благочестивых душ, но в сочетании со словами, которые выражали все оттенки
греха, доступные человеческому разумению, и смутно намекали на большее.
Премудрость бесовская непостижима для простого смертного. Стих следовал за
стихом; и после каждого гудел по-прежнему хор лесных голосов, точно мощный
бас исполинского органа; и последний раскат страшного этого антифона звучал
так, как будто рев ветра, грохот потока, звериный рык и все нестройные шумы
чащи вторили голосу преступного человека, вместе с ним воздавая хвалу князю
тьмы. Четыре сосны разгорелись ярче, и в клубах дыма, стлавшегося над
нечестивым сборищем, обозначались черты чудовищных призраков. В то же
мгновение пламя на скале взвилось багровыми языками кверху и раскинулось
огненным шатром, под сенью которого появилась человеческая фигура. Не
прогневайтесь, но фигура эта как платьем, так и всей осанкой напоминала
почтенных священнослужителей Новой Англии.
- Введите новообращенных! - прокричал чей-то голос, и эхо прокатилось
по всей поляне и затерялось в лесу.
При этих словах молодой Браун выступил из тени деревьев и приблизился к
греховной общине, в которой невольно чувствовал он собратьев по всему
дурному, что находило отклик в его душе. Он мог бы поклясться, что видел, как из облака дыма выглянул призрак его покойного отца и поманил его вперед; но женщина с затуманенными скорбью чертами протянула руку, как бы
предостерегая его. Быть может, это была его мать? Но он не в силах был
отступить даже на шаг или воспротивиться хотя бы мысленно, когда священник и
добрый староста Гукин подхватили его под руки и повели к пылающей скале.
Туда же приблизилась стройная женская фигура под вуалью, в сопровождении
тетушки Клойз, этой благочестивой наставницы юношества, и Марты Кэриер, которой дьявол давно уже обещал, что она будет королевой ада. И страшна же
была эта старая ведьма! Оба прозелита дошли до подножия скалы и остановились
под огненным балдахином.
- Добро пожаловать, дети мои, - сказала темная фигура, - в час
приобщения к родному племени! В расцвете молодости вам дано познать самих
себя и свою судьбу. Оглянитесь назад, дети мои!
Они обернулись, и в яркой вспышке, словно в пелене огня, предстала их
взорам толпа почитателей дьявола. Улыбка приветствия зловеще сверкала на
каждом лице.
- Здесь, - продолжал черный призрак, - вы видите всех, к кому с детства
привыкли питать уважение. Вы считали их добродетельнее других и стыдились
своих грехов, думая о жизни этих людей, полной праведных дел и неземных
устремлений. И вот теперь вы всех их встречаете здесь, где они собрались для
служения мне. В эту ночь откроются вам все их тайные дела; вы узнаете, как
седовласые пастыри нашептывали слова соблазна молодым служанкам на кухне; как не одна почтенная матрона, стремясь поскорее украсить себя вдовьим
крепом, угощала супруга на ночь питьем, от которого он засыпал последним
сном на ее груди; как безусые юноши торопились стать наследниками
родительского состояния, и как прелестные девы - не опускайте глаз, красавицы! - рыли маленькие могилки в саду и меня одного звали гостем на
похороны младенца. Природная тяга человеческой души ко всему дурному поможет
вам учуять грех всюду, где бы он ни совершился, - в церкви, в спальне, на
улице, в лесу или в поле; и, ликуя, придете вы к мысли, что вся земля - не
что иное, как единый сгусток зла, одно огромное пятно крови. Более того -
вам будет дано проникать в глубь сердец, туда, где гнездится сокровенная
тайна греха, неисчерпаемый источник злой силы, рождающей больше дурных
побуждений, чем мог бы осуществить человек своей властью и даже моей! Ну, а
теперь, дети мои, взгляните друг на друга!
Они взглянули, и при свете факелов ада несчастный узнал свою Веру, и
она увидела мужа, в трепете склонившегося перед неосвященным алтарем.
- Вот вы оба стоите здесь, дети мои, - продолжал призрак, и голос его, глубокий и торжественный, прозвучал почти грустно, как будто падший ангел
еще мог скорбеть о нашем жалком роде. - Сердцем надеясь друг на друга, вы
все еще верили, что добродетель - не праздная мечта. Теперь ваше заблуждение
рассеялось. Зло лежит в основе человеческой природы. Зло должно стать
единственной вашей радостью. Так добро пожаловать, дети мои, в час
приобщения к родному племени!
- Добро пожаловать! - подхватила вся толпа почитателей дьявола, и в
крике этом торжество сливалось с отчаянием.
А они стояли не двигаясь, единственные две души, колебавшиеся еще на
грани нечестия в этом темном мире. В скале было углубление, похожее на чашу.
Вода ли блестела в нем, покрасневшая в зловещих отблесках пламени, или то
была кровь? Или, может быть, жидкий огонь? В эту чашу погрузил свои пальцы
дух тьмы и приготовился начертать на челе у них знак крещения, посвящая их в
тайну зла, чтобы они узнали о чужих грехах, будь то дела или помыслы, больше, чем знали сейчас о своих собственных. Муж бросил взгляд на бледное
лицо жены, а жена посмотрела на мужа. Еще одно мгновение, и они предстанут
друг другу гнусными тварями, содрогаясь при виде того, что прежде было
сокрыто.
- Вера! Вера! - вскричал молодой Браун. - Обрати взор к небу и
воспротивься злу!
Послушалась она или нет, он так и не узнал. Не успел он договорить, как
очутился один в ночной тиши, нарушаемой только ревом ветра, глухо замиравшим
в чаще леса. Пошатнувшись, он ухватился за скалу; она была влажная и
прохладная, и свисающая ветка, которую он только что видел в пламени, окропила щеки его ледяной росой.
На следующее утро молодой Браун медленно шел по улицам Салема, озираясь
вокруг растерянным взглядом. Добрый старый священник прогуливался на
кладбище, обдумывая новую проповедь и нагоняя аппетит к завтраку; увидя
молодого Брауна, он ласково благословил его из-за ограды. Но молодой Браун
отшатнулся от почтенного священнослужителя, словно тот хотел предать его
анафеме. Староста Гукин читал молитву в кругу своих домашних, голос его
долетал из раскрытого окна. “Какому богу молится этот колдун?” - прошептал
молодой Браун. Тетушка Клойз, эта примерная христианка, грелась в лучах
солнышка на своем крыльце, наставительно поучая маленькую девочку, принесшую
ей кружку парного молока. Молодой Браун оттащил девочку прочь, словно
вырывая ее из когтей самого дьявола. Завернув за угол молитвенного дома, он
тотчас же приметил розовые ленты Веры, которая тревожно всматривалась вдаль
и так обрадовалась, завидя мужа, что вприпрыжку пустилась бежать по улице и
едва не расцеловала его на глазах у всей деревни. Но молодой Браун строго и
печально взглянул ей в лицо и прошел мимо, не сказав ни слова.
Что же, молодой Браун просто заснул в лесу и бесовский шабаш лишь
привиделся ему во сне?
Пусть будет так, если угодно; но - увы! - для молодого Брауна то был
зловещий сон. Иным человеком стал он с этой памятной ночи - строгим, печальным, мрачно-задумчивым, утратившим веру если не в бога, то в людей.
Когда во время воскресной службы запевали в церкви святой псалом, он не мог
слушать; заглушая священную мелодию, бился у него в ушах кощунственный гимн
греху.
Когда священник, положив руку на раскрытую Библию, пылко и красноречиво
говорил с кафедры о святых основах нашей религии, о праведной жизни и
смерти, достойной христианина, о грядущем блаженстве или неизреченных
страданиях, молодой Браун бледнел, ожидая, что вот-вот своды храма обрушатся
на головы седого богохульника и его слушателей. Часто в полночь он вдруг
просыпался и с содроганием отодвигался от Веры; а когда все домашние
становились на колени во время утренней или вечерней молитвы, он хмурился, бормотал что-то про себя и, сурово глянув на жену, отворачивался в сторону.
И когда, прожив долгую жизнь, седым стариком он сошел в могилу, когда Вера, и дети, и внуки, и соседи чинной толпой проводили его в последний путь, на
надгробном камне не высекли слов надежды, ибо мрачен был его смертный час.
Перевод Е. Калашниковой
Натаниэль Хоторн. Опыт доктора Хейдеггера
Старый доктор Хейдеггер, известный своими причудами, пригласил однажды
к себе в кабинет четырех почтенных друзей. То были три седобородых
джентльмена, мистер Медберн, полковник Киллигру и мистер Гаскойн, и давно
увядшая леди, вдова Уичерли, как ее все называли. Все четверо были унылые, скучные старики, которым не посчастливилось в жизни, и самая большая их беда
заключалась в том, что они слишком долго зажились на этом свете. Мистер
Медберн когда-то, в цвете лет, был богатым купцом, но потерял все свои
деньги на одной рискованной спекуляции и теперь влачил почти нищенское
существование. Полковник Киллигру свои лучшие годы, здоровье и состояние
растратил в погоне за греховными наслаждениями, которые породили в нем целый
выводок телесных и духовных немощей, не говоря уже о таких болезнях, как
подагра. Мистер Гаскойн был скомпрометированный политический деятель, человек, пользовавшийся дурной славой - по крайней мере до той поры, покуда
время не скрыло его от глаз нынешнего поколения, и теперь он доживал свой
век в безвестности, спасшей его от позора. Что же до вдовы Уичерли, она, по
слухам, была в молодости прославленной красавицей, но уже много лет жила
уединенной, затворнической жизнью вследствие некоторых скандальных историй, восстановивших против нее местное общество. Достойно упоминания то
обстоятельство, что все три названных старых джентльмена, мистер Медберн, полковник Киллигру и мистер Гаскойн, были в свое время возлюбленными вдовы
Уичерли и даже некогда едва не перерезали из-за нее друг другу горла. И, прежде чем продолжать свое повествование, замечу вскользь, что как доктор
Хейдеггер, так и все его гости пользовались славой людей, слегка тронувшихся
в уме, как то нередко случается со стариками, у которых много забот или
горестных воспоминаний.
- Дорогие друзья, - сказал доктор Хейдеггер, жестом приглашая их
садиться, - я хочу просить вас принять участие в одном из тех небольших
опытов, которыми я забавляюсь подчас здесь, в своем кабинете.
Если верить молве, кабинет доктора Хейдеггера служил вместилищем многих
диковин. Это была полутемная старомодная комната, увитая паутиной и покрытая
многолетней пылью. Вдоль стен стояло несколько дубовых книжных шкафов, нижние полки которых были уставлены рядами огромных фолиантов и покрытых
россыпью готического шрифта in quarto[*В четвертую долю листа (лат)], а
верхние - томиками in duodecimo[*В двенадцатую долю листа (лат)] в
пергаментных переплетах. На среднем шкафу красовался бронзовый бюст
Гиппократа, с которым, по уверению некоторых, доктор Хейдеггер имел
обыкновение советоваться во всех затруднительных случаях своей практики. В
самом темном углу комнаты стоял высокий и узкий дубовый шкаф, сквозь
приоткрытую дверцу которого можно было, хоть и с трудом, разглядеть
помещавшийся в нем человеческий скелет. В простенке между двумя шкафами
висело зеркало в потускневшей золоченой раме, покрытое толстым слоем пыли.
Об этом зеркале ходило много удивительных слухов. Рассказывали, например, что в нем живут духи всех умерших пациентов доктора и глядят ему прямо в
глаза, когда бы он в это зеркало ни посмотрелся. Противоположную стену
украшал портрет молодой дамы, изображенной во весь рост, в пышном наряде из
шелка, парчи и атласа, краски которого, однако, потускнели от времени, как и
краски ее лица. Около полустолетия тому назад доктор Хейдеггер должен был
сочетаться браком с этой молодой дамой, но случилось так, что она, почувствовав легкое недомогание, проглотила какое-то снадобье, приготовленное по рецепту жениха, и умерла накануне свадьбы. Остается еще
упомянуть главную достопримечательность кабинета: то был тяжелый, толстый
фолиант, переплетенный в черную кожу, с массивными серебряными застежками.
На корешке не было надписи, и никто не знал названия книги. Но было
известно, что книга эта волшебная; однажды служанка приподняла ее, желая
стереть пыль, - и тотчас же скелет застучал костями в своем шкафу, молодая
леди с портрета ступила одной ногой на пол, из зеркала высунулось несколько
страшных рож, а бронзовая голова Гиппократа нахмурилась и сказала: “Берегись!”
Таков был кабинет доктора Хейдеггера. В тот солнечный день, о котором
идет рассказ, посреди комнаты стоял небольшой круглый столик черного дерева, а на нем - хрустальная чаша благородной формы и искусной работы. Лучи
солнца, проникая между тяжелыми складками выцветших камчатых драпировок, падали на чашу, и от нее на пепельные лица пятерых стариков, сидевших вокруг
стола, ложились мягкие отсветы. Тут же, на столе, стояли четыре бокала.
- Дорогие друзья мои, - повторил доктор Хейдеггер, - я собираюсь
произвести чрезвычайно любопытный опыт, для которого мне нужна ваша помощь.
Могу ли я на нее рассчитывать?
Как мы уже говорили, доктор Хейдеггер был весьма чудаковатый старый
джентльмен, и его эксцентричность послужила поводом к тысячам фантастических
толков. К стыду моему, должен сознаться, что многие из этих рассказов
исходили от меня; и если что-либо в настоящем повествовании покажется
читателю неправдоподобным, мне ничего не остается, как принять клеймо
сочинителя небылиц.
Услыхав от доктора о предполагаемом опыте, гости решили, что речь идет
о чем-нибудь не более удивительном, чем умерщвление мыши с помощью
воздушного насоса, исследование под микроскопом обрывка паутины или об ином
подобном же пустяке из тех, какими он имел обыкновение докучать ближайшим
друзьям. Но доктор Хейдеггер, не дожидаясь ответа, проковылял в дальний угол
комнаты и воротился, держа в руках тот самый тяжелый, переплетенный в черную
кожу фолиант, которому городская молва приписывала волшебные свойства.
Щелкнув серебряными застежками, он раскрыл книгу, перелистал несколько
испещренных готическими письменами страниц и вынул оттуда розу, или, вернее, то, что некогда было розой, - ибо теперь зеленые листочки и алые лепестки
приняли одинаковый бурый оттенок, и древний цветок, казалось, готов был
рассыпаться в прах под пальцами доктора.
- Этот цветок, - сказал со вздохом доктор Хейдеггер, - эта увядшая и
осыпающаяся роза расцвела пятьдесят пять лет тому назад. Ее подарила мне
Сильвия Уорд, чей портрет висит вон на той стене, и я собирался вдеть ее в
петлицу в день нашей свадьбы. Пятьдесят пять лет она хранилась между
страницами этого древнего фолианта. Теперь скажите: возможно ли, по-вашему, чтобы эта роза, прожившая полстолетия, зацвела снова?
- Вздор! - сказала вдова Уичерли, сердито тряхнув головой. - Это все
равно что спросить, возможно ли, чтобы зацвело снова морщинистое лицо
старухи.
- Смотрите же! - ответил доктор Хейдеггер. Он снял крышку с чаши и
бросил увядшую розу в жидкость, которой эта чаша была наполнена. Сначала
цветок неподвижно лежал на поверхности, как будто не впитывая в себя влагу.
Вскоре, однако, стала заметна совершающаяся в нем удивительная перемена.
Смятые, высохшие лепестки зашевелились и заалели - сначала слегка, потом все
ярче, как будто цветок оживал после глубокого сна, похожего на смерть; тонкий стебель и листья вновь сделались зелеными, и роза, прожившая