И даже сейчас, ввиду счастливого спасения от Нарады – не мог.
Во всем полагаясь на мудрость младшего брата, Сохач пытался побороть в себе неприязнь. Но когда выяснилось, что по-хорошему с Серебряным не выпить, на сдобных девок он не падок, да и подраться не склонен, предпочитая убивать сразу, – Рама ощутил в себе сильные сомнения. Но в ответ робким речам Баламут безжалостно отчитал брата, заявив, что младший из сыновей Кунти – его лучший друг.
— А как же я? – несчастным голосом спросил покинутый Здоровяк. – Я – не лучший?
— Ты – другое, – смягчаясь, но все еще недовольно объяснил Кришна.
Баларама собрался с мыслями, вдохнул столько воздуха, сколько помещалось в его широченную грудь, и проникновенно сказал:
— Малыш! Ведь я же лучше, лучше Арджуны!
— Конечно, лучше, – мгновенно согласился Кришна, тихо веселясь.
— Тогда почему?
— Что почему?
— Почему – так?
— Что – так?
Плугоносец понурился и засопел, не зная, каким словами сказать то, что было у него на уме.
— Что ты к нему липнешь? – наконец нашелся он. – Только и дел, что друг к другу в гости ездить!
— Во-первых, это называется “наносить ответные визиты”, – поправил флейтист. – А во-вторых… во-вторых, милый ты мой Рама, он – внук Гангеи Грозного, владетель одного из трех Великих луков и вдобавок сын Громовержца…
— Ублюдок царя небесного, – буркнул Сохач, уставившись в пол.
— Скажи мне, изобильный достоинствами, – вдруг поинтересовался языкастый братец, – можешь ли ты ради меня совершить героический подвиг?
— Я? – с внезапно полыхнувшей надеждой вскинулся Здоровяк. – Да я!.. Да Кришна, ты только пальцем кивни!
— Вот и соверши.
— А чего надо-то?
— Ну… – красавец пожал плечами. – Сам придумай.
Плугоносец горестно наморщил лоб.
— Гонишь? – спросил он. – Так бы и говорил. А то все хиханьки… Старый, толстый, никому не нужный Баларама пойдет совершать героические подвиги, а вы тут будете гулять и радоваться. Что я, не понимаю?
Однако поход за героическими подвигами был по зрелом размышлении отложен; вместо этого Здоровяк день-деньской ходил за Кришной хвостом, смотрел на обожаемого брата большими печальными глазами и душераздирающе вздыхал. Усы его при этом шевелились как живые и тоже выражали укор. Однако, повинуясь премудрому аватару, Сохач ни словом, ни делом не являл вражды; лишь однажды он, глядя на Арджуну сверху вниз, с тоскою проговорил: “Лучше бы ты у меня жену украл…”
— Хорошо! – между тем журчал Кришна, обращаясь к своему вознице; он был исключительно доволен, если не сказать благодарен. – Поистине, друг мой, иной мудрец страшнее голодного тигра и ревнующей женщины… Кстати о мудрецах. Помнишь того рыжего брахмана, который еще Агни назывался? Слушай, что я придумал…
Благовонная вода, которой обрызгали покой прислужники перед тем, как удалиться, давно высохла, и остыли яства в золотой посуде, поставленной прямо на расчерченный линиями-оберегами пол. Узорный проем вел на террасу, доступную только из царской опочивальни. По сквозной резьбе мраморной ограды вился плющ, белые голуби уснули рядом жемчужин на литых из серебра гирляндах, а дальше блестело под луной море, перекатывая валы.
Грустный Чандра заглядывал в окна спящей Двараки, пока упряжка влеклась привычной дорогой; но он был молчалив.
— Так что там дальше о мудрецах? – нарушил молчание Арджуна.
Серебряный предавался благочестивому занятию: пересчитывал позвонки Шри Кришны, запечатлевая поцелуй на каждом, сверху донизу и обратно. Баламут невнятно мурлыкал, поигрывая лопатками.
— Итак… – сказал он, – дальше. “Тут из срединного пространства, окруженный богами ветра – марутами, спустился властитель небожителей Индра и сказал Арджуне и Кришне: “Вы оба свершили многотрудный подвиг, который едва ли могли бы свершить даже бессмертные боги. В глубоком удовлетворении я хочу щедро одарить вас за это. Выбирайте себе любой дар, даже если он труднодостижим и лежит за пределами человеческого мира””.
— Угу… Помню я одну историю про подарки…
— М-м?
— Был такой благочестивый царь Васу, которому Индра в обмен на скопленный Жар подарил хрустальную колесницу, летавшую по небу. Вот он и летал в ней по небу: туда-сюда, туда-сюда…
— Ну и что?
— “И когда царь Васу путешествовал по небесам в воздушном корабле, подаренном ему Владыкой Индрой, в полете к нему часто приближались красивые гандхарвы и пленительные апсары, которые исполняли его желания. И таким образом слава Васу, “путешественника по небесам”, распространялась все дальше и шире”.
Кришна перевернулся на спину.
— Раджа прославился своеобразием желаний, – усмехаясь, пояснил Арджуна. – Впрочем, кто являлся, те его все вспоминали очень тепло. Даже жарко. Так как там дальше с подарками?
— Я думаю, – хитро сказал Баламут, – что Арджуна попросил у Индры всевозможные виды оружия, и Громовержец обещал: “Я позабочусь, сын мой, чтобы ты получил все, чего просишь. Ты получишь все виды огненного оружия, все виды оружия ветра и все мое оружие, о Покоритель Богатств”.
— Мне нравится, – согласился покоритель богатств. – А Кришна?
— Кришна… – Кришна вздохнул, устремив лукавый взгляд к изукрашенному потолку, – в качестве дара себе выбрал вечную верную дружбу со своим возлюбленным Арджуной…
— Это не к Индре, – сказал возлюбленный, расцветая лотосом. – Это к Манматхе.
— И царь богов с радостью наделил его этим даром, – назидательно продолжил Баламут. – Исполнив желания обоих героев и весьма довольный тем, как все сложилось, Могучий Индра возвратился с богами в свое небесное обиталище.
— Придумаешь что-то несуразное… – благодушно укорил герой.
— Чем несуразнее история, тем охотнее в нее верят.
— А ты что, ее еще кому-то собираешься рассказывать?!
— Разумеется.
— Так это ж бред! – взвился Арджуна. – Я думал, ты смеешься…
— Я смеюсь, – оборвал Кришна. – И буду смеяться над дураками. А дураки поверят, что ты одолел в поединке Владыку Индру. Разве плохо?
— Может, я еще и Шиву одолею? – раздраженно спросил Серебряный.
— Может, – серьезно сказал Баламут. – Надо будет подумать…
Арджуна подхватился на ноги и стал мерить шагами комнату.
— Люди любят удивляться, – мягко сказал Баламут, – подожди, они еще переврут эту историю, разукрасив так, что и не узнаешь, к ста цветам добавят сто первый… Да не злись ты! Подумай, ведь не ты же сам о себе небылицы рассказывать станешь. А по Великой Бхарате пойдет слух – воистину непобедим Обезьянознаменный, тигр среди царей, герой из героев…
Кришна помолчал и вкрадчиво добавил:
— А кто такой Карна? Вояка – и все, о нем не расскажут вечером у костра…
— Лжец, – сказал Серебряный, остановившись.
— Величайший из лжецов, – Баламут улыбнулся. – Ну? Или ты не хочешь быть воспетым гандхарвами?
Арджуна вскинул брови и внезапно сверкнул улыбкой тигра.
— Гандхарвы, друг мой, это такая публика… Нет такого предмета, который нельзя было бы воспеть в подобающих выражениях. Я полагаю, дай им волю, они бы воспели и то, чем мы с тобой занимаемся. Сейчас даже скажу, как, – он сел на край ложа. – “Так эти великие души, эти тигры среди мужей, излучающие нестерпимый блеск, устремились друг к другу, как реки устремляются ко слиянию, желая сочетаться в мистическом браке, подобно тому, как грозный Шива, хозяин песен, властелин жертвоприношений, одержимый неистовой страстью, в божественном экстазе сливался с лотосовым телом Вишну…”
— Что?! – возопил Кришна.
— То есть?
— Как это он… сливался?
— Как именно?.. Рассказать или показать? – непринужденно уточнил Обезьянознаменный и потянулся к нему, явно собираясь показать.
Кришна отпихнул его.
— Рассказывай!
Арджуна рассмеялся.
— Как известно, во время пахтания океана у суров с асурами возникли определенные разногласия. И Опекун Мира додумался принять женский облик, дабы произвести впечатление на потомков Дити и Дану и тем самым отвести им глаза… Это рассказывается повсюду, но редко кто знает, что попутно Вишну угораздило произвести впечатление на Разрушителя Шиву, непобедимого, ужасающего и великолепного. Некоторое время спустя Шива явился в Вайкунтху, вроде в гости, и как бы между прочим попросил Опекуна снова принять женский облик – дескать, хорош очень, полюбоваться захотелось. Тот, не подумав дурного, уважил просьбу сурового Шивы, и Синешеий тотчас привлек его к себе, намереваясь совершить блудодейство. Вишну перепугался и поспешно вернулся в мужское тело. Но Шиву это не остановило.
— Это ересь! – возмущенно заявил Баламут.
— Это чистая правда! – оскорбился великий лучник. – Сам Кама рассказывал: “Убил, – говорит, – двух куропаток одной стрелой: Шиве отомстил за испепеление, Вишну – за то, что меня своей ипостасью ославил”.
— А почему я об этом не знал?!
— А ты на месте Вишну хотел бы, чтоб ты об этом знал?.. Так вот, когда грозный Разрушитель, одержимый неистовой страстью, в божественном экстазе сливался с лотосовым телом Вишну, тысячи тысяч достигших освобождения существ, богов, гандхарвов, сиддхов и риши воскликнули “Свасти”, узрев столь великое…
— …непотребство.
— Благо, – строго сказал Арджуна. – Благо! Кстати, когда Шива вскоре предложил Вишну вдвоем побродить по лесам, тот сразу согласился, что тоже всем известно… К чему это я? Ах да, – полагаю, это достаточно несуразная и противная всякому смыслу история, чтобы рассказывать ее повсюду, вместе с историей о сожжении леса Кхандава и что ты там еще сочинил?
— Да чтоб тебе всю жизнь одним прасадом питаться! – в гневе воскликнул Кришна, вскакивая с постели. – Надо же и совесть иметь!
— Еще и совесть?!
— Дхик! Для него стараешься, а он… – Баламут обиженно насупился. – И что я в тебе нашел?
— Сам удивляюсь, – развел руками Арджуна. – А я ведь спрашивал, еще тогда, в Прабхасе…
Игривая обида на лице аватара сменилась странным застылым выражением.
— Кстати, давно хотел спросить, – мгновенно вспомнил царственный воин, – зачем сажать змею в кувшин?
Кришна благосклонно улыбнулся.
— Ну как же… – проворковал он и сел, пододвинувшись к нему. – Чтоб она там тяжко вздыхала.
— Если меня в кувшин посадить, я тоже буду там тяжко вздыхать.
Флейтист расхохотался до всхлипов и повалился навзничь.
— Я понял, что я в тебе нашел, – сообщил он, вытирая слезы. – Ты смешной.
— Я?!
Серебряный моргнул. На какое-то мгновение его лицо отвердело, неуловимо напомнив один из шести ликов Сканды-Княжича, божества войны, но тут же тень сошла, сменившись заревом нежности.
— Для тебя – какой угодно.
Кришна взял его за подбородок и посмотрел в глаза долгим взглядом.
— Если бы мне кто-нибудь другой такое сказал – я бы его убил, – проговорил Арджуна.
— Я знаю, – мягко сказал Кришна. – Иди ко мне…
Звезды, повидавшие всякого, жмурились и смеялись.
Глава третья
Здоровую тыкву-мишень уже сплошь истыкали стрелы, и лучник мог вполне заслуженно гордиться собой. Серебряный возился с сыном – учил Храбреца-Абхиманью стрелять из малого лука. По размеру оружие тому вполне сходило за маха-дханур. Храбреца еще рано было отдавать в учение, по обычаю ариев – в семью гуру или его ашрам, если наставник уже покинул мирское. Но более естественных игр, чем с оружием, для мальчугана-кшатрия быть не могло; во всяком случае, таких не мог придумать отец.
— А я стрелю тигру? – спрашивал сын, нимало не сомневаясь в своих силах.
— Конечно! – соглашался отец и делал страшные глаза.
— Большого?
— Огромного! И страшного.
— Как дядя Бхима?
— Еще страшнее, – в полном восторге отвечал Арджуна; после чего грозный воитель падал на четвереньки и начинал увлеченно ползать кругом, изображая не менее грозного тигра. Храбрец хохотал и хлопал в ладоши, тигр очень похоже рычал и принюхивался, а потом замечал юного героя и приседал в испуге. Обоим было чему радоваться: вторая стрела малыша уходила в полет раньше, чем вгрызалась в мишень ее сестра, – и это делали руки четырехлетнего ребенка! Поистине же, достойный сын великого отца счастливо рос среди мира и изобилия, окруженный заботой многочисленных родичей, радуя их сметливостью и почтением, – как провозглашали вандины-панегиристы, по мнению внимавших, не преувеличивая ни на ману.
Достойный сын пищал от счастья, глядя, как великий отец, прикинувшись обезьяной, пробует на зуб обнаруженных блох.
Вандинов поблизости не ходило, а значит, и бояться было некого.
Не все считают, что великому герою можно иногда подурачиться, забавляя сына.
Храбрец уже икал, глядя на то, какие рожи корчит его самый замечательный на свете папа, а уж когда папа взялся его щекотать, вовсе оглох от собственного заливистого визга… он был бесконечно и безоглядно счастлив, и все на свете радовалось вместе с ним.
А потом в их дружный смех влился третьим негромкий свирельный голос.
Отец поднял голову. Абхиманью тоже обернулся, и мордашка его стала не по-детски замкнутой. Тот, третий, возвышался над ними, блистая нечеловеческой красотой; руки-лучи Сурьи били наотмашь, но от тени, упавшей на траву, повеяло ознобным холодом. Родной дядя Храбреца по матери улыбнулся одними губами и певуче сказал несколько слов, которых Абхиманью не разобрал.
Арджуна встал и чужим голосом велел: “Продолжай упражняться”. Потом повернулся и вместе с дядей пошел к дворцовым строениям, подобным россыпи жемчужин в траве.
Абхиманью смотрел им вслед.
Дядя сказал:
— Нельзя так сильно любить своих детей.
И папа ответил:
— Из него вырастет хороший воин.
— Люди теряют голову, когда дело касается их детей, – дядя пожал плечами, – а ведь это всего лишь побочные продукты тела…
Храбрец не до конца понимал, о чем они говорят, но слова падали потухшими угольями, от них трава жухла, птенцы высыхали в яйцах…
Он испугался.
…и с пронзительной ясностью ощутил, что в руках у него лук, за спиной – колчан, а в животе огненным нарывом вспухает ярость – страшная, взрослая, боевая ярость, достойная Серебряного Арджуны!
Дядя, словно почувствовав ненавидящий взгляд, впившийся ему между лопаток, обернулся через плечо. Сверкнул улыбкой, и тело Абхиманью вдруг стало войлочным, а голова – пустой и легкой.
Они уходили: огромные ростом, могучие и прекрасные.
Ребенок смотрел им вслед.
Ваю-Ветер шевелил ему волосы, горячие пальцы Солнца пятнали плечи ожогами, но малыш не двигался и ничего не думал.
Вообще.
Он бы так и стоял до вечера, но поблизости беззвучными шагами прошелся охотник на кобр; обернулся, подумал, и тень снова подползла к Абхиманью. Странное дело – на этот раз она была теплой.
— Привет, детеныш! – сказал старший из дядь-близнецов.
— Привет… – угрюмо сказал Храбрец. Глаза малыша предательски блестели.
— Чего глаза на мокром месте? – Накула присел на корточки. – Папу твоего увели?
— Угу…
— Слушай внимательно, – строго сказал Мангуст. – Папу твоего заколдовали. И только ты можешь его расколдовать.
— Как?
— Вот слушай. Для этого: возьмешь кошку. Привяжешь ей к хвосту погремушку. И ночью…
— Но-но! – одернул второй дядя-близнец, возникнув, казалось, из ниоткуда; хотя гуляй Богоравный в одиночестве, было б куда удивительней. – Ты все шутишь, а ребенку может боком выйти… Эй, детеныш! Тебе папа сказал упражняться? Вот и давай.
И они тоже ушли.
Абхиманью долго стоял и силился заплакать, но не мог.
Зато потом, тычась лицом в теплые мамины колени, он отревелся по полной. “Нельзя, – повторял он, захлебываясь. – Нельзя!”
Мама гладила его по черным кудряшкам и вздыхала. Глаза ее были закрыты, как будто она спала.
Потом на минутку заглянула другая мама, скрылась и вернулась с удивительным деревянным слоном, который умел трубить, если его дергали за хвост.
Храбрец слона взял, порассудил и реветь перестал. Обе мамы перевели дух, сообща выгнали его со слоном за двери и стали разговаривать.
Мама-Счастливица пересказала маме-Статуэтке все, что, всхлипывая, мямлил Абхиманью, и добавила: “Конечно, у него с двенадцати лет дети, он их в лицо не помнит…”
“Не могу поверить, что Серебряный…”
“Серебряный для него живым на костер… Глупа я, верно, – проговорила женщина, нареченная при рождении Счастливой, потому что у нее был брат, – ведь я когда-то думала, что он действительно меня любит”.
“Он тебя любит”, – через силу сказала Статуэтка.