услышать в патриархальных бостонских домах, где старики и старухи сидят у
камелька и погружаются в воспоминания о прошлом, неодобрительно качая
головой, как только услышат, что кто-нибудь размечтался о настоящем или о
будущем.
Однажды утром, в тот самый день, когда “Полярная звезда” должна была
отправиться в свое второе плавание на Файал, жители города увидели, как
капитан этого славного судна выходил из своего дома на Ганновер-стрит. На
нем были щегольской синий мундир из тонкого сукна с золотым позументом по
швам и на петлях, расшитый алый жилет, треуголка с широким золотым галуном и
кортик с серебряной рукояткой. Но, облачись доблестный капитан в пышные
одежды принца или, напротив, в лохмотья нищего попрошайки, ничего бы не
изменилось, ибо все внимание жителей сосредоточилось на спутнице капитана, опиравшейся на его руку. Увидев ее на улице, прохожие останавливались и, протирая глаза, либо бросались в сторону, уступая дорогу, либо застывали на
месте от удивления, словно обратившись в дерево или мрамор.
- Посмотрите, посмотрите! - воскликнул один из них дрожащим от
возбуждения голосом. - Да это же она!
- Она?! - удивленно переспросил другой, только накануне прибывший в
город. - Кого вы имеете в виду? Я вижу только капитана в парадной форме и
молодую леди в чужеземном платье с букетом чудесных цветов на шляпе. Клянусь
честью, я еще не встречал такой прелестной женщины!
- Это она, она самая! - повторял первый. - Статуя Драуна ожила!
Свершилось чудо! По улице, в одежде, развеваемой утренним ветерком, шло
деревянное изваяние Драуна, то освещенное солнцем, то скрываемое тенью домов
- те же лицо, фигура, одежда, которыми так недавно любовались посетители в
мастерской резчика! Даже роскошные цветы, вплоть до самого крохотного
лепестка, являлись точной копией тех, что были на статуе Драуна, только
сейчас их хрупкая красота ожила, и они грациозно покачивались при каждом ее
движении. Широкая золотая цепочка, точь-в-точь такая, как на статуе, сверкала при каждом вздохе, вздымавшем грудь, которую она украшала; настоящий бриллиант сверкал у нее на пальце. В правой руке она держала
инкрустированный жемчугом веер черного дерева, которым обмахивалась с
чарующим кокетством, так гармонировавшим с ее красотой и нарядом. Лицо ее, поражавшее белизной кожи и нежным румянцем, имело то же задорно-насмешливое
выражение, что и лицо деревянной статуи, только сейчас на нем сменялось
множество оттенков, напоминавших игру солнечных лучей в струях ключа. В ее
облике было столько неземного и вместе с тем вполне реального, а кроме того, она так напоминала скульптуру Драуна, что люди терялись в догадках -
превратилось ли волшебное дерево в некий дух или оно обрело теплоту и
нежность плоти настоящей женщины.
- Одно несомненно, - пробормотал пуританин старого закала, - Драун
продал душу дьяволу, и веселый капитан Ханнеуэлл принял участие в этой
сделке.
- А я, - сказал, услышав его слова, молодой человек, - готов стать
третьей жертвой дьявола за один ее поцелуй.
- И я, - воскликнул Копли, - за право написать о нее портрет!
Между тем статуя, или видение, сопровождаемая храбрым капитаном, пройдя
Ганновер-стрит, углубилась в узкие переулки, которые пересекают эту часть
города, и, оставив позади себя Энн-стрит и Док-сквер, направилась к
мастерской Драуна, находившейся на самом берегу моря. Толпа, следовавшая за
ней, все возрастала. Никогда еще чудо не совершалось при таком ярком дневном
свете и в присутствии такого множества свидетелей. Прелестная незнакомка, понимая, что она является предметом все возрастающего внимания и толков
толпы, была раздражена и несколько смущена этим обстоятельством, но
беззаботная живость и насмешливо-задорное выражение не покидало ее лица.
Заметили только, что она обмахивалась веером с такой лихорадочностью в
движениях, что несколько хрупких пластинок, из которых он был составлен, не
выдержали и сломались.
Добравшись до дверей мастерской, которые капитан предупредительно
распахнул перед нею, прекрасное видение задержалось на мгновение у порога и, приняв позу статуи, бросило на толпу взгляд, полный задорного кокетства, в
котором все узнали выражение фигуры из дерева. Затем и она и кавалер ее
исчезли.
- Ах! - вырвалось у толпы единым вздохом.
- Солнце померкло с ее исчезновением, - промолвил какой-то молодой
человек.
Но старики, чьи воспоминания уходили ко временам колдуний, только
покачивали головами и говорили, что наши далекие предки сочли бы святым
делом предать огню эту дубовую особу.
- Если только она не плод воображения, я должен еще раз увидеть ее
лицо! - воскликнул Копли, бросившись в мастерскую Драуна.
Здесь на обычном своем месте, в углу, стояла статуя, которая, как
показалось ему, уставилась на вошедшего с тем же задорно-насмешливым
выражением, с каким минуту назад рассматривала толпу. Резчик, который
находился возле своего произведения, чинил прекрасный веер, по странной
случайности оказавшийся сломанным в ее руках. Никакой женщины в мастерской
не было, а статуя, которая была так похожа на нее, оставалась недвижимой. Не
видно было и солнечных лучей, обманчивая игра которых могла ввести в
заблуждение толпу на улице. Исчез и капитан Ханнеуэлл. Правда, его
огрубевший от морского ветра голос был слышен за другой дверью, выходившей
прямо на воду:
- Садитесь на корму, миледи, а вы, увальни, приналягте на весла и мигом
доставьте нас на корабль. - Вслед за этими словами раздался мерный всплеск
весел по воде.
- Драун, - сказал Копли с понимающей улыбкой, - вы поистине счастливый
человек. Какой живописец или скульптор имел когда-либо подобную модель?
Неудивительно, что она вдохновила вас и вначале создала художника, чтобы он
впоследствии создал ее изображение.
Драун обернулся к нему, на его лице были видны следы слез, но то
выражение одухотворенности, которое ранее преображало его, исчезло. Перед
Копли стоял прежний бесстрастный ремесленник.
- Я плохо понимаю, о чем вы говорите, мистер Копли, - проговорил он, поднося руку ко лбу. - Эта статуя… Неужели это моя работа? Если это так, то я создал ее в каком-то бреду. А сейчас, когда я пришел в себя, мне
необходимо закончить вон ту фигуру адмирала Вернона.
С этими словами он вернулся к работе над лицом одного из своих
деревянных детищ, закончив его с той бесстрастностью ремесленника, от
которой уже не мог отказаться до конца своих дней.
Все остальные годы жизни он посвятил этому ремеслу, составив им себе
состояние, и к старости стал почетным членом местной церковной общины, в
книгах которой и упоминается под именем старосты Драуна, резчика. Одно из
его многочисленных произведений, статуя индейского вождя, раззолоченная
сверху донизу, в течение более полувека венчала башню Губернаторского дома, подобно огненному ангелу ослепляя каждого, кто глядел на нее. Другое изделие
почтенного старосты - статуэтку его друга, капитана Ханнеуэлла, держащего в
руке подзорную трубу и квадрант, можно увидеть и по сей день на углу
Брод-стрит и Стейт-стрит в лавке мастера навигационных инструментов, где она
с успехом заменяет вывеску. Глядя на недостатки этой нелепой, потемневшей от
времени фигурки, нельзя понять, как мог ее автором быть человек, некогда
создавший из дуба столь совершенный образ женщины, если только не
предположить, что в каждом из нас заложены способности к творчеству, фантазия и талант, которые в зависимости от обстоятельств или получают свое
развитие, или так и остаются погребенными под маской тупости вплоть до
перехода в иное бытие. Что касается нашего друга Драуна, в нем этот
божественный порыв рожден был любовью; она пробудила в нем гения, но только
на короткий миг, ибо подавленное разочарованием вдохновение оставило его, и
он снова превратился в ремесленника, неспособного даже оценить произведение, созданное его руками. Однако кто может усомниться в том, что та высшая
ступень, которой человек может достигнуть в минуты наивысшего душевного
подъема, и есть его подлинная сущность и что Драун был больше самим собой, когда создавал великолепную статую прекрасной леди, чем тогда, когда
мастерил многочисленных членов семьи деревянных истуканов!
Некоторое время спустя по городу пронесся слух, что молодая португалка
благородного происхождения, вследствие политических или домашних неурядиц
покинула свой дом на Файале и отдалась под покровительство капитана
Ханнеуэлла, найдя приют сначала у него на корабле, а затем в его бостонском
доме, где и оставалась до тех пор, пока обстоятельства не изменились в ее
пользу. Эта-то прекрасная незнакомка, как полагают, и была оригиналом
деревянной статуи Драуна.
Перевод Р. Рыбаковой
Натаниэль Хоторн. Дочь Рапачини
Много лет тому назад молодой человек по имени Джованни Гуасконти, уроженец юга Италии, прибыл в Падую, чтобы завершить свое образование в
тамошнем университете. Имея в кармане лишь несколько золотых дукатов, он
поселился в высокой, мрачной комнате старинного здания, которое вполне могло
принадлежать какому-нибудь падуанскому дворянину, да и на самом деле
украшено было над входом гербом давно уже угасшего рода. Молодой человек, хорошо знавший великую поэму своей родины, вспомнил, что один из предков
этого рода, возможно даже один из владельцев дворца, был изображен Данте
терпящим вечные муки в аду среди других грешников. Это воспоминание, усугубленное печалью, вполне естественной в человеке, впервые покинувшем
родные места, исторгло из его груди, когда он осматривал эту запущенную, пустую комнату, невольный вздох.
- Святая мадонна, синьор! - воскликнула покоренная редкой красотой
юноши старая Лизабетта, пытавшаяся по доброте сердечной придать комнате
жилой вид. - Вам ли, такому молодому, вздыхать столь тяжко? Неужели этот
старый дом кажется вам таким мрачным? Взгляните, ради бога, в окно, и вы
увидите то же яркое солнце, какое оставили в Неаполе.
Гуасконти машинально последовал ее совету, но не нашел солнце Ломбардии
таким же радостным, как солнце юга Италии. Впрочем, каким бы оно ни было, сейчас его животворные лучи ярко освещали раскинувшийся за домом сад с
множеством растений, за которыми, по-видимому, ухаживали с особой
тщательностью.
- Этот сад принадлежит хозяину вашего дома? - спросил Джованни.
- Упаси бог, синьор! Вот если бы в нем росло что другое, а не зелья, которые там разводят, - тогда иное дело, - ответила старая Лизабетта. - Сад
возделан собственными руками знаменитого доктора Рапачини, о котором, я
уверена, слыхали даже в Неаполе. Говорят, что сок этих растений он
перегоняет в лекарства, обладающие той же чудодейственной силой, что и
амулеты. Вы сможете часто видеть синьора доктора за работой в саду, а
возможно - и синьору, его дочь, когда она собирает диковинные цветы, которые
там растут.
Сделав все возможное, чтобы придать комнате пристойный вид, старуха
удалилась, препоручив молодого человека покровительству всех святых.
Джованни, не зная, чем бы заняться, вернулся к окну, выходившему в сад
доктора. Это был один из тех ботанических садов, которые возникли в Падуе
значительно раньше, чем где бы то ни было в Италии, а возможно - и во всем
мире. Вероятно, когда-то он служил местом отдыха богатой семьи, ибо в центре
его находился мраморный фонтан, скульптурные украшения которого, некогда
выполненные с редким искусством, подверглись столь сильному разрушению, что
в хаосе обломков невозможно было установить его первоначальный вид. Струи
воды, однако, по-прежнему взлетали к небу, весело переливаясь в ярких лучах
солнца. Их нежное журчание доносилось до окна комнаты, и молодому человеку
чудился в нем голос бессмертного духа, который поет свою бесконечную песнь, равнодушный к свершающимся вокруг него переменам, в то время как одно
столетие заключает его в мрамор, а другое превращает эти тленные украшения в
груду обломков.
Бассейн, куда изливалась вода, окружали растения, нуждавшиеся, по-видимому, в обильной влаге, чтобы напоить свои гигантские листья, а
иногда и цветы необыкновенно яркой окраски и пышности. Особенно замечателен
был куст, росший в мраморной вазе, помещенной посередине бассейна; обсыпанный пурпурными цветами, каждый из которых горел и переливался подобно
драгоценному камню, он, казалось, зайди солнце, один способен был осветить
весь сад. Каждый клочок земли был покрыт здесь различными растениями и
целебными травами, и хотя они не были столь прекрасны, как тот куст, все же
видно было, что и за ними тщательно ухаживают, как будто все они обладают
особыми свойствами, хорошо известными ученому, лелеявшему их. Одни росли в
вазах, украшенных старинными орнаментами, другие - в простых глиняных
горшках, третьи, подобно змеям, стелились по земле или взбирались вверх, обвивая все, что попадалось им на пути. Одно из растений, обвившись вокруг
статуи Вертумна, одело ее в зеленый наряд, так искусно драпированный, что он
мог бы служить моделью для скульптора.
Чуть заметное колебание зеленой стены и доносившийся оттуда шорох
подсказали Джованни, что в саду кто-то работает. Вскоре из-за стены
показалась фигура человека, совсем не похожего на обычного садовника. Это
был высокий худощавый мужчина болезненного вида, в черном одеянии ученого.
Его седые волосы и редкая седая борода говорили о том, что он оставил позади
среднюю полосу жизни; а отмеченное печатью ума и долгих размышлений лицо, казалось, даже в юные годы неспособно было выражать сердечность и теплоту.
Ученый садовник с необыкновенным вниманием рассматривал каждый
встречавшийся на его пути куст, словно желая проникнуть в сокровенные тайны
его природы, понять, почему один лист имеет такую форму, а другой - иную, а
цветы отличаются друг от друга окраской и ароматом. Однако, несмотря на
необыкновенное внимание, проявляемое ученым к растениям, между ним и ими не
возникало близости. Наоборот, он старательно избегал прикасаться к ним или
вдыхать их аромат. Его осторожность неприятно поразила Джованни, ибо
незнакомец вел себя так, как будто находился среди враждебных ему существ -
диких зверей, ядовитых змей или злых духов, которые, предоставь он им
возможность, причинили бы ему непоправимое зло. Юноше показалось странной и
отталкивающей эта боязливость в человеке, занимающемся садоводством -
занятием простым и невинным, приносящим радости, подобные тем, которые
испытывали прародители рода человеческого до своего падения. Уж не был ли
этот сад современным Эдемом, а человек, так остро ощущавший зло в растениях, выращенных его собственными руками, - современным Адамом?
Руки недоверчивого садовника, обрывавшего мертвые листья или
подрезавшего чересчур разросшиеся кусты, были защищены толстыми перчатками.
Но они не были его единственными доспехами. Подойдя к великолепному кусту, ронявшему пурпурные цветы на мрамор бассейна, незнакомец прикрыл рот и
ноздри подобием маски, как будто в этом прекрасном растении таилась
смертельная угроза. И все же, найдя свою задачу слишком опасной, он отпрянул
от куста, снял маску и голосом громким, но дрожащим, как у человека, пораженного скрытым недугом, позвал: “Беатриче, Беатриче!”
- Я здесь, отец, что вам угодно? - ответил молодой голос из окна