— Боюсь, там не совсем все в порядке, Лаурел. Лучше спуститесь вниз, в туалет… А что до вашей просьбы, Мак, — вон там все, что хотите. Распоряжайтесь сами.
Когда Лаурел поднялась опять к ним, Мак уже демонстрировал свой список Эллери.
— Мы ровным счетом ничего не добились, — смущенно бубнил он. — Двухдневные усилия пошли насмарку.
— Да, вы поработали на славу… Прочесать такую территорию за такой короткий срок! — усмехнулся Эллери.
— Да уж, на славу, — саркастически хмыкнула Лаурел.
— А что, думаете, легко было? — обиделся Мак. — Кто покупает лягушек? Оказывается, практически никто. Да и магазинов-то, торгующих этими тварями, раз, два и обчелся. Канарейки — пожалуйста. Всякие другие певчие пташки — сколько угодно. Какаду — просто вагонами. Волнистые попугайчики, щеглы, собаки, кошки, тропические рыбки, мартышки, индюки, черепахи, даже змеи! И теперь я знаю, где можно купить слона. По дешевке. Но только не лягушек! А уж стоит заикнуться где-нибудь о квакшах — на тебя смотрят так, словно у тебя не все дома…
— Где же мы допустили ошибку? — сокрушалась Лаурел, постукивая кулаком по спинке кресла Мака.
Тогда заговорил Эллери:
— Знаете, я как-то не думал прежде на эту тему, то есть до вашего прихода. Однако сейчас мне ясно, в чем тут дело. Почему вы считаете преступника полным идиотом? Ведь он понимает, что легче легкого получить партию лягушек обычным порядком — через магазин. Но это потребует оформления заказа, значит — оставит след. Однако наш преступник далеко не идиот, он умудрился еще ни разу не наследить. К нашему великому огорчению… И не приходило ли вам в головы попросту заглянуть в Энциклопедию?
Две пары изумленных глаз уставились на Эллери.
— А если бы вы удосужились это сделать, — пояснил тот, — то сразу бы выяснили, что большинство несчастных созданий, обнаруженных нами у Приама, — это небольшие древесные лягушки — иначе квакши — Hyla regilla по-латыни. В народе их зовут весенними квакушками. И главное, что они в изобилии встречаются здесь, в Калифорнии, практически в каждой луже и на каждом дереве. Особенно много их у подножия холмов, где и стоит дом Приама. Они завезены сюда с Востока. Так что если вам вдруг понадобится сотня-другая этих тварей, их можно легко заполучить, не оставляя следов…
— Два дня — псу под хвост! — простонал Макгоуэн. И залпом проглотил то, что еще оставалось в его стакане.
— Это я виновата, — жалобно пролепетала Лаурел. Но тут же приободрилась и опять приняла свой обычный слегка задиристый вид. — Ничего, жизненный опыт всегда на пользу. В следующий раз мы будем умнее.
— В следующий раз ему не понадобятся лягушки!
— Мак, — сказал Эллери, постукивая ногтями по листку бумаги. — Я вот все думал о вашем дедушке…
— В чем дело? — сразу ощетинился Гроув.
— Забавный старик.
— Это верно. И себе на уме. Много чего знает, да молчит. Просто никому не хочет вставать поперек дороги.
— Давно он живет с вами?
— Несколько лет. Он всю жизнь шлялся по свету, а когда стал слишком стар, то поселился у Делии. Чем же он вас так заинтересовал?
— Он очень привязан к вашей матери?
— Ну, я бы сказал — даже более, чем очень. — Гроув разглядывал пустой стакан на свет. — Если бы Делия была богом, то старик исправно посещал бы храм. Он без ума от дочери, и только поэтому терпит присутствие Приама. Но я стараюсь как-то не думать на эту тему, — скривился Мак, глядя на Эллери. — Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом.
— А вы-то сами, Мак, как относитесь к своему деду?
— Я его люблю! Давайте сменим тему.
— Он собирает марки, — задумчиво гнул свое Эллери. — Все время проводит в охоте на бабочек. Старики, вроде мистера Кольера, если уж имеют возможность заняться чем-нибудь на досуге, то обычно ограничиваются чем-то одним. Что еще интересует вашего деда, Мак?
Гроув с грохотом поставил стакан на столик:
— Да будь я проклят, если пророню еще хоть слово о нем!
— К чему такая горячность, Макгоуэн? — спросил Эллери примирительным тоном.
— А к чему задавать о нем праздные вопросы?
— Потому что я сижу здесь и думаю. И объектом моих размышлений может стать все, что угодно. Я нащупываю верный путь к разгадке.
— Щупайте кого-нибудь другого!
— Мак, нельзя запретить человеку думать, — миролюбиво возразил Эллери. — Это первое, что вы должны усвоить, если уж решили ввязаться в это дело. Ваш дед знает научное название древесных лягушек. Это свидетельствует о том, что он разбирается в биологии. Поэтому я хочу знать, гуляя по лесам и холмам, не занимается ли он так же и собиранием лягушек?
Макгоуэн смертельно побледнел, на лице появилась страдальческая гримаса. Он сказал с видом человека, окончательно сбитого с толку:
— Я не знаю.
— У него есть клетки для кроликов где-то неподалеку от дома, — тихо сказала Лаурел. — Можно пойти посмотреть.
— Можно, но не нужно. Я во всяком случае никуда ходить не намерен. За кого ты меня принимаешь, Лаур?! — Мак в отчаянии сжал кулаками виски. — Вы что, его подозреваете? Но вы же сами говорили, что лягушек этих тут пруд пруди! Набрать может любой!
— Да, это верно, — успокоил его Эллери. — Выпейте еще стаканчик. Не волнуйтесь, я сам просто очарован стариком. А вы что скажете, Лаурел?
— Я обязательно должна что-то говорить? Объяснять? — прошептала Лаурел.
— Ну, — усмехнулся Эллери, — понимаете, я не буду отрицать, что по поводу вас я тоже долго размышлял, Лаурел. Помните, в первый же день вы сказали, что Лендер Хилл вам не родной отец?
— Да.
— И вы упомянули что-то насчет вашей матери, что не помните ее? Вам действительно совсем ничего не известно о вашем происхождении?
— Нет.
— Простите, если мои вопросы ранят вас…
— Знаете что? — угрожающе заворчал из своего угла Макгоуэн. — Еще немного, и я за себя не ручаюсь?
— Нет, все нормально, Эллери, — торопливо заговорила Лаурел, безуспешно пытаясь выдавить из себя улыбку. — Я действительно ничего не знаю. Прямо как у Диккенса — меня просто нашли на пороге. Конечно, у папы не было никаких прав на меня — холостяк и все такое… Но он нанял надежную женщину и втайне растил меня целый год. Затем разразился скандал. Меня забрали и началось судебное разбирательство. Но власти не смогли ничего узнать обо мне, никто меня не хватился, и папа выиграл процесс, после чего смог удочерить меня официально. Сама я, естественно, ничего не помню. Много лет он безуспешно пытался разыскать моих родителей. Всегда боялся, что внезапно появится кто-то и потребует отдать меня назад, поэтому хотел выяснить все раз и навсегда. Но, — тут Лаурел скорчила озорную рожицу, — никому я не понадобилась, и он никого не нашел.
Эллери удовлетворенно кивнул:
— Я потому заговорил на эту тему, Лаурел, что мне пришло в голову — не связано ли все… все обстоятельства смерти вашего отца и случаи с Приамом… каким-либо образом с вашим прошлым.
Лаурел вытаращила глаза.
— Вот это да! — протянул Макгоуэн. — Настоящий шедевр детективной мысли! Но каким же образом, Шеф? Просветите нас, будьте любезны!
— Каким-нибудь, — пожал плечами Эллери. — А может — вообще никаким. Я просто прикидываю. Ведь как ни нелепо выглядят иногда разные предположения, но вдруг ваше прошлое, — повернулся он к девушке, — тоже имеет какое-то отношение к нашим загадкам? К тому же вы больше всех суетитесь по этому поводу. Вы настояли на расследовании, вы жаждали мести и все прочее…
— Но что же в этом странного? — резко оборвала его Лаурел.
— Просто выглядит не совсем обычно. Стойте, Лаурел, не перебивайте меня. Ваши лихорадочные требования расследовать это дело, почти истерическая жажда мести… Мне почему-то кажется, что такое поведение вам не совсем свойственно.
— Не каждый день у человека умирает отец.
— Конечно, не каждый, но…
— Но вы же не знаете меня! — засмеялась Лаурел.
— Да, не знаю, — Эллери рассеянно попыхивал трубкой. — Но подсознательные мотивы вашего желания самой принять участие в следствии легко объясняются тем, что вам не столько хотелось наказать убийцу, сколько узнать, может быть, что-то о себе самой. Вы, может быть, втайне надеялись, что если убийцу обнаружат, то это поможет прояснить тайну вашего происхождения.
— Да мне это и в голову не приходило! — Лаурел понурила голову и помолчала немного. Затем задумчиво покачала головой. — Нет, вы не правы. Мне хотелось бы узнать, кто я, откуда родом и все остальное, но для меня, в общем, это не принципиально. Родственники оказались бы для меня чужими, а родина… незнакомой страной, неведомым домом. Нет, его я любила как единственного, родного отца. Он и был им. Я просто искренне хочу, чтобы тот, кто довел его до рокового инфаркта, заплатил за свое злодеяние.
Когда молодые люди удалились, Эллери отпер дверь спальни и сказал:
— Все в порядке, Делия.
— Я уже думала, они никогда не уйдут.
— Боюсь, это я виноват. Я задержал их.
— Вы хотели специально помучить меня за то, что я так поспешно спряталась при их появлении?
— Может быть — Он молча стоял в дверях и ждал.
— А мне здесь нравится, — медленно произнесла она, окидывая взглядом стандартную, ничем не примечательную обстановку.
Она сидела на его кровати, зажав в кулаках покрывало. Она не сняла ни шляпы, ни перчаток.
Эллери подумал, что Делия, должно быть, все время так и просидела, пока они беседовали в соседней комнате, мучаясь неловкостью и двусмысленностью своего положения, такого же шаткого, как и предлог ее отлучки — якобы по делам в город. Туда, где все люди носят такие же приличные шляпы и перчатки, какие были сейчас и на ней.
— Почему вы решили спрятаться, Делия?
— Так приличнее и проще. Не надо ничего объяснять, лгать лишнего. Никаких сцен. Я ненавижу сиены. — Казалось, ее не столько интересовал Эллери, сколько обстановка, в которой он живет. — Дом одинокого мужчины. Удивительно!
— Зачем вы снова явились?
— Не знаю. Просто захотела. — Она засмеялась. — А вы не более гостеприимны, чем в прошлый раз. Я, конечно, не отличаюсь особой сообразительностью, но даже мне начинает казаться, что мое присутствие вам неприятно.
Он ответил ей довольно грубым тоном:
— С чего вы это взяли?
— С первого же момента нашего знакомства.
— Делия, что вы такое говорите? Вы же прекрасно знаете, что каждый мужчина при знакомстве с вами буквально встает на дыбы, как племенной жеребец…
— А какова теперь ваша позиция? — опять рассмеялась она. — Вы больше не встаете на дыбы?
— Делия, на этот вопрос я предпочел бы ответить не здесь. А в гостиной.
Она резко вскинула голову.
— Вы вообще не обязаны отвечать на мои вопросы… — она встала и медленно проследовала мимо него вон из спальни, закончив на ходу: — Ни в гостиной, ни где-либо еще…
Когда же он с грохотом захлопнул за ней дверь в спальню, она сказала почти с тоскою:
— Я действительно настолько вам неприятна?
— Приятна. Даже слишком приятна, Делия. Именно поэтому вы не должны приходить сюда.
— Но почему же… Ведь если то, что вы сказали только что…
— Мало ли что я сказал.
Она кивнула, явно не совсем понимая смысл его слов. Затем прошла прямо к его столу, даже не бросив взгляда в большое зеркало по дороге, и взяла одну из трубок Эллери. Медленно выбила ее. Он впился глазами в ее пальцы, в розовую кожу, просвечивающую под нейлоновыми перчатками.
Эллери сделал крохотный шаг вперед, почти против своей воли:
— Делия…
— Вы были когда-нибудь одиноки? — едва слышно прошептала она. — Я ежедневно чувствую, что во мне умирает что-то… и причина — в полнейшем одиночестве. Никто из тех, кто говорит со мной, в действительности ко мне не обращается. Как бы не видят и не слышат меня. Пустые, ничего не значащие слова. Все слушают только самих себя. Женщины ненавидят меня, а мужчины… Ну, эти хотя бы в таких случаях замечают меня, говорят со мной… — Она резко обернулась, слезы стояли в ее глазах. — Неужели я так глупа? Почему вы тоже не хотите говорить со мной? Я глупа?
Ему пришлось приложить почти нечеловеческое усилие, чтобы… Каждое следующее мгновение требовало все больших и больших усилий. Но он процедил сквозь сжатые зубы, с трудом сохраняя бесстрастный тон:
— Делия. Идите домой.
— Но почему?!
— Именно потому, что вы так одиноки. Потому, что ваш муж — наполовину вам не муж, на худшую половину… Потому что я не подлец, Делия, а вы — не гулящая девка. Вот почему. Потому что если вы задержитесь здесь хотя бы еще на секунду… я могу забыть все свои «потому»!
Она наотмашь ударила его по лицу. Голова Эллери беспомощно запрокинулась, и он почувствовал, как его плечи впечатались в стену.
Секунду спустя сознание вернулось к нему. Она уже стояла в дверях.
— Простите, — сказала она, бледная как смерть. — Вы круглый дурак, но — простите меня. Я сожалею, что пришла сюда. И больше никогда не повторю своей ошибки.
Эллери долго смотрел, как она спускалась с холма, и очертания ее фигуры постепенно таяли в тумане.
В эту ночь он опустошил основную часть своего запаса спиртного, сидя перед окном и до крови кусая губы. Туман все сгущался, и скоро перед окном повисла сплошная пелена. Наступил хаос. Полнейший белый хаос.
Но он был полон сознания какой-то высокой чистоты, душевной силы и странного благородства, граничащего со страданием.
ГЛАВА IX
Двадцать девятое июня оказалось для Лос-Анджелеса днем особым. Была обнародована очередная сводка погоды и все газеты охватила лихорадка восторга — этот день оказался самым жарким двадцать девятым июня за последние сорок три года! Да-а… повод для ликования немалый.
Но Эллери, с трудом передвигавший ноги по Голливуд-Бульвар в пушистом вязаном свитере, газет не читал и не знал, какое испепеляющее солнце висит у него над головой. Дело в том, что голова его в данный момент существовала совсем в другом измерении. В том, где мир вращается вокруг иного центра, а именно — загадки Хилла — Приама. И в этой его личной вселенной царил пока еще предвечный мрак и холод, расстилались невиданные ландшафты, среди которых его стремительная мысль преследовала неведомых зверей — химер его собственного сознания. И в этом измерении ощущение температуры заменялось чувством удовлетворения-неудовлетворения результатами подобной охоты.
Только что звонил Китс, готовый дать отчет о своих изысканиях по поводу прошлого Хилла и Приама. Это оказалось весьма кстати.
Эллери свернул к Уилкоксу, как раз около почтамта.
Нельзя же бесконечно вариться в соку собственных догадок, отдаваться переменному ветру предположений! Нужны факты. Наступает момент, когда необходимо найти надежный компас фактов. Или сесть на мель безумия.
Этот момент уже наступил.
Эллери встретил взлохмаченного Китса, с галстуком, съехавшим набок и с изжеванной в лохмотья сигаретой в зубах.
— Я думал, что вы никогда не явитесь, — облегченно вздохнул лейтенант.
— Я шел пешком, — Эллери медленно уселся на стуле. — Что ж, выкладывайте.
— Вам как — сразу все или по частям? — поинтересовался Китс, странно усмехаясь.
— То есть? — не понял Эллери.
— Я имел в виду… — Китс стер табачное месиво с губ. — Черт, ну и сигареты начали выпускать — вата какая-то… То есть, даже и не пахнет…
— Чем не пахнет? — все более недоумевал Эллери.
— Информацией, конечно.
— Как это? Совсем ничего?! — Эллери отказывался верить собственным ушам.
— Чисто. Как корова языком слизала… до 1927 года. То есть до того момента, как Хилл и Приам начали свое дело в Лос-Анджелесе. Никаких следов того, что они жили здесь раньше. И в то же время вовсе никаких оснований считать, что они не жили, а прибыли откуда-то. Если приехали, то откуда? Никаких сведений. Мы подняли все архивы, отпечатки пальцев и прочее… Одно могу утверждать почти наверняка — за ними не числится никакой уголовщины. Официально, по крайней мере… Во всей Калифорнии нет относительно них ни одной записи. Нигде.
Из этого следует только одно — что они, скорее всего, объявились тут в двадцать седьмом, — с горечью заключил Китс. — Открыли вместе торговлю драгоценностями и сумели весьма преуспеть в этом до того момента, как в двадцать девятом разразился экономический кризис. Они никогда не зависели от рынка, поэтому избежали разорения благодаря своему нестандартному подходу к ведению дел. Сегодня фирма «Хилл и Приам» входит в группу крупнейших в своей области. Говорят, что они обладают одним из самых больших драгоценных запасов в Соединенных Штатах. Недурно, а?