Наконец выпрямилась, подняла над головой увесистый кулак и сказала басом:
— Ну, погодите, чёртовы скобари, окаянные сермяжники! Я вам покажу вместе с вашим вонючим козлом!
Угроза прозвучала очень серьёзно, потому что пострадавшая дама была не кто иная, как Леокадия Леопольдовна — хозяйка дома, экономка самого начальника строительства товарища Шилова.
Уже к вечеру вся Черемша знала о скандальном происшествии, и все понимали, что на этот раз над беспризорным непутёвым козлом нависла реальная опасность; начальник Шилов мог запросто отправить Ромку в котёл орсовской столовой (к тому же Ромка, если разобраться, принадлежал ему лично, как собственность бывшего начальника стройки).
Прибывшие с обозом возчики, жалеючи, напоили Ромку до беспамятства, до положения "рога в землю", а потом возбуждённой гурьбой отправились к завкону Корытину — ни в коем разе не дадим в обиду любимого общественного козла!
Пришлось Корытину покупать в буфете бутылку дорогого коньяка и идти вечером "на мировую" к начальнику строительства.
Городок, где жили итээровские работники, располагался в километре от Черемши, вверх по Шульбе, в живописном логу, поросшем старым пихтачом. Дом Шилова, один из восьми коттеджей, стоял у самого въезда слева под скалой, и от других отличался двухэтажным своим видом, да ещё, пожалуй, крышей — она была застлана не шифером, а листвяжной щепой, сохранившей янтарную древесную свежесть.
За штакетником бесновался здоровенный кобель — помесь немецкой овчарки с местной лайкой, сочетавший в себе все истинно собачьи лютости. Кобель метался по проволоке, привязанной вдоль забора, проволока визжала, вжикала, будто там, за кустами раскидистой рябины, точили на ремне огромную бритву. Не то что мой Брелок, с уважением подумал Корытин, ластится к каждому кержаку, облизывает бутылы — дёготь, дурак, любит. Ну, так мой зато первостатейный охотник.
Когда, наконец, кобеля уняли (дородная экономка пинками загнала его в собачью будку), Корытин толкнул калитку и увидел на крыльце хозяина: скрестив на груди руки, Шилов с вежливым интересом наблюдал за неожиданным гостем. В углу рта попыхивала дорогая папироса, таинственно блестели в сумерках золотые запонки на манжетах. С крыльца он не спустился, молча смотрел, пока Корытин шёл по дорожке, усыпанной речной галькой — только перебросил во рту папиросу. На приветствие не ответил, а сказал с некоторой странной многозначительностью:
— Стало быть, сам пришёл. Это даже лучше…
Видать, здорово обиделся за этого треклятого козла, смекнул Корытин, никакая она ему не экономка, а скорее всего, сожительница: стал бы он за простую домработницу обострять отношения. Как же…
Уже в просторной прихожей Корытин с волнением ощутил запах достатка и изощрённого уюта, аромат добропорядочной, обеспеченной квартиры, жадно потянул носом, зажмурился, на мгновение вспомнив былое: когда-то и его по вечерам встречал такой же устойчивый дух крепкого семейного очага. Запах надушённых меховых воротников, добротной кожи и сладковатый угар изысканной кухни…
Экономка, без лишних слов, сопя, бросила ему домашние суконные тапочки, а Шилов молча повёл по коридору. Миновали одну дверь, вторую, прошли через обширную гостинную. (Эка они тут устроились! Прямо хоромы. На двоих-то) — и оттуда вошли в квадратный кабинет.
— Ну что ж, располагайтесь, — сказал Шилов, усаживаясь на диван. — Гостем будете, Елисей Исаевич.
Корытин неожиданно вздрогнул от этих слов, приподнялся, потом снова сел на диван. Натужно прокашлялся, поправил:
— Евсей Исаевич…
— Разве? — Шилов усмехнулся, протянул руку, включил настенное бра. — Ну, как вам будет угодно.
Минуту длилось молчание. Корытин чувствовал, как пристально и с непонятной ухмылкой начальник строительства разглядывает его — острым, цепким, режущим взглядом, словно раздевает до наготы, обшелушивает, как спелую луковицу. Он переживал явное смятение, внутреннюю растерянность под этим взглядом — такое с ним давненько не случалось.
— Я, стало быть, с мировой, Викентий Фёдорович… — Корытин выставил на стол нагретую в кармане бутылку. — Вот с коньячком прибыл. По поводу разбойного поведения нашего козла. Предлагаю выпить и забыть о миром.
— Какого ещё козла? Что вы несёте? — раздражённо спросил Шилов.
— Ну нашего, с конного двора. Он сегодня поутру сбил с ног уважаемую Леокадию Леопольдовну. Вы разве не знаете?
— Первый раз слышу.
— Ну как же! Это целое происшествие.
Подробно и с возможным юмором Корытин стал пересказывать уличный инцидент. Шилов слушал рассеяно, поочерёдно оттягивая пальцами красные подтяжки, щёлкая ими по животу, а к концу рассказа всё-таки расхохотался. Переспросил:
— Прямо под зад? Хотел бы я это видеть! Толстая, жадная дура. Вечно с ней происходят неприятности… Так вы, значит, за этим и пришли?
— А как же, Викентий Фёдорович! С извинениями.
Шилов расхохотался ещё громче. Поиграл-пострелял подтяжками.
— Вот теперь я узнаю вас, Елисей Исаевич. Именно таким мне вас и рекомендовали.
Корытин обеспокоенно вскочил, оглядываясь, поерошил бороду. Лицо его выражало крайнюю нерешительность: он не знал — возмущаться ему или остерегаться? Он боялся этого человека с пристально-стеклянным взглядом, с его дурацкими щёлкающими подтяжками. Кто он и на что намекает?
— Повторяю ещё раз — Евсей Исаевич. Вы меня путаете с кем-то. И вообще, кто это и как именно мог меня рекомендовать?
— Рекомендовали трусливым. Ваши друзья, — спокойно сказал Шилов.
Завкон насупился, в раздумье пожевал губами, потом взял со стола бутылку и направился к двери.
— В таком случае, я ухожу. Ваши намёки не имеют ко мне никакого отношения. До свидания!
Быстрым прыжком Шилов перехватил его у порога, сказал тихим звенящим голосом:
— Вернитесь на место, Копытин! Да, да, Елисей Копытин, а не Евсей Корытин! Не делайте глупый вид, и обойдёмся без истерик. Я вам друг и знаю о вас всё. Садитесь и давайте сюда коньяк. Будем пить и будем беседовать по душам. Прошу!
Они вернулись на диван, сели рядом, как сидели раньше, и долго молчали, тяжело и трудно дыша, словно после долгого бега. Затем завкон осмысленным взглядом оглядел гладкоструганые бревенчатые стены, плотно занавешенное окно, письменный стол, на котором не было ничего лишнего; оглядел оценивающе, не спеша, как человек, попавший в западню и убеждающийся в её прочности. Погладил стоящую рядом у стены громоздкую полированную радиолу, на стеклянной панели которой были чётко выписаны рабочие волны европейских столиц.
— Намучились с ней мои возчики, — вздохнул Корытин. — Везли с максимальной осторожностью. Я лично контролировал. Ну, как она, работает? Всё оказалось в исправности?
— Кое-что перетрясли, — пожал плечами инженер, достал из коробки новую папиросу, закурил. — Я сам подремонтировал.
Завкон поморщился, отгоняя от лица назойливый табачный дым.
— Вы бы хоть курили поменьше. Викентий Фёдорович! Ей-богу, терпеть не могу табачище. Прямо с души воротит!
— Уважая, уважить не могу, как говорил один мой приятель, — сухо усмехнулся Шилов, опять стеклянно блеснув глазами. — К сожалению, вам придётся терпеть. Тем более, что хозяин здесь я.
— Хозяин положения? — прищурился Корытин.
— Если хотите, и так, — Шилов прошёл к столу, достал из тумбы хрустальные рюмки, налил коньяк:.— Ну что ж, давайте выпьем, наконец. За ваш визит, и за ваше извинение, которое, я охотно принимаю. А также за вашего дерзкого козла, за его здоровье.
Выпили по-разному: Шилов по-русски единым: залпом опрокинул коньяк в рот. Корытин смаковал половинки, облизывая губы и пришёптывая от удовольствия. В глазах у него появился обычный упрямый блеск, эдакий настырный цыганский чертёнок.
— Вы напрасно изволите торжествовать, Викентий Фёдорович. — Корытин двумя руками, по-кержацки, степенно оправил пышную бороду. — То, что вы знаете истинную мою фамилию, ровно ничего не значит. Я не так прост, как вам кажется. Меня за хвост не ухватишь, а тем более, не прижмёшь. Я воробей стреляный.
— Да уж куда нам! — хохотнул Шилов, разрезая на дольки старый сморщенный лимон. — Состязаться с бывшим военным следователем не могу — это бесперспективно. Вы ведь были следователем при особом отделе Сибирского временного правительства в Омске и имели звание ротмистра? Не так ли?
— Допустим, — Корытин судорожно глотнул. — Что же дальше?
— А дальше служба в полку "голубых гусар" у атамана Анненкова. Там вас именовали "брат ротмистр" как командира карательной сотни. Надеюсь, вы помните деревню Верниберезовку, которая была сожжена дотла, а жители расстреляны вплоть до грудного ребёнка?
Корытин взял бутылку, налил по полной и, не чокаясь, выпил свою рюмку одним глотком, как это сделал недавно Шилов. Долго сосал лимон, морщился.
— Дела давно минувших дней… К чему вы это?
— А к тому что с этого дня вы пристёгнуты ко мне, прочным ремешком к моей правой руке. Точнее сказать, пристёгнуты стальным наручником. Помните, были в жандармерии такие двойные наручники, для двух человек, чтобы рука к руке? Как следователь вы имели их в обиходе.
— Провокация? — Корытин вскочил с дивана, пошагал по комнате, приоткрыл-проверил дверь. — Как вас понимать, товарищ начальник строительства?
— Так и понимать — в прямом смысле. Садитесь и слушайте. Запомните несколько неуклонных заповедей. Первое — ни одного шага без моего ведома, без моего приказа. Второе — полная лояльность к властям, что, впрочем, вы и делаете. И третье — прекратить дурацкую самодеятельность, эти блошиные укусы, которые только возбуждают подозрительность и не дают ощутимых результатов.
— Что вы имеете в виду?
— Ну хотя бы эту историю с сапными лошадьми. Ведь это ваша работа?
— Не понимаю вас, Викентий Фёдорович…
— Бросьте придуриваться, Корытин! Я уверен: сап организовали вы. И я вас предупреждаю в ваших же интересах.
— Если уж говорить честно — не было там никакого сапа. Обыкновенный мор, ну иногда стекло толчёное подсыпали в кормушки.
— Подсыпали? Значит, кто-то участвовал ещё?
— Да, кажется, конюх Савоськин, из бывших кулаков…
— Юлите! Ну чёрт с вами. Но имейте в виду, вы можете погореть из-за этого вашего Савоськина. Кстати, а что произошло с экскаватором, вы не в курсе этой истории?
— Помилуйте, Викентий Фёдорович! За кого вы меня принимаете?
Завкон потянулся было к бутылке, чтобы ещё раз наполнить рюмки, однако Шилов бесцеремонно отодвинул коньяк на край, стола, к окну, потом передумал и вовсе убрал в тумбу, которую закрыл на ключ.
— Излишнее спиртное мешает деловому разговору, — сказал Шилов, посмеиваясь холодно-синеватыми щёлочками глаз. Он опять поиграл на помочах никелированными пряжками, походил по комнате энергичным пружинистым шагом и щёлкнул переключателем радиолы. Приёмник зашуршал, легко потрещал, вспыхнул зеленоглазой панелью: полилась тихая, баюкающая и печальная музыка, наполняя воздух осязаемой торжественной грустью.
— Берлин… — вздохнул Шилов, — Великий Вагнер, чародей вечной гармонии… Вы любите музыку, Корытин?
— Лишён, начисто лишён сего удовольствия, — Корытина забавлял и немножко злил нарочито начальственный тон инженера. Вон, гляди-ка, даже обращается сугубо по фамилии, хотя отлично знает имя-отчество. Придётся подыгрывать, очевидно, на равной ноге дело не пойдёт. — Музыка понятна натурам глубоким, эмоциональным. Мы же грубы, нам, грешным, не дано. Вроде древнеегипетского языка.
— Не прибедняйтесь, не ёрничайте, Корытин. — Шилов усмехнулся криво, пренебрежительно. — Вы когда-то посещали музыкальные классы, учились играть на флейте — я хорошо знаю вашу биографию. Я также знаю, что вы всегда грешили опрометчивостью, неумением предвидеть. И потому кое-что делали наобум, глупо, невпопад. За что после расплачивались. Этот ваш недостаток проявился и здесь в Черемше. Надо признать, что вы действовали как мелкотравчатый уголовник, пёрли напролом, не думая о последствиях. Вы поставили себя в пиковое положение, выставив ослиные уши, за которые может ухватиться первый же чекист.
— Вы так думаете? — Корытин поёрзал, нервно пощипал бороду.
— Уверен. Нам с вами придётся немало потрудиться, чтобы замести ваши грязные следы. Ваши следы, понимаете?
— Понимаю…
— А начинать надо с этого… как его? Севастьянова.
— Савоськина.
— Вот именно. С него. Савоськина следует немедленно убрать, имея в виду скорый приезд следственной комиссии из города. Они сразу же потянут за эту ниточку.
— Убрать? — искренне удивился Корытин. — Каким образом?
— Ай-ай-ай! — рассмеялся инженер, сел рядом на диван и хлопнул Корытина по плечу. — Какая наивность! И такие вопросы задаёт бывший командир карательной сотни. Уму непостижимо!
Да, вопрос был действительно наивным — Корытин это тоже понимал. Но он задал его машинально, не думая, потому что мысли были заняты совсем другим. Можно ли верить услышанному и полагаться на слова — убийственно-убедительные, пугающе-откровенные, но всё-таки слова, пустые и нематериальные? А есть ли хоть какая-нибудь реальная гарантия того, что он, бывший кадровый офицер, ревнитель монархии, снова станет на истинно верный, надёжный и честный путь борьбы за великие неутраченные идеалы белой России? Или это опять зыбкие качели политического авантюризма?
— Вы что, совсем обалдели? — раздражённо ответил Шилов, когда Корытин изложил всё это вслух. — Какие, к дьяволу, ещё нужны вам гарантии, когда я и те, кто стоят за мной, держим вас, отпетого белогвардейца, за горло? У нас с вами общие цели, значит, бороться надо вместе.
— За что?
— Не за что, а против кого! Враг у нас один, стало быть, всё правильно. А будущее распределит наши роли. Загадывать не надо — это плохая примета.
Евсей Корытин ёжился, сопел от ярости, мял в кулаке бороду — давно он, сам привыкший хамить и грубиянить, не слыхивал в свой адрес столь обидных слов. И вместе со злостью — он явно ощущал это, закипала, жаркими толчками в крови всплёскивалась, нарастала радость: наконец-то, после стольких лет позорного прозябания, непристойного и унизительного притворства, он, офицер, ценивший и любивший повиновение, услышал жёсткий, полный звенящей воли и решительности, истинно командирский голос. Слава те, господи.
— А какова наша цель, Викентий Фёдорович? Ближайшая задача наших действий здесь?
— А вот этого я вам не скажу, Корытин. — Шилов вышел на середину комнаты, вздёрнул подбородок. Неистово чадил папиросой, перебрасывая её из одного угла рта в другой. — Вам сие не положено знать. Но могу заверить, что это будет не игрушечная акция с несчастными, забитыми лошадьми. Это будет стоящее дело с размахом и эффектом. А пока ждите и не рыпайтесь. Поняли меня?
— Да уж как не понять! — Корытин в возбуждении развёл свои мускулистые руки-клешни. — Снова вспомню боевой девиз братьев-анненковцев: "С богом — вперёд!" Сейчас самый раз и выпить бы за него.
— За анненковский девиз пить не буду, — резко сказал Шилов. — А вот за наше с вами начало следует, пожалуй, выпить. Так оно полагается: за успех предприятия.
Он достал недопитую бутылку, налил себе рюмку, а остальное — в гранёный стакан, который взял с окна и подставил Корытину. Крякнули, переглянулись и подумали о будущем: оно теперь у них было одно, общее. Впрочем, общее ли…
Когда Корытин переобувался в прихожей, натягивал яловые охотничьи сапоги, за стенкой слышался могучий утробный храп — экономка досматривала первый сон. Он вспомнил шалопутного Ромку, удивлённо покачал головой: надо же, такой невзрачный шельмец сковырнул здоровенную тётку!
Прощаясь, про себя пожалел инженера Шилова, посочувствовал: экая оказия спать с бабой-паровозом!
Глава 8
Звонарица Агашка, помнится, бывало, поучала Фроську: "Ты в мир не ходи — в миру правды нет. А коли пойдёшь, рот не разевай: каждый тебя облапошить горазд. Никому не верь, токмо на себя надейся, на бога уповай".
Ну, это Фроська и без неё знала. И ещё знала главное: нельзя раскрывать душу перед чужими людьми, нельзя изливать сокровенное, как иные глупые болтливые бабы. Оно всё равно, что дверь в избу перед жуликами распахнуть — уволокут добро. Болтливых жалеют, но никогда не уважают.