36.
Пров спел еще несколько песенок. Феи млели от любви к нему. Но взгляд моего друга становился все более отсутствующим. Наконец, он отложил гитару и сказал:
— Хватит. Выпьем, закусим и за работу.
Девчонки надули губки. Конечно, постели их редко пустовали, но такого кавалера, как Пров, среди высокопоставленных посетителей особняка вряд ли можно было сыскать. Я им сочувствовал.
Пров подал пример, начав опустошать тарелочки, мисочки, чашечки, да еще приговаривая при этом:
— М-м... Говядина. Картошечка... Похоже на сметану... С красным молотым перцем... Сорок градусов. Стандарт.
При этом он умудрялся оказывать внимание девушкам, шутил, подковыривал меня своими остротами. В голове у меня уже шумело от выпитого.
— Все, красавицы, — сказал он. — Не прощаемся, но на время расстаемся. — Он обнял их, прижал к себе, похлопал по плечам. — Жучихи, вы мои, милые! — И выпроводил их из кабинета. Мне кажется, они даже не обиделись. А если и обиделись, то не на Прова, а на его неотложную, будь она неладна!, работу.
— Начнем, пожалуй, — сказал Пров. — По ходу давай развернутый комментарий.
— Без всяких...- засомневался я.
— Без всяких! — заявил Пров. — Они все равно нас выпотрошат, если захотят.
Компьютер воссоздал обстановку, в которой я действовал. Пров иногда спрашивал:
— Здесь что-нибудь?
— Нет. Ничего особенного. Дальше?
Задержались мы, когда пошли кадры моего вступления в Смолокуровку. Пров тщательно исследовал избы, крупным планом вызвал на экран наличники окон, крылечки, печные трубы. Песню смолокуровского ваганта он прослушал дважды.
— Какая-то уж очень необычная одежда, — сказал я.
— Занятный тип, — согласился Пров.
Вот я догоняю идущую впереди женщину, вот окликаю ее, она оборачивается. Пров остановил кадр, увеличил изображение. Какая-то доброта светилась на лице женщины. Пров, не отрываясь, смотрел на нее и дыхание его становилось все тише, все незаметнее. Кажется, он вообще уже не дышал.
— Да-а... — сказал я. — Такая, кого хочешь, заворожит.
— Кто это? — спросил Пров и часто задышал. Ожил, значит.
— Знакомая одна. Галина Вонифатьевна...
— Галина Вонифатьевна, — повторил, как эхо, Пров. — Принеси водки.
— Что?
— Водки, говорю, принеси. Прозрачная такая...
Я отошел к кругленькому столику, налил в рюмку водки, прозрачной, крепкой, все еще холодной, вернулся, поставил перед ним. Кадр на экране компьютера так и не сменился.
— Самой интересное дальше, — сказал я
— Куда уж интереснее. — Он опрокинул рюмку в горло. Не булькнуло даже. — Она замужем?
— Да нет, вроде. С матерью живет. А вообще-то я насчет замужества не интересовался. Оплошал.
Пров не обратил на мою иронию внимания и пустил запись дальше. Вот я вхожу в дом Галины Вонифатьевны, вот иконы, картина на стене.
— Картина ночью ожила, — сказал я. — Не там, а сегодня ночью в карантинном отсеке.
— Понятно. — Пров больше не задерживал кадры.
Батюшка, караулка, снова иконы. Я укладываюсь спать. Внезапное мое пробуждение.
— Сейчас будет он.
Он непрерывно и неуловимо меняющийся лицом. Наш короткий разговор.
— Какой мир ты имел в виду? — спросил Пров. — Наш или тот, что в Смолокуровке?
— Где мне хорошо?
— Да.
— Не знаю даже.
— Вспомни.
— Наверное, тот. Ведь я был там, а он спросил: "Хорошо тебе в этом мире?" Да, тот, Смолокуровский.
Пров задал компьютеру какую-то программу. Кадры начали отщелкивать раз в секунду. Лицо того было, по-прежнему, размыто.
— Действительно, неуловим, — сказал Пров. — Частота развертки — сто гигагерц. а его лицо продолжает меняться. Это же с какой частотой он измывается над нами? Ведь лицо не просто размыто, оно успевает измениться! Ну и тип!
Пров, кажется, снова становился прежним.
— Что тебе тут еще показалось?
— Страх. Черт! Я же тебе говорил. Крути дальше, там я на улицу выскакиваю.
Пров пустил изображение в нормальном темпе. Сбивчивые кадры, по которым даже сейчас можно было ощутить, с каким ужасом я бежал.
— Обрати внимание на звезды, — посоветовал я.
Пров обозрел небосвод, покрутил его и так и сяк, приблизил, отдалил.
— Да, чужота, — сказал он.
— Дальше все, вроде бы, нормально.
Мы досмотрели запись до того момента, когда я его встретил, нашел, то есть, в лесу.
— Любопытно, Мар, любопытно. ГЕОКОСОЛ, конечно, перешел на круглосуточную работу. Но что-то должно быть еще.
— Что?
— По какой причине они нас туда пустили...
— Кто? Эти или те?
— И те, и эти. Почему ГЕОКОСОЛ и сам Галактион согласились на нашу экспедицию?
— Хартия... — заикнулся было я.
— Твое крещение — это удобный повод как раз для них, а не для тебя. Захотелось креститься, тебе и позволили. А так бы им пришлось искать уважительный повод, чтобы спровадить нас туда.
— Уверен? Мне тоже казалось, что уж слишком много совпадений.
— Совпадений, действительно, много. Странных совпадений... Мар, поищи-ка в новостях что-нибудь интересное. Не для всех, а для планетуралов, причем, планетуралов второго ранга. Ты ведь теперь крупная шишка!
— Думаешь, все компьютерные системы теперь оповещены?
— Это делается немедленно. Ищи, требуй. Это не только нам нужно, им — в первую очередь.
Пров отошел к столику и взял в руки бутылку.
— Ты не много пьешь? — спросил я. Мне-то уж было вполне достаточно.
— Много... — отозвался Пров.
— И где только научился?
— В снах...
— Значит, и сны им известны, раз ты так...
— Да знают они, все знают. И о снах — в том числе. Неужели ты не понял, что нас тысячу раз проверили и перепроверили, а потом сунули в этот... Как и назвать-то, не знаю. Мир, ад, рай...
— И ты уже тогда догадывался?
— Не то, чтобы догадывался... Нет. Что-то было неопределенное... Но березовую рощу шел искать без всякого подвоха со своей стороны. Прости, что втянул тебя в эту историю.
— Если ты прав, то эта история все равно произошла бы. Так что, просить прощения тебе не за что.
— Ну и ладно...
Пров-таки хлебнул еще одну рюмку. Видеть его взволнованным более, чем я сам, мне еще не приходилось.
Я ввел в компьютер свой новый пароль, провел сканером по ладони и запросил последние известия о каких-либо исключительных событиях.
Мощный циклон разрушил систему радиокоммуникаций гдома на Гавайях... Не то! Неожиданное нашествие огромного количества тараканов в Паленке... Мразь всякая мутирует! Незарегистрированные бомжи... Попробуй их всех зарегистрировать! Осада гдома в Междуречье войсками Александра Македонского... Исторический фильм снимают.
— Послушай, Пров! Александр Македонский на нас напал.
Пров подошел, остановился сзади. На экране мелькали фигуры людей со щитами и короткими мечами в руках. Толпа тащила штурмовую лестницу, Вооруженные всадники мчались вокруг гдома, Некто, наверное, сам Александр Македонский, в мундире генерала восседал на коне. И вовсе не на Буцефале, а на какой-то облезлой кляче. Легковооруженные воины тащили на плечах реактивные гранатометы.
— Все, что ли, психами стали? — сам у себя спросил Пров.
Картина была, действительно, чудовищной. И не тем, что войска Александра Македонского, вооруженные реактивными снарядами, штурмовали гдом. Действие разворачивалось не на съемочной площадке, а в отравленной, непригодной для дыхания атмосфере. Легионеры задыхались, падали. Вполне натурально горел сам гдом. Смерть в кино и смерть настоящая — не одно и то же. Ни один актер не сумеет упасть так, как падает мертвый человек.
— Это что, специально для планетуралов? — спросил Пров. — Что за чушь! Или я, действительно, много выпил?
Дальше показали окончание штурма. Гдом, конечно, выстоял, хотя кое-где еще дымился. А армия Александра Македонского вся погибла от удушья, включая и самого полководца. Тело Александра Филипповича опознал его бывший учитель, перипатетик Аристотель.
— Ведется расследование, — закончил сюжет диктор.
— Я свихнулся, — сказал Пров. — Посижу немного. А ты поищи без меня.
Он отошел в сторону, но не к круглому столику, а к дивану. Сел, откинувшись на спинку, закрыл глаза.
— Достоверность последней информации? — сделал я запрос.
"Информация достоверна".
— Действия Соляриона и Орбитурала в связи с последними событиями?
"Информация закрыта".
— Выводы ГЕОКОСОЛа?
"Информация закрыта".
— Для чего тогда сама информация, если нет никаких объяснений?
"Утечка информации".
Все, они заткнулись. Или кто-то сошел с ума, но его уже обезвредили.
Я запросил другие события. Событий на Земле не было. Не только из ряда вон выходящих, но и вообще никаких!
— Солнечная система, — запросил я.
"Событий нет".
— Галактика?
"Событий нет. Взорван крейсер "Блистательный". Событий нет. Взорван крейсер "Блистательный". Событий нет. Взорванкрейсерблистательныйсобытийнет".
Я включил обычный канал: танцевальная музыка. Вторично запросил информационный канал для служебного пользования. Танцевальная музыка.
— Кажется, приехали, — сказал я.
На экране неожиданно появилось:
ИНФОРМАТОР ИНФОРМАТИВНО ИНФОРМИРУЕТ:
ИНФОРМАТИВНАЯ ИНФОРМАЦИЯ ИНФОРМАТИВНА.
— Пров, — позвал я. Но он уже стоял рядом.
Текст сообщения вдруг как бы сдвинулся чьей-то рукой, возвратился назад, снова поехал в сторону, вернулся, задрожал, поупирался, поупирался, но не устоял перед какой-то непреодолимой силой, сломав буквы, рассыпался. Вместо него появилось новое сообщение:
ЖУТЬ СТАЛА ЛУЧШЕ, ЖУТЬ СТАЛА ВЕСЕЛЕЕ.
Отец.
37.
Мне-то что. Я мог обернуться Ильей Муромцем и поспать всласть, оставаясь в то же время своим другим "Я" здесь. А вот Фундаментал явно валился с ног. Он еще боролся со сном, пытаясь задавать вопросы, но все это с трудом, через силу, превозмогая себя.
— Да будет вам, — сказал я. — Отдохните. Я всегда к вашим услугам, вчера ли, завтра ли, сегодня...
— Нет, нет, только не вчера. Я пошутил. Для меня вчера прошло и не вернется, проходит и сегодня. Встретимся утром. Ведь мы — друзья? Друзья, друзья. А как же...
Он открыл дверь шара, прошел со мной несколько шагов по коридору и спросил:
— Дорогу найдете?
— Дорога в никуда везде, — ответил я.
— Вы уж тут у нас не виртуальте, — попросил он.
Я пообещал и оказался возле дома с улучшенной планировкой. Кое-что нужно было проверить, осмыслить. Что-то здесь было не так. Посоветоваться бы. Я отделил от себя Платона, Прокла и Плотина, и они теперь стояли на снегу, переминаясь с ноги на ногу.
— Может в Академии появимся? — предложил я.
— Да мы оттуда и возникли, — недовольно заворчал Платон.
— Прогуляемся, — предложил Прокл.
— Пошли, нечего раздумывать, — решительно двинулся Плотин. — Прогулки полезны.
Академия располагалась на юго-северной окраине Сибирских Афин, в шести стадиях от Дипилонских ворот. Каждый раз, когда я шел этой дорогой через Керамик, меня охватывал трепет, ибо вся дорога была обрамлена транспарантами, напоминающими об уме, чести и совести Безвременья, каменными стелами, воздвигнутыми в честь борцов за установление Безвременья. В этом тихом уголке, лишь иногда раздираемом воем электричек, набитых под завязку мичуринцами и садоводами, рвущимися на свои заветные шесть соток, в этом уютном уголке возле реки Кефиса, среди широколистных сосен и старых маслин с краниками для сливания подсолнечного масла, серебристых хвойных тополей и увязших в земле вязов, там и сям виднелись садовые домики, баньки, сортиры. Вся близлежащая местность находилась под покровительством героя Академа. Поэтому сады, рощи и старинный гимнасий этого живописного уголка и назывались Академией. Платоновская школа размещалась в здании гимнасия, перед входом в который висела надпись:
Не академик да не войдет.
Но, поскольку все виртуальные люди были в том числе и академиками, они с полным правом могли входить сюда. Тем более, что, вообще говоря, садов Академа в Безвременьи было несчетное количество, а следовательно, и Академий, да и самих Платонов, кстати, тоже.
Подходя к Академии, мы встретили статую Артемиды "Лучшей и прекраснейшей", точную копию моей жены, той, что хотела, чтобы я потер ей спинку. Храм Диониса — Освободителя от всего, а неподалеку — могилу всех вождей демократии.
Платон любил беседовать, прогуливаясь под деревьями в роще Академа, но на этот раз мы вошли в самый дом, где была устроена экседра, зала для заседаний. Платон стер полой хитона пыль со своей статуи работы скульптора Силаниона и с посвятительной надписью: "Платону от Платона, просто платоников, старо- и неоплатоников с платонической любовью"
Мы расположились на деревянных ложах вокруг стола. Питались здесь лишь овощами, фруктами, да молоком. Платон взял смокву, пожевал ее немного, спросил:
— Ну, в чем на этот раз кажущаяся неразрешимость очередного диалектического противоречия?
— Вот мы — одно, одно сущее, — сказал я. — Но есть и иное.
— Людо-человеки? — спросил Плотин.
— Да.
— Ну, а нам-то что?
— Не знаю.
— Наш, истинно-сущий виртуальный мир, всеобъемлющ, — заявил Плотин. — Видимый же мир людо-человеков — лишь его подобие. Понятно, что наш истинный всеобъемлющий мир не находится в чем-либо другом, потому что ему не предшествует в бытии ничто другое. Напротив, мир, который по бытию следует после него, конечно, должен уже в нем находиться и на нем утверждаться, а без него не может ни существовать, ни быть в движении или покое. Но, надеюсь, никто не думает, что чувственный мир людо-человеков находится в нашем, как в пространстве. Он только покоится, как в своей основе на нашем истинном и вездесущем мире, который содержит в себе все.
— Это каждому виртуальному дураку понятно, — сказал я, когда Плотин потянулся за топинамбуром, абсолютной идеей топинамбура, если уж быть предельно точным. — Я про людо-человеков и их Космоцентр, или Центр Космоса, как они его называют. Кто такие людо-человеки?
— Что такое они сами? — переспросил Плотин, разжевав и проглотив абсолютную идею топинамбура. — Составляют ли они саму мировую душу или представляют собой лишь то, что приближается к ней и происходит во времени? Конечно, нет. Прежде чем случилось их возникновение, они существовали здесь, в нашем виртуальном мире: одни как виртуальные люди, другие как боги, как чистые души и различные духи в лоне нашего чистого всеобъемлющего бытия; они составляли части самого сверхчувственного мира, но части не выделенные, а объемлемые, слитые в одно с нашим единым целым. Впрочем, даже теперь они не совсем отделены от нашего сверхчувственного виртуального мира; только теперь в них к прежнему, чисто духовному, виртуальному человеку присоединился другой, желающий быть иным, нежели тот. Этот иной человек, найдя их, присоединяется к тому сверхчувственному человеку, которым некогда был каждый из них. Таким образом, каждый из них, став двойственным человеком, людо-человеком, уже не бывает тем единым, каким был прежде.
— Все это так, но есть одна загвоздка... Давайте создадим возможность Космоцентра и возможность людо-человека Фундаментала.
— Зачем? — спросил Платон.
— Чтобы узнать, чего они хотят?
— Да это яснее ясного, — сказал Платон. — Когда они направляют свой взор вовне, а не туда, где коренится наша природа, то, конечно, не могут усмотреть нашего единства со сверхчувственным целым, и их, людо-человеков, тогда можно уподобить множеству лиц, которые на первый взгляд кажутся многими, несмотря на то, что в существе своем они держатся на одной и той же голове. Но если бы каждый из этих людо-человеков, собственной ли силой или движимый Афиной, мог обратиться на самого себя, он увидел бы в себе Бога и, вообще, все. Конечно, сразу они не увидят себя как единое все, но глядя все больше и больше и не находя нигде точки опоры для очертания собственных границ и определения, до каких пор простирается их собственное бытие, они в конце концов оставят попытки отделить себя от всеобщего бытия и, таким образом, не двигаясь вперед, не меняя места, окажутся там же, где это всеобщее бытие, — сами окажутся этим бытием.