— Так может рассуждать человек честный, но недалекий, — сказала Эмма.
— Или хитрый обманщик, — сказал Нордхофф. — Во всяком случае, кабинет министров отговорил его от поездки в Сент-Луис.
— На это он и рассчитывал, разумеется. — Каким-то сверхъестественным чутьем Эмма постигает суть этих негодяев. Она уже призналась, что предпочитает Африку стране Эпгарии.
— Действия генерального прокурора укрепляют меня в мысли о виновности Гранта. Во-первых, прокурор, расследовавший «спиртную аферу», был смещен. Перед самым началом суда над Бэбкоком генеральный прокурор отдал распоряжение, запрещающее обвинению получать свидетельские показания обещанием неприкосновенности или снисхождения любому из потенциальных обвиняемых — свидетелей. Разумеется, это связало следствие по рукам и ногам.
— Грант знал об этом распоряжении?
— Грант сам его отдал, чтобы спасти Бэбкока.
— И самого себя? — Эмму эта ситуация восхищает.
— Конечно. Ну что ж, скоро мы узнаем приговор. Суд кончается на этой неделе.
— Вы полагаете, что Бэбкок выйдет сухим из воды?
Нордхофф кивнул.
— Но не остальные. Те пойдут в тюрьму.
— Почему все так боятся президента? — Мой вопрос прозвучал более наивно, чем это есть на самом деле; ответила на него Эмма:
— Потому что он президент.
— Но у него же не больше власти, чем у конгресса. Или у суда. Его самого относительно легко можно предать суду импичмента. Смотрите, что они сделали несколько лет назад с президентом Джонсоном, который не совершил никакого преступления.
Нордхофф предложил взглянуть на это иначе:
— Большинство из нас здесь уверены, что Грант замешан во многих темных делишках. Но мы не можем, не должны так говорить.
— Вас обвинят в клевете? — Африканские нравы завораживают Эмму.
— Нет. Г рант — национальный герой, и люди просто не могут, не желают верить, что он продажен. Хотя, подозреваю, большинство в глубине души в этом убеждено. Они, конечно, знают все про его семью и его друзей. Но он по-прежнему остается Улиссом Симпсоном Грантом, который спас Союз штатов; величайший из живущих в мире генералов, храбрый и молчаливый герой, не открывающий рта, который делает вид, будто ничего не понимает в политике…
— Хотя понимает все. — Эмма кивнула в мою сторону. — Как император.
— Эти вашингтонские репортажи следовало писать моей дочери.
Эмма засмеялась.
— Я не думаю… — Но в этот момент ее прервал не кто иной, как спикер палаты представителей (то есть спикер до победы демократов в прошлом ноябре) Джеймс Г. Блейн из штата Мэн, единственный серьезный соперник Конклинга в борьбе за выдвижение кандидатом в президенты от республиканской партии.
Мы с Эммой разошлись во мнениях. В Конклинге, на мой взгляд, больше силы, чем в Блейне, хотя он мне антипатичен. Она придерживается противоположного мнения:
— Блейн изумителен! Это замечательный актер… Он похож на Коклена в роли будущего президента.
— Но как ему далеко до прекрасного Конклинга! А ведь именно ты должна была бы оценить мужскую красоту.
— Мужская красота, папа, — это прежде всего мужественность. Тут мистер Блейн с его черными индейскими глазами вне конкуренции.
— Каких это индейцев ты видела, кроме своего отца — «белокурого индейца»?
— На картинках. Но все равно Блейн меня просто очаровал. В сравнении с ним твой Конклинг — jeune premier провинциального театра.
Великий политик собирался подняться наверх на ужин с друзьями, когда, как он выразился, «заметил моего старого друга Нордхоффа в обществе самой прекрасной женщины, какую я когда-либо видел, и вот я с вами».
— Да, да, я подсяду к вам на минутку. Да, официант, я выпью чуточку этого вина. За здоровье прекрасной княгини из прекрасного далека, и также за ваше здоровье, мистер Скайлер.
Вероятно, он тоже читал в школе мою книжку «Макиавелли и последний сеньор». Если бы тридцать лет назад я знал, что буду способствовать просвещению целого поколения американских политиков, я бы потрудился приписать к этому сочинению мораль. Похоже, что моего Макиавелли они поняли слишком хорошо, упустив из виду судьбу сеньора.
Блейн пришел, уже изрядно выпивши, но пьян не был. Думаю, что ему еще нет пятидесяти. У него красное лицо, маленькие глазки похожи на отполированные ониксы, они смотрят на вас, излучая такое сияние, что приходится отводить взгляд. Слоновьи уши то бледнее, то краснее лица — в зависимости от настроения, наверное. Нос слегка напоминает картофелину, но в целом лицо (или та его часть над подстриженной грантовской бородой, которая открыта взору) довольно приятное, как и голос — первейшее необходимое качество американского политика в наши дни (хотя мне рассказывали, что у покойного достопочтенного президента Линкольна был слабый, тонкий, унылый голос).
— Моя жена завтра зайдет к вам с визитом, княгиня.
— Пожалуйста, не слишком рано. Мы только с поезда.
— Я позабочусь, чтобы она наведывалась ежечасно, пока вы ее не примете. Кроме того, это совсем близко. Мы живем чуть дальше на Пятнадцатой улице, на «дороге», как мы здесь говорим. Какой подарок Вашингтону, не правда ли, Нордхофф?
— Это не моя заслуга. Благодарите Скайлера и Беннета. — К моему неудовольствию, Нордхофф объяснил Блейну, что я делаю в Вашингтоне, и Блейн сразу же стал сдержанным, и хотя не сделался от этого менее очаровательным, но опьянение, еще минуту назад придававшее ему блеск, внезапно сразу улетучилось.
— Раз так, буду ждать с нетерпением, как вы изобразите наш город.
— Может быть, вы скажете несколько слов о генерале Бэбкоке, мистер спикер? — Этот учтивый вопрос Нордхофф сопроводил похрюкиванием, равнозначным у него смеху.
Блейн комично возвел глаза к потолку.
— Я предан президенту и каждому члену нашей Великой старой партии…
— За исключением Роско Конклинга.
— В моем сердце найдется местечко даже для этого индюка. — Блейн допил свое вино, поднялся; то же самое сделали Нордхофф и я (все в зале более и менее открыто следили за нами и пытались подслушать, о чем идет речь).
— Не будьте слишком жестоки к нам, мистер Скайлер. Мы всего лишь ватага бедных деревенских парней, попавших в большой порочный город.
— Я не забуду ваш совет.
— Княгиня, я надеюсь, что скоро вы осчастливите наш дом своим присутствием.
С забавной суматошностью великий человек удалился. Нордхофф был доволен собой и нами.
— Я знал, что он будет здесь сегодня вечером, и он вел себя точно так, как я и предполагал.
— А если бы он не подошел к нам? — с вызовом спросила Эмма.
— Ну что ж, я послал бы официанта в кабинет наверху и попросил бы его спуститься.
— Он вам нравится?
— Он не может не нравиться, — сказал Нордхофф.
— Он тоже продажен? — осведомился я.
— О, папа! Неужели ты до сих пор не понял?
Нордхофф сначала немножко полаял, а затем сказал:
— Да, но он умеет при этом сохранить стиль. Я думаю, что это самый интересный человек в столице.
Остаток вечера — а осталось совсем немного, потому что Эмма и я падали от изнеможения, — мы обсуждали проблемы протокола. Даме, приезжающей в этот город, надлежит оставаться дома и ждать, когда дамы ее положения нанесут ей визиты; чаще всего это даже не визит, а ритуальная визитная карточка. Нордхофф считает, что Эмме, как особо знатной персоне, нанесут визит жены членов кабинета министров и дипломатического корпуса. Остается вопрос, как быть с госпожой Грант. Нордхофф обещал выяснить и сообщить, должна ли Эмма первой посетить ее или ждать, когда ее осчастливят.
Наш гостиничный номер не идет ни в какое сравнение с тем, что мы имели в «Пятой авеню», но мы слишком устали, чтобы даже думать об этом. С тревогой я обратил внимание на москитную сетку над нашими кроватями, а Эмма — с облегчением — не железную сетку на окнах. Она легла, с трудом выдавив из себя «спокойной ночи».
Я же заставил себя еще довольно долго бодрствовать, чтобы все это записать.
Сколько впереди работы!
2
Я наконец отправил свою первую статью в «Геральд»; Нордхофф по-прежнему сама любезность, он мне очень помог. Президент тоже в значительной степени способствовал моему дебюту в качестве вашингтонского корреспондента: вчера опубликованы его письменные показания суду в Сент-Луисе. Многословная и путаная защита Бэбкока вызвала здесь сильнейшее замешательство администрации и с нескрываемой радостью встречена оппозицией. Президент, очевидно под присягой, вновь и вновь повторяет: «Я всегда глубоко верил в его честность… Я никогда не слышал ничего такого, что могло бы эту веру поколебать; разумеется, мне известно, что в настоящее время он находится под судом».
Президент знает куда больше, чем говорит. Во-первых, утверждает Нордхофф, Грант принял по крайней мере один подарок от спиртных жуликов. Два года назад предводитель шайки генерал Макдональд преподнес ему пару чистокровных лошадей с двухместной линейной коляской и позолоченную сбрую. Президент заплатил за это Макдональду три доллара, а Макдональд вручил президенту расписку на тысячу семьсот. Таков один из способов обогащения наших лидеров. Однако Грант считает, что Союз, который он спас, ему недоплатил, и часто говорит о деньгах и недвижимости, которыми благодарная Англия одарила Мальборо и Веллингтона за их военные подвиги. Озлобленный тем, что он не получил свой Бленхеймский замок, Грант ныне полагает лишь справедливым принимать все, что ему преподносят, невзирая на личность дарителя.
Я отправил эту статью в Нью-Йорк утренним поездом и только что получил от Джейми телеграмму, которую мне лично вручил Руз. «Отличная работа», — гласил текст. Поэтому теперь я более уверенно чувствую себя в Вашингтоне, в этих пышных африканских джунглях, что столь милы сердцу моей дочери.
Однако я совсем не уверен в том, как отразятся мои очерки на нашей социальной жизни в этом городе. По настоянию Нордхоффа Эмма нанесла вчера визит госпоже Грант, которая держалась весьма надменно, хотя, по оценке Эммы, это типичная жена богатого фермера, да к тому же косоглазая.
— Она милостиво «разрешила» нам наслаждаться Вашингтоном и обещала, что пригласит нас на следующий большой обед.
— Если президент прочитал, что я о нем написал, нас не пустят на порог Белого дома.
— Но ты был так тактичен, папа. — Эмма внимательнейшим образом прочитала все, не пропустив ни строчки. Мы оба решили, что мои размышления будут более сильными, если я опишу эти круги коррупции простым, неприхотливым стилем, как это делается в поваренных книгах. Я думаю, быть может нескромно, что все получилось очень интересно; конечно, это ничуть не похоже на тот евангелический стиль, каким пишет большинство американских журналистов, с такой крикливостью обнаруживая свои партийные пристрастия, что, даже когда пишут правду, кажется, что они лгут или, того хуже, куплены с потрохами.
Эмма имеет немалый успех. Ей нанесла визит сама госпожа Гамильтон Фиш. Как жена государственного секретаря, она возглавляет здесь светское общество. Она к тому же еще и нью-йоркская grande dame и связана сложными родственными узами — с кем бы вы думали? — с Эпгарами. После того как госпожа Фиш оставила свою визитную карточку, ее примеру последовали жены остальных членов кабинета. А что касается юной, прекрасной госпожи Уильям У. Белнэп, то она посетила Эмму лично, поскольку, кажется, четыре года назад встречалась с нею в Париже. Белнэп — военный министр, он когда-то был женат на сестре госпожи Белнэп. Когда та умерла, он женился на очаровательной «Киске», как называют госпожу Белнэп даже те, кто с ней не знаком. Эмма припоминает, что в Париже она произвела впечатление несколько вульгарное. «Очень gamine, но такое забавное существо в стиле Дальнего Запада».
Так или иначе, сегодня вечером знаменитая Киска заехала за нами и повезла обедать в свой дом на Джи-стрит. Кстати, Эмма постоянно обращает внимание на то, что у этих великих людей совсем крошечные дома.
— Это столица в миниатюре.
— Но столица очень большой страны.
— Тем более странно, что они живут в таких маленьких, тесных, лишенных воздуха домах. — Эмма скорчила гримасу. — Эти знаменитые правители твоей великой страны к тому же очень редко моются. А мужчины, похоже, никогда как следует не чистят свои сюртуки и брюки. — Должен сказать, я тоже обратил внимание на тяжелый запах, который сопутствует шумным вашингтонским сборищам. Дамы разумеется, изрядно пропитаны французскими духами, а некоторые мужчины, но далеко не все, пользуются eau de Cologne. Мыло, однако, здесь не в чести. Я заметил, что у Блейна черные ногти, а часть шеи Нордхоффа, видимая над безукоризненным воротничком, испещрена тонкими серыми полосками, похожими на штрихи серебряного карандаша Леонардо.
Киска Белнэп, однако, благоухает, как сиреневый сад; большая часть дам за сегодняшним обедом были очень хороши собой, хотя и несколько простоваты. Дом буквально напичкан французской мебелью, и хозяйка очень этим довольна. Эмма бесстыдно ей льстила и ничем не выдала, что, как она мне только что сказала, «все в этих комнатах выглядит неуместным. Но какая уйма денег в них вложена! Правда, одевается она хорошо». Высший комплимент в устах Эммы.
Военный министр — коротышка, грудь колесом, кучерявая рыжая борода; манера держаться самая располагающая.
— Я слышал, вы пишете о бедняге Орвилле. Не решаюсь спросить, что именно вы написали.
Я не был готов к этому заданному в лоб вопросу.
— Ничего особенно страшного. Я лишь пытался разобраться в том, что происходит. С юридической точки зрения в деле много неясного.
— Орвилл жаден. — Второй раз я слышу это слово применительно к секретарю президента. — Но это отличный парень. Он вам понравится. Кстати, он живет рядом с нами.
— Вы полагаете, что его оправдают?
— Думаю, лучше спросить генерального прокурора. — Сей государственный муж оказался в этот момент рядом со мной. Мистер Г. X. Уильямс (или генерал Уильямс, как принято величать генерального прокурора) не склонен был ничего мне рассказывать.
— Вряд ли, сэр, я имею право комментировать дело, в настоящий момент разбираемое судом.
— Я просто заинтересовался вашим распоряжением, запрещающим суду проявлять снисхождение к обвиняемым, которые пожелали бы…
— Сэр, это оружие обвинения я никогда не одобрял. Оно попахивает шантажом, взяткой.
— Очень справедливо. Однако, отстранив от должности прокурора… — Я всеми силами старался заставить его что-либо выболтать, но Уильямс отменно хитер.
— Гендерсон был смещен из-за своих откровенно партийных пристрастий. Его нисколько не интересовало следствие по делу так называемой «спиртной аферы». Его занимало только одно: опорочить личного секретаря президента и тем самым лишить Гранта возможности выставить свою кандидатуру на третий срок. Низкое, отвратительное политическое интриганство, сэр.
— Я расскажу вам, кто во всем виноват. — Киска Белнэп увела меня от генерального прокурора. — Я во всем виню Бристоу. С той минуты, как этот человек стал министром финансов, он начал рваться к президентскому креслу. Но генерал Грант — святой, чего только ему не пришлось вытерпеть от этого ужасного интригана, все время твердящего о реформах, как… как Карл Шурц! — Она произнесла имя, хуже которого не в состоянии была придумать (Шурц — немец по рождению, журналист и реформатор).
— Или губернатор Тилден.
— О, я слышала, что он сильно пьет, и кое-что похуже! Если вы знаете, что я имею в виду.
Я не знал, но Киска настоящая кентуккская дама, чтобы позволить себе распространяться на такие деликатные темы.
— А теперь у меня для вас настоящий сюрприз, мистер Скайлер. Я пригласила специально ради вас самую популярную романистку нашей страны, эту маленькую женщину, что стоит сейчас прямо перед вами, которая прожила всю свою жизнь здесь, в Вашингтоне. Это наша собственная и ни с кем не сравнимая литературная львица, миссис Саутворт!