Тогда же граф рассказал мне все о Молдавии и Трансильвании. По словам Дракулы – мне пришлось слушать очень внимательно, поскольку его сиятельство нажрался как свинья и плохо выговаривал слова, – эти две местности (странами их назвать трудно) действительно обладают некоей особой силой. Природа ее не ясна даже самым посвященным. Например, когда граф после своей официальной смерти, уже в 1912 году, совершил паломничество на Алтай, местные ведуны оказались перед загадкой Молдавии и Валахии бессильны.
Но признали, что их ведовство в сравнении с ведовством молдавских волхвов – ничто.
– На специальной карте, – тыкал в меня пальцем с двумя перстнями Дракула, – созданной еще до создания нашего мира, указаны всего два места. Остальное помечено тьмой.
Я осмелился взглянуть на карту и ужаснулся. Лист пергамента был действительно темным. Но два места – о которых и говорил мне граф – были помечены не светом. Они были помечены еще более темным цветом. Два черных пятна на ровной серой поверхности. Стало быть, Молдавия и Трансильвания…
– Это зачарованные места, – просвещал меня граф, – на которых лежит отпечаток потусторонней силы. Нет, конечно, я говорю не о вампирах, суккубах, инкубах и прочем дерьме. Уж мы-то с тобой в эти сказки не верим! Не так ли?!
Мы – Вечный жид и самый ужасный вампир мира – рассмеялись. С какой стати нам верить в небылицы?
– Со временем, говорят нам ведовские карты, – продолжал Дракула, – Трансильвания потеряет свое значение. Это будет скучная провинция Румынии, населенная венграми. Они то и дело будут митинговать, требуя для себя особых прав. Для нас с тобой это не имеет никакого значения. К тому же Трансильвания будет слабо заселена. Постепенно она потеряет свой черный цвет и станет серой. Такой же, как вся остальная земля. И ее, Трансильвании, силу заберет… Правильно – Молдавия!
Граф торжествующе захохотал и опрокинул со стола кубок. Слуга, стоящий навытяжку в углу комнаты, даже глазом не моргнул. А Дракула, встав, добавил:
– И тогда у нас с тобой, Агасфер, появится шанс. Один-единственный. Шанс потерять вечность. Шанс вырваться из этого жидкого горячего стекла. Шанс умереть.
По словам Дракулы выходило, что к моменту, когда Молдавия останется единственным проклятым местом на территории Земли, в эту страну потянутся, словно птицы на зимовку, герои. Один за другим они будут приходить в Молдавию, чувствуя, что в этой стране что-то произойдет. Но что?
– Прометей! – кричит Дракула и ожесточенно рубит свой стол. – Последняя искупительная жертва. Мы разбудим его ото сна и объясним ему, кто он такой. Он должен быть нашим агнцем. Это справедливо, не спорь. С чего все началось? Спроси у любого из ордена, он и тебе ответит…
Началось все, по словам Дракулы, следующим образом. Я в истории не силен, поэтому могу ошибиться в именах. Но уверен вы меня поймете. Итак, в 273–267 годах до Рождества Христова некий греческий герой по имени Прометей бросил вызов богам.
Удивительно, учитывая, что богов нет. Вернее, они есть, но лишь потому, что мы их выдумали. Стало быть, Прометей бросил вызов нам. Он позволил себе мыслить. Большинству людей, вернее обывателей, это было непонятно.
Ибо как существует «экзистенциальная ярость творца», так и существует «экзистенциальная ярость обывателя».
Что это такое? Это ярость, которую обыватель испытывает, сам не понимая отчего. Что в принципе роднит обывателя с творцом. Различие обывателя и творца состоит в том, что последний все-таки пытается выяснить причину этой ярости. Таких людей называют мятущимися гениями. Тех творцов, которые не только выясняют причину своей «экзистенциальной ярости», но и находят ее и, говоря образно, держат в руках, считают состоявшимися гениями.
Обывателю нет нужды выискивать причины своей ярости. Он не желает этого, поэтому обыватель ненавидит все вокруг, считая это (все вокруг) причиной своей ярости. Для обывателя все лежит на поверхности. Поэтому он ненавидит жидов, шлюх, соседей, городские власти, умников, педерастов. Ненавидит тех, кто богаче его, и тех, кто беднее; ненавидит тех, кто говорит на ином, нежели он, обыватель, языке, и ненавидит животных, потому что от них нет никакого проку.
Он ненавидит все. Благословенно имя твое, обыватель.
Поэтому обыватель никак не смог бы поверить, будто Прометея подвесили на скале лишь за то, что осмелился мыслить. Для большинства людей мира – умерших, ныне живущих и тех, кто еще родится, – это не причина ненавидеть Прометея. Ведь большинство еще не начало мыслить. Следовательно, уверены они, не мыслит никто. Как можно ненавидеть за то, чего нет?
Поэтому позже ордену пришлось выдумать историю про похищенный огонь. Это было вполне материалистично, сказал Дракула, чуть протрезвев. Казалось, это ему не по нраву, поэтому граф крикнул слугу и велел принести вина с кровью.
– Свиная, – уловив мой взгляд, объяснил он, – у меня малокровие, мне просто необходимо пить кровь.
А как же человеческая кровь? Бог мой, да это же стародавний обычай варварских племен: вырезать печень убитого врага и откусить чуток. Так, будто бы ты похищаешь его храбрость. Всего и делов-то, усмехнулся граф.
– Но продолжим, – он перебивает сам себя, и павлинье перо на его остроконечной шапочке колышется, словно паутина в углу, – разговор о временах грядущих. Прометей, стало быть, виновен во всех наших бедах. И единственный способ умилостивить…
Тут он умолкает. Я прекрасно понимаю Дракулу. Умилостивить кого? Выдуманных нами богов? Людей? Но они никто. Следовательно, выдуманные ими боги – еще более никто. Кого же умилостивить?
– …умилостивить некую темную силу, – находится Дракула, – назовем ее условным именем Рок, можно лишь одним способом. Принести Прометея в жертву. Пусть он искупит свои и наши грехи.
Я возражаю: ведь один раз этот грек уже висел на скале? Нет, говорит Дракула, то была не искупительная жертва. То было наказание за проступок. После того как Прометей принесет себя в жертву, мы – герои, обретшие вечность, – наконец сумеем ускользнуть от Рока?
– А Прометей, что станет с ним? – спрашиваю я.
– Недаром, – смеется Дракула, – тебя вознаградили за твою сердобольность. Откуда мне знать, что будет с Прометеем? Плевать.
Я на минуту задумываюсь о Нисе, и мне тоже становится безразлична дальнейшая судьба Прометея. Итак, мы должны дождаться появления героя, искусно направить его в Молдавию, если он не живет там, а уже оттуда выманить в замок графа. Там мы раскрываем карты и ждем от него поистине героического поступка он принесет себя в жертву. Если он герой, конечно.
Дракула говорил также, что после искупительной жертвы ось времен падет и Молдавия перестанет быть черным пятном на ведовской карте мира. Честно говоря, мне эта страна безразлична. Мы пьем с графом до утра, и среди ночи в комнате становится очень светло.
– А, ничего страшного, – рычит граф, осушая очередной кубок вина; мне становится страшно за него, – это соседнюю деревеньку запалили мои ребята. Валахи. Нет для меня врагов страшнее. Хуже турок.
Я улыбаюсь и выхожу проветриться. Постепенно светает. Дракула навалился грудью на стол и храпит. Из уголка его рта вытекает слюна. Бог мой, как я, тщедушный иудей, попал в эту компанию настоящих героев?! Я поправляю голову графа на блюде с куропатками и ухожу. Спускаюсь по дороге вниз от замка и на минуту останавливаюсь у дерева, на котором распяты останки скелета. Прошло уже двадцать семь лет, и из моей глазницы уже вылез маленький зеленый побег.
К тому времени, когда я спускаюсь в долину и подхожу к городу Пятра Нямц, окруженному четырнадцатью прекрасными монастырями – они обступили город, словно женихи невесту на выданье, – наступает XIX век. Я останавливаюсь на ночь в парикмахерской сумасшедшего еврея, который прячет под кроватью Тору.
– Брат, – будит он меня среди ночи, – ответь, когда наступит пора освобождения нашего народа?
– Я не знаю, о чем ты говоришь, – я рассержен, потому что мне приснилась Ниса, – дай мне спать, хозяин.
– Я узнал тебя, – жарко шепчет он потрескавшимися губами в мой подбородок, – ты мессия нашего народа.
– Замолчи, – мне смешно, – ты святотатствуешь.
Но под утро, когда я покидаю дом парикмахера, который взял с меня за ночлег двойную цену, бросаю ему напоследок:
– Ты будешь отблагодарен за свое гостеприимство.
Его глаза выглядят, должно быть, так же, как и мои глаза тогда. Две тысячи лет назад. Он ничего не понял. Очень жаль. Что ж, если мы сумеем найти Прометея и с его помощью разрушить чары Молдавии, этот несчастный еврей будет мучиться от силы триста лет. Немного, учитывая срок моих странствий.
По дороге в Яссы мне встречается табор цыган. Четыре тощие лошади тянут повозку, в которой лежат дети и больная старуха. Остальные члены табора, – числом тридцать три человека – бредут пешком. Стоя по колено в канаве, я пропускаю мимо себя этот обоз и узнаю в каждом из этих цыган себя. Как? Разве я не говорил? Ах, да, конечно. Цыгане – народ, начало которому дал я. Это был первый и единственный раз, когда я изменил Нисе. В Александрии. Толпа разъяренных христиан как раз разгромила библиотеку и тащила по улице нескольких ее служителей. На улочках города полыхали книги. Самые благоразумные жители свитки не сжигали и брали домой: пергамент пригодится в хозяйстве. Меня поначалу приняли за язычника, но хозяйка гостиницы, в которой я остановился, именем Христа поклялась, что я – последователь их Бога. Поворчав, фанатики меня отпустили. В благодарность за это я остался в гостинице еще на одну ночь и лежал с хозяйкой – странной молодой еще женщиной – на одной постели.
– Как тебя зовут? – спросил я после всего.
– Разве тебе это важно? – улыбнулась хозяйка.
– Мне интересно имя женщины, в чреслах которой прорастает сейчас мое семя.
Она сказала, что ее зовут Елена. Позже я узнал, что у нее от меня родилось семь сыновей. Каждого из них она назвала Ром. Отсюда и пошли ромалы.
Пропустив своих потомков, я вновь вышел на дорогу в Яссы. Уже оттуда я прибыл в Кишинев как факир и покоритель публики по имени Джордеску. Обклеив весь город афишами, устроил в Благородном собрании вечер магии и чудес и дал понять публике, что что-то неладно с Молдавией. Увы, меня никто не понял. Кретины. Героев среди них не было. Я ободрал столбы, соскоблил с них остатки афиш, вымоченных дождями и слезами скучающих в провинциальной глуши девиц, и вновь отправился в путь. Но все это время я сидел в темной комнатушке, ожидая прихода Нисы.
Она не пришла.
Едва я пересек границу Молдавии – через Прут меня перевез лодочник Харон, – как сразу почувствовал смутную тревогу. Чувство недосказанности мучило меня в этой стране. Смещение времен, бесовщина, магия – если бы я верил в них, то мог бы смело сказать, что все это присутствует в Молдавии с лихвой. Едва попав в Молдавию, я понял, что пропал и мне никогда не вырваться из пленительных объятий этой малохольной страны. Так плохо мне не было даже в Иерусалиме. Даже во рву под Яссами, где меня расстреляли столетием спустя.
Сладкая росянка, вот что это за страна. А мы, привлеченные гибельной сладостью ее меланхолии, всего лишь жертвы. И как росянка не оставляет от насекомых даже панцирей, так и Молдавия растворяет нас в себе полностью. Здесь я даже почувствовал себя лишенным тела. Поэтому, странствуя по всему миру, я возвращался в Молдавию снова и снова.
Осенью 2004 года я вновь приехал в Молдавию: уже богатым туристом из Израиля. После таможни перекусил в ресторане у автозаправки и поехал в Кишинев. Километрах в двенадцати от границы я увидел повозку, в которую был запряжен Кентавр. Я никогда не видел его раньше, но узнал по описанию Дракулы. Кентавр стоял на дыбах. Сзади на него замахивался пьяный крестьянин, а чуть поодаль равнодушно курил плотный мужчина в потертых джинсах, с ярко-оранжевым рюкзаком. Я не придал ему никакого значения. Лишь грустно подумал о том, что и Кентавр пал жертвой Молдавии, и дал по газам.
Со мной случилось то, что часто случается с каждым из вас. Мы упускаем возможность взглянуть в лицо своей судьбе. И я ее упустил. А в дороге думал, когда же настанет тот час, что принесет – мне, графу, да и всем остальным членам ордена – освобождение. Потом стал думать о Прометее. И решил, что причина его экзистенциальной ярости заключалась в стране, где он жил.
Интересно, ненавидит ли этот, нынешний, герой страну, в которой живет? Так же, как ненавидел Аттику тот, греческий, Прометей?
А потом, подъезжая к Кишиневу, я снова вспомнил Иерусалим и то злосчастное утро, не позволившее мне умереть как обычному человеку. Точнее говоря, я просто снова очутился в том утре и глядел на пошатывающегося мужчину, уносящего от моего дома свой крест.
– Тебе воздастся за твою доброту, – снова бросает Он мне, даже не поворачивая головы.
И добавляет еще что-то. Несколько слов, которые я пытаюсь вспомнить вот уже два тысячелетия. Я их не расслышал тогда. И это мучило меня не меньше, чем потеря Нисы. Я отрываюсь от стены и бегу к Нему в надежде расслышать Его последние слова хотя бы на этот раз. И слышу:
– Мы будем похожи…
Поначалу я думал, что Он имел в виду: будем похожи Он и я. Он будет вечен, и я буду вечен. Вроде бы все сходится. Но это оказалось слишком масштабной трактовкой. Все оказалось гораздо проще. Сейчас-то я знаю, что Он хотел сказать, и плачу, положив руки на руль. Мужчина с рюкзаком, которого я мельком увидел у дороги только что, очень похож на мужчину с крестом, которого я видел у стены своего дома 2004 года назад. Я не признал в обоих посланников судьбы. И искупление близко. Ниса. И моя смерть близка. И Ниса. О, Ниса, любовь моя, Ниса…
Я так мало пожил!
Бог:
Ведовская карта… Что ж, неплохо. Вынужден признать, что волхвы успешнее всех приблизились к разгадке. И уж наверняка в их книгах и картах содержится куда больше точных данных, чем в Библии. Эта книга начала вызывать у меня раздражение уже после первых слов.
«И создал Он…»
Ложь, ложь, ложь. Ничего такого я не создавал. Неужели вы думаете, что божественной субстанции (мне) пришлось бы провозиться шесть суток, чтобы налепить на ось этот комок грязи – вашу Землю?! Да еще и отдыхать после этого? Да еще и создавать людей?
Ваша проблема в том, что, будучи существами крайне невежественными и ограниченными, вы, придумывая себе божество, не пытаетесь выйти за рамки своего узенького кругозора. Выдумываете, что Бог сотворил вас по образу и подобию своему, хотя это вы сотворили его по образу и подобию своему. Ну а потом уже перекладываете ответственность за этот нелепый поступок на Бога.
Или вот, к примеру, рай. Почему-то (почему?!) евангелисты и их предшественники (ну, о тех вообще разговор особый) решили поместить его между Тигром и Евфратом. Тигр… Вы можете представить себе Бога в здравом уме, который поместит рай на реке, у которой каждый день будут гибнуть люди? Вы скажете, что он тогда мог не знать о войне с Ираком. Но простите, Бог знает все. Все это я видел, потому что будущего для меня нет.
Вы полагаете, что ваша нынешняя жизнь такова, какой она вам кажется? Простаки. Я вижу все в совокупности. Неандерталец для меня – ваш современник. Он топчет землю вместе с вами, и пока вы стоите на остановке автобуса, прикрывшись от дождя зонтом, он, неандерталец, выглядывает рядом из-за огромного дерева, сжав в руке камень. Я мог бы еще добавить, что над всем этим парит космический корабль землян 3495 года (таких же, впрочем, самодовольных дураков, как и вы, и неандертальцы), но, боюсь, это совсем сведет вас с ума. Ведь вы не глядите по сторонам. В этом мире есть вы, вы и только вы.
Есть только вы. Для вас, разумеется.
Так вот, вы уже наверняка поняли, что истинный рай располагался вовсе не между Тигром и Евфратом. Вы поместили туда Эдем по старой плебейской привычке людей считать райским любое место, где есть река, условия для земледелия и возможность поохотиться.
Истинный же рай находится в Молдавии. Да-да, в Молдавии. В Кишиневе.