Только что он потерял девушку. А потерял ли? Ведь теряешь то, что имеешь. Рано или поздно все это должно было случиться…
Странно, но он не чувствовал ни обиды, ни горечи. Будто и не было белоснежных конвертов с мелко исписанными листочками, будто и не ожидал их с замирающим сердцем.
Он просто многое придумал, приукрасил, поверил в красивый мираж.
А когда все рассыпалось, он даже испытал облегчение, потому что понял, в чём самое главное.
Просто надо быть последовательным во всем и до конца.
8
Ему снилось, будто они шли с Ниной по пустынной улице, и у него под мышками было два лопоухих щенка-сосунка, теплых и толстолапых. А им навстречу, в конце улицы, шел Станислав, знакомый молодой поэт. Шел и читал гневные стихи. Когда поэт подошел ближе, Павлик увидел, что тот выглядит очень аккуратным. Он был тщательно побрит, и от него пахло рижским одеколоном «Сакта». «Дошла-таки моя критика!» — удовлетворенно подумал Павлик и передал щенков Нине: он понял, что поэт будет с ним драться и потому настраивает себя психологически, читая воинственные стихи.
Нина со щенками быстро свернула в какой-то переулок. Павлик сообразил: ему устроили западню. И щенков он лишился, и сейчас будет бит разъяренным соперником. Поэт приблизился к нему, схватил за плечи и стал трясти. Но Павлик только смеялся в ответ: таким слабосильным оказался этот нескладный поэт!
— Да проснись же!
Павлик открыл глаза и сразу вскочил: возле скамейки, на которой он спал, стоял старшина Алексеенко, удивленно топорща усы.
— Ты что же мне врал, что местный? — спросил старшина.
— Я действительно местный.
— Зачем же сюда ночевать прикатил?
Павлик застегнул воротничок, поправил на голове пилотку и сказал с мрачной решимостью:
— В знак протеста.
— Чего-о?!
— В знак протеста, — повторил Павлик. — Не уеду я отсюда, товарищ старшина! Не уеду — и все. Нельзя мне без собак возвращаться.
Старшина снял фуражку, вытер платком бритую голову и усмехнулся.
— Ну и дурак. Отправишься прямо на гарнизонную гауптвахту. Идем-ка в канцелярию. Посмотрю «Дисциплинарный устав», сколько суток тебе можно дать. Сколько я имею право.
Старшина отпер дверь, они прошли в канцелярию. Алексеенко положил на подоконник бывший при нем чемоданчик, аккуратно повесил на гвоздь фуражку и стал, как вчера, расхаживать по комнате. Павлик явственно ощутил запах рижского одеколона: вот, значит, почему ему приснился именно этот сон!
— В конце концов, — сказал старшина, — можно было ночевать в соседнем домике. У моих собаководов. Один из них в отпуске. Есть свободная койка.
Павлик промолчал. Не мог же он сказать, что его уже приглашали. Однако Павлик отказался — это вовсе не входило в его планы. Тогда бы никакого «протеста» не получилось.
— Не завтракал? — спросил старшина.
— Никак нет!
— Понятно, — старшина щелкнул замком чемоданчика, достал из газетного свертка хлеб с салом, протянул Павлику. — Ешь. Бери, бери. А я пока устав полистаю.
Старшина достал из стола «Дисциплинарный устав» в красной обложке, и Павлик по-настоящему забеспокоился: а вдруг он и впрямь отправит его на гауптвахту?.. Возьмет и отправит. Ведь какие у него глаза, у старшины? Водянистые, бесцветные, словно вылинявшие. Такие глаза как раз бывают у людей бессердечных и жестоких.
— Вот, нашел, — обрадовался старшина. — Параграф 43. Как начальник учреждения, пользуюсь правами командира роты. Значит, имею право «…подвергать солдат, матросов, сержантов аресту до трех суток». Даже сержантов! А ты всего-навсего ефрейтор.
— Вам виднее, — Павлик лихорадочно соображал, как выпутаться из создавшегося положения. Может быть, попытаться разжалобить старшину? — Ну, товарищ старшина… — заканючил Павлик. — Ну войдите в мое положение, пожалуйста! Ведь приказ командира. Ну как я могу вернуться, не выполнив его? Я уже сейчас до невозможности переживаю, прямо голову теряю…
— Ничего, — отрезал старшина. — Посидишь трое суток, она у тебя сразу просветлеет.
«Вот зануда! — обозлился Павлик. — Перед ним хоть на коленях ползай, ему наплевать».
— Ну и пусть! Пожалуйста, сажайте. А я отсижу и опять приеду сюда.
— А я опять посажу.
— А я опять приеду.
— Хватит! — старшина стукнул по столу кулаком. — Пацан, а туда же, пререкаться! Садись вон там и не мешай.
Павлик уселся на указанный ему стул у окошка, демонстративно положил на подоконник недоеденный хлеб: да он лучше с голоду подохнет, чем станет принимать подачки от такого бюрократа.
Старшина что-то писал, и когда Павлик пригляделся, то удивился — во всяком случае, это была не «Записка об арестовании». Скорее всего старшина писал какое-то письмо на обыкновенном канцелярском листе.
Закончив писать, он вчетверо свернул листок, надписал адрес, фамилию (ну, конечно, письмо! Наверное, к начальнику гауптвахты). Потом достал из стола шахматы и с грохотом бросил их на стол.
— Играешь, ефрейтор?
— Играю, — Павлик подозрительно покосился. — Немножко.
— Тогда подвигайся к столу. Сразимся. Через час придет машина с продуктами. Вот на ней и отправлю тебя в город.
— На гауптвахту?
— Там видно будет, — серьезно сказал старшина. — Садись и играй. Если проиграешь, поедешь на гауптвахту. Выиграешь — тогда отпущу тебя подобру-поздорову. Так что старайся, ефрейтор.
«Ну дает! — изумился Павлик. — Или он большой шутник, или любитель поиграть с беззащитной жертвой. Ладно, поиграем, а там действительно видно будет».
Игра сразу же пошла споро, маневренно; вопреки ожиданию старшина в шахматах вовсе не был тугодумом, ходы делал уверенно, немедленно, почти не задумываясь. Конечно, Павлик не считал себя хорошим шахматистом, но в шахматных комбинациях, в общем-то, разбирался. Особенно любил решать шахматные задачи, печатавшиеся в солдатской окружной газете. Ему нравилось, что задачки схватывали самые кульминационные моменты. Поэтому, когда старшина неожиданно поставил коня на Ж7, Павлик сразу понял: через три хода будет ему мат.
— Так… так… — промычал старшина удовлетворенно. — Видно, все же придется заполнять «Записку об арестовании»…
— А собаки? — спросил Павлик.
Старшина завороженно смотрел на доску, сопел, довольно чмокал губами.
— Собаки… А собак нет… Нету собак. А вернее, есть. Кое-что есть…
Павлика вдруг осенило, он едва не подпрыгнул на стуле. Ну конечно! Как он раньше не догадался! Ведь старшина нарочно тянул, нарочно давал ему туманные двусмысленные ответы («есть, но не могу»). Он же сказал: «кое-что есть». Он намекал Павлику, чтобы тот «положил на лапу»…
Павлик незаметно дотянулся до брючного карманчика: там по-прежнему похрустывала вчерашняя «трудовая» десятка. Выковырял ее, не спеша опустил под стол руку и зажал десятку в кулак. Теперь оставалось только вручить ее по назначению.
Павлик ухватил свою белую королеву за резную корону и сделал бессмысленный ход — срубил пешку противника. Ему нужно было просто снять с поля какую-нибудь фигуру, чтобы положить ее на стол, а рядом с ней тихо и скромно положить десятку. Старшина непременно увидит и так же тихо и скромно уберет…
Однако старшина увидел не сразу. Поводя носом, он проследил за странным рейсом королевы, посопел, размышляя, потом поднял голову.
— Муть, ефрейтор. Тут же нет никакой идеи.
Павлик заерзал на стуле, старательно вытирая о брюки потные ладони.
И тут старшина увидел десятку. Перевел взгляд на свою срубленную пешку и замер, изумленно открыв рот. Потом осторожно взял пальцами, развернул и похрустел ею, будто желая удостовериться, реальная ли это вещь.
— Твоя?
— Моя… — Павлик судорожно глотнул.
— Мне?
— Вам…
Старшина поднялся, швырнул десятку и вдруг разразился такой бранью, что Павлик сорвался со стула и кинулся к двери. Но старшина цепко схватил его за шиворот.
— Стой, лихоимец! Садись! Ах ты, паразит полосатый! Надо же, додумался: взятку сует. Да тебя судить надо, наглый щенок!
С налитыми кровью глазами старшина яростно метался по комнате, дважды пинал подвернувшуюся табуретку. Казалось, в комнатушку ворвался рассвирепевший бык.
Как знать, долго ли еще бесновался бы старшина, если бы на глаза ему не попался графин с водой. Он ополовинил его прямо из горлышка и только тогда сел. Минуты две сумрачно, исподлобья разглядывал Павлика.
— А я-то принял тебя за хорошего парня… А ты, оказывается, из молодых, да ранний. Ловкач. Где взял?
— На вокзале дали. Подносил чемоданы.
— Ну и то… — уже спокойнее сказал старшина. — Хоть заработанная честным трудом. Вытри нос-то. Воды попей.
Павлик налил стакан: графин дрожал в руке.
— Где там честным… Этот тип барыгой оказался. Деньги у него бешеные.
— Потому ты и решил мне их подсунуть?
— Ну да… И потом из-за собак. Как без них возвращаться?
— Охломон ты все-таки, — вздохнул старшина. — Хворост у тебя в башке. Как фамилия-то?
— Рыбин. Ефрейтор Рыбин.
Старшина смешал шахматы, сунул коробку в стол, в раздумье поскреб затылок.
— Да… Что же с тобой делать-то?.. Слушай сюда, Рыбин. Вот тебе письмо. Поедешь в город, найдешь школу — тут номер указан. В школе отыщешь пионервожатую Лену Клещенко. Передай привет и это письмо. Понял?
Павлик чувствовал, что под ним, как и вчера, легко, едва ощутимо закачался пол. Будто под ногами были огромные плавные качели, они то приближали, то отдаляли усатое лицо старшины. О какой школе, о какой вожатой он говорит? И при чем здесь собаки?
— Не понял, товарищ старшина.
— Ну это наши шефы. Пионеры-собаководы. Мы им даем иногда щенков для воспитания. Сейчас у них четыре молодых пса прошлогоднего помета. С начальной дрессировкой. Понял?
— Так точно! — Павлик вскочил и, принимая письмо из рук старшины, вдруг почувствовал, что готов от радости заплакать.
Нет, он не будет ждать машину, он поедет сейчас же, немедленно. Нельзя терять ни минуты.
— А вдруг пионеры раздали собак?
— Вряд ли, — сказал старшина. — Только если пограничникам. Да и то это через нас делается. Ну, ступай, Рыбин. И забери свою десятку. Вон она на полу, у стола. И истрать ее на доброе дело. Только так.
— Есть, товарищ старшина!
9
Всю обратную дорогу Павлик терзался любопытством. Но едва только рука тянулась к карману, как тотчас же появлялись неуверенность, чувство безотчетного страха. Он боялся, что в письме не окажется ничего определенного, обнадеживающего.
И все же письмо он прочитал уже в городе, в сквере, напротив школы. Письмо оказалось даже лестным для Павлика. Старшина называл его «дельным, настойчивым парнем» и просил помочь ефрейтору насчет собак.
Старшина также рекомендовал Рыбина как отличного солдата, солидного и положительного человека (так и написано было: «данный ефрейтор — человек положительных качеств и солидного поведения»). Последнее несколько смутило Павлика. Что это значило — «солидный»?
Павлик поднялся со скамейки и с замирающим сердцем направился к парадному школьному крыльцу. Не спеша поднялся по ступенькам. Дернул на себя массивную дверь — она не поддалась. Дернул второй раз, третий и почувствовал тревогу. Как должен был поступить в таком случае солидный человек? Видимо, повернуться и уйти. Но ведь старшина называл его еще и «настойчивым парнем». Павлик принялся стучать в дверь.
Через минуту за застекленной дверью показалось рассерженное лицо сторожихи. Она легко открыла дверь, потянув ее на себя.
— Ну чего барабанишь?
— Да двери какие-то у вас… — смущенно пробормотал Павлик.
— Какие двери? Обыкновенные. Как во всех школах. Их надо толкать, а не дергать. И соображать надо. Ты к кому явился?
— Мне бы пионервожатую увидеть, Лену Клещенко.
— A-а, на сбор, что ли? Иди, она в двадцать первой комнате на втором этаже.
Павлик поднялся по лестнице, подошел к классной двери, поправил на груди эмалевый значок специалиста третьего класса, зеленую «звездочку» военно-спортивного комплекса.
Он вошел очень тихо, и вначале его никто не заметил. А Лену Павлик узнал сразу, потому что именно такой ее и представлял: тоненькой, бойкой, коротко остриженной, похожей на мальчишку. «Настырная, вроде тебя», — охарактеризовал ее старшина в своем напутствии.
Улыбаясь, Павлик приятельски помахал ей с порога: привет! Можно на одну минутку?
Лена шла к нему и тоже улыбалась, ладонью, по-ребячески, приглаживая волосы.
— Вы — ракетчик?!
— Ракетчик. А вы — Лена?
— Да, — сказала она. — Мы вас ждали еще позавчера, как договаривались. Потом звонили. Нам ответили, что все заняты на учениях. А вы, значит, свободны?
— Да, — сказал Павлик. — Я свободен.
Собрался объяснить, что он, пожалуй, совсем не тот, за кого его принимают, что прибыл по другому делу, прибыл с письмом насчет собак, однако ничего не успел сказать: Лена подала классу команду «смирно».
— Товарищ сержант! Пионерский отряд собран на сбор «Ракетчики — часовые Родины».
— Я не сержант, а ефрейтор.
— Это неважно, — сказала Лена и добавила шепотом: — Вы сначала поздоровайтесь с ребятами.
Павлик поздоровался, ему приятно было видеть лица ребят, и он подумал, что, в сущности, все складывается хорошо и правильно. Разве он не ракетчик? Разве он не может провести пионерский сбор? Да пожалуйста, на высшем уровне. В конце концов так даже лучше. Одно дело — прийти и просить собак. И совсем другое — в качестве официального лица, прибывшего на сбор.
Павлик прошел к столу, оглядел ребят и спросил:
— Вы все собаководы?
Ответили ему нестройно, невразумительно и, в общем, непонятно. Павлик даже испугался: значит, и они не те, за кого он их принимает? Однако Лена пояснила:
— У нас звенья по интересам. Есть звено разведчиков, космонавтов. Есть и юных собаководов. Вот, пожалуйста, второе звено, встать!
Поднялось шестеро ребят. Лена подняла руку.
— Ваш девиз!
— «Собака — верный друг человека. Люби ее, воспитывай, береги!» — проскандировали собаководы.
— Молодцы! — похвалил Павлик. — А собаки у вас есть?
— Есть! — сказал белоголовый парнишка на первой парте. — Два бульдога, фокстерьер и три овчарки.
Павлик чуть не спросил: а где четвертая? И вдруг спохватился: как он себя ведет?
Решительным жестом он оправил под ремнем гимнастерку, сдвинул брови, прокашлялся — так обычно старшина дивизиона начинал вечернюю поверку.
— Ребята! Мы проводим наше мероприятие в условиях сложной международной обстановки… — Павлик поглядел на пионервожатую: правильно он открывает сбор?
Лена улыбнулась, но потом все-таки сказала на ухо:
— Может, сначала представить вас?
— Не надо. И так все ясно.
Павлик заговорил о ракетчиках противовоздушной обороны. Рассказывал о том, как они несут боевую вахту, круглосуточно дежурят у зеленых экранов ракетных локаторов, как тренируются на пусковых установках.
Ему самому выступление нравилось. Но ребята слушали как-то без особого интереса, переговаривались, а двое на последней парте тайком играли в «морской бой» — Павлик это заметил. Может, он в самом деле говорил скучно?
Перед глазами все время торчал макет ракеты, словно кто-то нарочно, с определенным умыслом поставил его туда в угол класса. Но зачем? Наверно, это звено космонавтов? Достали в пионерском журнале чертежи и по вечерам клеили, пилили, сколачивали. А что, если?..
Павлик остановился на полуслове и, показывая на макет, наклонился к Лене:
— Она фанерная?
— Фанерная… А что?
— То, что надо!
Павлик выскочил из-за стола, подал команду и построил звено собаководов.
— Внимание! Сейчас будем отрабатывать заряжание пусковой установки. На боевой позиции работает звено собаководов. Остальным — наблюдать.
Он разбил звено по номерам стартового расчета, минут пять объяснял, инструктировал — и все завертелось. Сначала из двух столов соорудили «пусковую установку» и из третьего стола получилась отличная ТЗМ — «транспортно-заряжающая машина», на которую «стартовики» водрузили ракету. Павлик подал команду: «В боевое положение!»