Да. В общем-то — дань традиции, Гений — это ясно, «ак» — от тех, первых машин.
"Что ж, — подумал Брод, — понять Брендона можно. Действительно, если в машине с фантастическим быстродействием и совершенно непредставимым объемом памяти совместятся творческие личности полусотни крупнейших ученых, — кому тогда понадобятся они сами?"
— Но это значит, что Брендон поверил в реальность вашего проекта, — сказал он, — а это уже само по себе немало.
— Согласен. Акоста отказался, не объясняя причин. Дорти заявил, что считает работы по цереброкопированию недостаточно отработанными, а потому не хочет рисковать своей репутацией.
Тоже понятно. Но как раз это-то Брода не смущало: цереброкопированием занимался институт Штамба, а в их работу он верил. Смущало совсем другое… В целом же, надо отдать Гранжу должное, проект был задуман с размахом. Мощный компьютер с объемом памяти, позволяющим вложить чуть ли не всю информацию, накопленную со времен Адама. Но это — только хранилище, мертвое, как библиотека Конгресса. А затем — затем в блоки памяти методом цереброкопирования переносятся личности крупнейших ученых века. Первоначально они записываются каждая в отдельный блок, и только потом между ними постепенно возникают связи, объединяющие их в единое целое — «Гениак». Проект изящный. Но…
— Значит, остальные согласились, — повторил Брод.
— Да, — подтвердил Гранж. — На разных условиях, но согласились.
— Мои условия будут скромными, — сказал Брод. — Я теряю день, пока вы будете снимать с моего мозга копию. Мой рабочий день в клинике стоит около десяти тысяч. Их вы мне и возместите.
Гранж кивнул.
— Когда я буду вам нужен?
— Копирование — процесс сложный и длительный, а нам нужно обработать сорок семь объектов. — … Как легко это у Гранжа получалось, — «объектов»! Ведь каждый из них — человек…) — Думаю, вами мы займемся месяца через три. Точнее мы сообщим дополнительно.
— Только не позже, чем за три дня, — сказал Брод и поднялся из-за стола, протягивая Гранжу руку.
II
Сперва Гранж позвонил ему по телефону.
— Простите, что беспокою вас во время уикэнда, профессор. Помните, что вы сказали мне тогда, после копирования?
— Да, — ответил Брод. — Помню, конечно… Тогда, расставаясь с Гранжем, он не удержался и сказал: "Если у вас начнутся какие-либо… м-м… чудеса, сообщите, пожалуйста, мне. Хорошо?").
— Так что у вас случилось?
— Скажите, вы не смогли бы приехать к нам в Центр?
Брод подумал.
— В понедельник, в четыре, — вас устроит?
— Спасибо, профессор, я вам очень признателен!
И вот теперь они сидели друг против друга в кабинете Гранжа.
— Так что же у вас случилось?
— Если б я знал! Пока мы налаживали коммуникации между отдельными блоками и подсоединяли их к базовой памяти — все шло хорошо Месяц назад этот этап работы был закончен. И тогда мы поставили перед «Гениаком» первую проблему. Какую — нс суть важно пока, тем паче, что заказчик категорически против разглашения тайны заказа. Мы ожидали чего угодно, любого невероятного ответа. А получили…