— Странно, что она хочет ребенка. Она говорила мне в Нью-Йорке, как она рада хоть этим отличаться от прочих женщин.
— Говоря это, она делала хорошую мину. Она всегда хотела ребенка. Все-таки она истинная католичка, не то что мы с тобой. Плодитесь и размножайтесь. Она послушна и очень счастлива.
2
— Поло, — сказал Джейми, вытирая потное лицо полотенцем, — наверное, самая древняя игра на свете. И, как видите, благодаря мне она скоро станет самым популярным видом спорта в Америке.
— Популярным? — я показал на тридцать или сорок зрителей, в большинстве своем родственников молодых людей, играющих на зеленом лугу у границы Центрального парка.
— Не беспокойтесь. «Геральд» сделает ее популярной. — Джейми был, как всегда, легкомыслен. Мы сидели с ним под тенистым деревом. Сегодня стоит ужасная жара, и лошади и наездники выбились из сил. Два последних года по этой игре сходила с ума Англия. Чтобы не отставать от наших, точнее, от их британских кузенов, Джейми создал собственный клуб; несколько молодых людей привязались к поло. Верхом на лошадях игроки пытаются длинной клюшкой ударить по маленькому деревянному шарику. Как и большинство игр, поло гораздо интереснее для игроков, чем для зрителей.
В перерыве между матчами мы сумели поговорить о делах.
— Вас очень не хватает в «Геральд». — Джейми посмотрел на меня с укоризной. Я ответил ему невиннейшим взглядом, любуясь не без удивления его стройной фигурой, учитывая количество абсента, которое он в себя вливает ежедневно. — Ничего от Скайлера в июле. Ничего в августе. Через неделю сентябрь. Новый сезон.
— Но есть ли что-нибудь новое, о чем стоило бы писать? В политическом смысле, я имею в виду. Ни один из кандидатов не вызывает большого интереса. — Чистая правда, хотя я и не перестаю этому поражаться, если вспомнить, какие проблемы стоят перед страной. Однако все лето Америка полностью поглощена выставкой Столетия, швейными машинами, японскими вазами, кукурузными хлопьями, пишущими машинами и телефонами, не говоря уже о панегириках тем кудесникам, которые ровно сто лет назад создали это совершенное общество, этот вызывающий зависть Эдем.
— Страсти скоро накалятся, и вы тот человек, Чарли, который сумеет их разогреть.
— Нет, Джейми. Горшок разогревает Нордхофф, а я лишь время от времени помешиваю варево.
— Вот и прекрасно. — Он выставил мне проходной балл за это причудливое сравнение. — Зах Чендлер приказал министерству внутренних д£л расследовать уплату налогов Тилденом. В 1862 году, а это был худший год войны, Тилден заявил, что его доход составил семь тысяч долларов. На самом деле он заработал более ста тысяч.
— Я полагаю, что, не уплатив бесчестный налог на личный доход, Тилден должен был стать своего рода героем.
— Мальчики в синей форме, — сказал Джейми, поглаживая пальцами усы. — · Союз в опасности. Грядущее освобождение рабов. Каждый доллар на счету. Патриотический долг. Долой сторонников южан-демократов. О, «Нью-Йорк тайме» готова все это выплеснуть. Нет такого преступления, на которое не пошли бы редакторы этой газеты, чтобы помочь республиканской партии.
— Вряд ли я создам что-нибудь поэтичное на тему неуплаченных налогов.
— Собирается немало интересных фактов. И кое-какая клубничка насчет Хейса. — Счастливая улыбка вдруг озарила лицо Джейми. — Несколько лет назад он в припадке безумия стрелял в собственную мать из пистолета.
— Это не убавит ему популярности. — Я был уверен, что Джейми шутит. Но он, видимо, повторил последний слух, чтобы пустить его по Нью-Йорку.
В общем и целом я не думаю, чтобы демократия, как она осуществляется в этой стране, увенчалась успехом. Пока Тилден серьезно и старательно рассказывает народу о своих планах реформы, по-видимому, самого продажного общества в западном мире, пресса полна идиотских и бессмысленных домыслов об алкоголизме и нехорошей болезни Тилдена, его близости к Твиду — все эти обвинения положены на музыку и воплотились в милой песенке под названием «Хитрый Сэм, вагонный воришка».
Уплата налогов Хейсом тоже расследуется, потому что он тоже богатый адвокат, который в 1868–1869 годах вообще, по слухам, не заплатил ни одного цента. Недавно его обвинили в том, что он присвоил деньги, доверенные ему солдатом, погибшим на войне.
— Чарли, поезжайте на Юг. Пожалуйста. Я прошу вас. Уведи пони с солнцепека, ты, безмозглый ирландский выродок! — закричал Джейми своему жокею.
— Для меня даже ньюпортская жара невыносима. На Юге я просто умру. Тем более, что ты можешь по праву гордиться Нордхоффом. — Очерки Нордхоффа в «Геральд» о так называемых хлопковых штатах были написаны живо и сочувственно; похоже, автор попытался изменить устоявшиеся политические оценки.
— В Новом Орлеане всегда дует ветерок, а Флорида в это время года настоящий рай. Но именно там и случится беда.
— Откуда ты знаешь? — Хотя я не слишком высокого мнения об умственных способностях Джейми (он каким-то образом умудрился удержаться вне западной культуры и всех ее достижений), меня всегда поражает понимание им этой страны. Ну прямо барометр, способный раньше всех предсказать политический скандал или индейскую резню.
— Южная Каролина, Флорида и Луизиана контролируются федеральным правительством. Грант держит там войска.
— Менее трех тысяч солдат на весь Юг. — Я теперь тоже Эксперт.
Джейми оставил мою экспертизу без внимания.
— Итак, что же произойдет, если они проголосуют за демократов?
— Конечно, они проголосуют за демократов, и Тилден станет президентом.
— Это еще как сказать. — Джейми рассеянно огляделся вокруг. — Чарли, я готов еще раз удвоить ваш гонорар, и без того чрезмерный, если вы согласитесь поехать в Новый Орлеан, поговорить с местными лидерами…
Я держался твердо. Я отказался ехать на Юг. Но я согласился возобновить в сентябре мои еженедельные репортажи, поскольку последние восемь недель до президентских выборов имеют решающее значение. По крайней мере с точки зрения выяснения того, кто, что и у кого украл.
— Хейс на самом деле пристрелил свою мамашу? — Эта милая «деталь» задела меня за живое.
Джейми натянул на себя шлем. К нему подвели пони.
— Конечно.
— Насмерть?
— Нет. Он ранил эту старую стерву. Так и не научился стрелять. Промахнуться в свою собственную мамашу с шести футов! Какой же из него президент?
Джейми оседлал своего пони; я спросил его, в городе ли мадам Рестел.
— О, Чарли! Она потребовалась вам для подружки? Некая дамочка очутилась из-за вас в затруднительном положении?
— Нет, мой мальчик. Я хочу с ней поболтать о наших общих знакомых.
— Она уехала. В августе никого нет в городе, кроме первой американской сборной по игре в поло! — Он снова включился в игру, а я вернулся в отель «Пятая авеню».
Дениз в отличном расположении духа, она регулярно, дважды в день, принимает свои порошки, и паника больше не повторялась. Эмма с ней постоянно, а Сэнфорд все время в море на своей яхте. Я бы позволил себе осудить его поведение, если бы нам троим его отсутствие не было столь удобно.
Я надеялся в первый же вечер в Нью-Йорке зайти к мадам Рестел и доложить о состоянии ее пациентки, но вместо визита в это забавное ателье я провел нежданно прекрасный вечер с Джоном Эпгаром, который достал билеты на премьеру новой пьесы Брет Гарта «Двое из Сэнди-бара»; автор — один из многочисленных подражателей Марка Твена.
— Говорят, что пьеса не очень хороша, — извиняющимся тоном сказал Джон. — Однако в ней есть ужасно комичный персонаж — китаец.
Я начал рассказывать Джону о Китайском клубе в Париже, куда мы время от времени захаживали покурить опиум, но тут же осекся: в прессе в последнее время масса нападок на китайцев, чье пристрастие к опиуму всегда приводится как доказательство нежелательности предоставления им гражданства. Я всегда поражался, что нация, чье процветание всецело покоится на дешевом труде рабочих-иммигрантов, заражена непримиримой ксенофобией.
Ввиду неблагоприятных рецензий на пьесу Гарта публики было мало; к тому же конец августа не лучшее время для премьеры. В театре на Юнион-сквер такая духота, что получить удовольствие было бы трудно от любой пьесы, не говоря уже об этой. Джон рассказывает, что Гарт более всего известен своим стихотворением про язычника-китайца, он считает себя другом этой затравленной расы — пишет он скорее как ее враг.
Джон извинялся за пьесу, как будто сам ее написал. Я притворился, что нахожу ее занятной, да все это и было весьма забавно, особенно во время антракта, когда Джон показал мне Сэмюела JI. Клеменса, более известного под именем Марк Твен, в чьей небольшой жилистой фигуре сосредоточилось все, что я недолюбливаю в американской жизни; так я по крайней мере думал до сих пор.
— Хотите с ним познакомиться, сэр? — спросил Джон.
— Нет, — сказал я искренне. Я никогда особенно не любил общество профессиональных писателей; а то, что этот комедиант мюзик-холла и газетный фельетонист в высшей степени профессионален, не вызывает никакого сомнения. Однако мое «нет» совпало с появлением Марка Твена прямо перед нами, и его слова «никуда не годится» прозвучали эхом моего отридания. Он разговаривал с автором пьесы, который выглядел обескураженным, как и положено драматургу в такой ситуации.
— Добрый вечер, мистер Клеменс, — сказал Джон, когда Твен вдруг повернулся к нам, точно ища спасения от своего спутника.
— Добрый вечер, э-э…
— Эпгар, а это мистер Чарлз Скайлер…
— Чарлз Скермерхорн Скайлер?
Я поразился, обнаружив, что Твен разговаривает как стопроцентный коннектикутский янки.
Однако, входя «в роль», он начинает говорить как житель фронтира; делает он это искусно и правдоподобно, под стать профессиональному актеру.
— Ну что ж, охотно признаю, что это вроде бы как честь для меня, сэр, познакомиться с вами. — Твен тут же вошел в роль, радостно пожимая мне руку. Записываю для порядка, что у него жесткая шевелюра без проседи цвета рыжей лисы. Он невысок и нетучен. Выражение лица хитрого янки периода до Гражданской войны.
— Ваше признание меня радует, мистер Клеменс. — Как его называть, подумал я, Клеменс или Твен? Следуя безупречной манере Эпгара, я назвал его Клеменс.
— Давно мечтал увидеть вас и вашу прекрасную дочь в Париже, но, увы, безуспешно, хотя изрядно о вас наслышан. — Было очевидно, что он нащупывает верный тон.
Я держался любезно, как и подобало шестидесятитрехлетнему писателю скромной репутации в присутствии мировой знаменитости сорока одного года от роду.
Драматург шепнул что-то Твену и удалился.
— Не выпить ли нам у Дельмонико, — сказал Твен, явно обрадовавшись уходу Гарта, — как только кончится этот… несчастный случай. Старина Брет не сможет составить нам компанию. Говорит, что сразу после спектакля он снова будет репетировать с труппой. Это то же самое, что приглашать парикмахера к покойнику. Пользы никакой, а всем вроде бы от этого легче.
Когда пьеса наконец кончилась, мы прошлись пешком до Дельмонико, что совсем рядом. Джону и мне не давали ни на минуту забыть о свалившейся на нас чести, поскольку Марка Твена узнают все. Даже кучера, проезжая по Четырнадцатой улице, кричали: «Привет Марк!» А великий человек тем временем трещал без умолку.
Нас приветствовал Чарлз Дельмонико, который сообщил, что мы будем едва ли не самыми последними его клиентами, потому что они закрываются.
— Через месяц откроем ресторан на Мэдисон-сквер.
— Нет, вы только послушайте! — Твен театрально покачал головой. — Скажите, откуда возьмутся традиции в этой стране, если вы не успеваете еще привыкнуть к месту, где прилично кормят — несмотря на французские приправы, — как оно тут же закрывается?
Чарлз Дельмонико пропел гимн новому помещению ресторана и пригласил нас на торжественное открытие. Затем он подвел нас к столику неподалеку от входа.
— Мы сможем следить за всеми входящими и выходящими, а это, уверяю вас, будет поинтереснее любого спектакля. Ох уж эта пьеса! — вздохнул Твен.
Затем он выпил первый бокал виски «Олд фэшнд» а мы с Джоном начали бутылку кларета. Я слушал внимательно, чтобы записать все, что говорил идол Америки, точнее, идол всего мира.
— Подумать только: эту вещь написал мой старый друг. Впрочем, с кем не бывает. Как корь. Полный провал. О чем я искренне сожалею. У старины Брета, бедняги, началась полоса невезения. Во-первых, он переехал в Нью-Йорк. Это фатальная ошибка — для некоторых. Затем подписал выгоднейший контракт — сочинять для «Атлантик мансли». И тут же забыл, как он писал раньше, то есть своим собственным стилем. А потом попробовал читать лекции.
Не мне осуждать это занятие, потому что сам знаю, тут можно заработать кучу денег, если только у вас есть сноровка. Но старина Брет, скажем прямо, не умеет вот так просто встать и начать болтать. И это весьма странно, если вдуматься, потому что он настоящий прирожденный враль. Потом пришла очередь театра, а это, доложу я вам, золотая жила в нашем деле.
Конечно, это не для вас, мистер Скайлер. О, я глубоко уважаю ваши э-э… исторические этюды. Но нам, журналистам, место в лекционном зале; еще можно, конечно, попробовать угождать дамочкам, почитывающим журнальчики, а это, уверяю вас, тяжкая христова ноша, если вы простите мне это выражение. Но скажу честно, самые большие и, уж конечно, самые легкие деньги, какие я заработал — а они текут до сих пор, — принесла пьеса, которую поставили по роману «Позолоченный век»…
— Я видел ее, мистер Клеменс. — Джон — страстный театрал. — Она мне очень понравилась, сэр. Особенно ваш полковник Селлерс.
— Рад, что понравилась, потому что, если бы вам и другим она не понравилась, я не получал бы раз в неделю кругленькую сумму, что так радует мою душу. Особенно после плохих рецензий на роман. «Чикаго трибьюн» — пусть эта газетенка снова сгорит дотла — назвала книгу чистым надувательство Му но это ничто в сравнении с тем, что написал обо мне подонок Уайтлоу Рид в «Трибьюн». Наверное, вы читали. Но я заставил его заткнуться, как в свое время заставил «Ивнинг пост» вдосталь нахлебаться водички. Знаете, конечно, что позволила себе «Пост». А может, вы в Европе это пропустили? Они написали, что я заплатил из своего кармана за обед, устроенный в мою честь! Я подал в суд и выиграл. Скажу вам прямо, старый Брайант — это лицемерная лиса, забравшаяся в курятник.
Он продолжал в том же духе. Твен очень серьезно воспринимает все, что пишут о нем в печати. Видимо, такова цена, которую приходится платить за популярность, а вообще-то в Соединенных Штатах нет ни одной газеты, к мнению которой умному человеку стоило бы прислушиваться.
Но Твен только разогрелся. Он снова вернулся к драматургии и заговорил о деньгах, которые можно заработать в театре.
— Я говорил Гарту, что помогу ему написать следующую пьесу. Мы хотим использовать его героя, язычника-китайца. Вот на что публика валом повалит, только покажи ей смешного китайца. А еще поговаривают, что хотят приспособить к сцене мою новую книгу.
— Тома Сойера? — К моему изумлению, Джон Эпгар ослеплен блистательной личностью за нашим столом; выясняется, что он отлично знает все детали жизни Твена.
— Да. Не скажу, что книга продается так, как я надеялся. С декабря продано чуть меньше двадцати пяти тысяч экземпляров… Это крохи по сравнению с тем, что принесли мне за первый год «Простаки за границей». Но если из книги сделать пьесу…
Твен начал второй «Олд фэшнд», а я, как обычно, заказал салат из омаров.
— Я сказал в театре, что вижу своих мальчиков, Тома и Гека, в исполнении двух хорошеньких девушек. Это всегда, знаете ли, имеет успех. — Том и Гек, видимо, герои его новой книги.
— Но будут ли девушки правдоподобны в этих ролях? — Да, Джон действительно прочитал книгу, которую я только видел издали. — Все-таки в вашей истории они настоящие мальчишки.
— Это в романе. А сцена — это нечто совсем иное. Золотая жила для тех, кого бог наделил даром, — не утверждаю, что я из их числа, но, впрочем, кому это точно известно?