— Молодец, милая, молодец! — кричит Ванюшка, готовый обнять машину. — Молодец, товарищ машина!
Как раз в эту секунду автомобиль наклоняется, вздрагивает и, прежде чем Ванюшка успевает перекинуть рычаги, останавливается. В тишине победно, обрадованно ревет Блудная.
— Яма! — догадывается Ванюшка.
Он резко нажимает на стартер, затаив дыхание, ждет, когда мотор вздрогнет. Сильный аккумулятор проворачивает поршни, сквозь рев воды раздается неуверенное биение первых тактов. По-прежнему не дыша, боясь, что мотор заглохнет, он осторожно прибавляет обороты.
— Поехала, поехала! — морщится от жалости к машине Ванюшка. Автомобиль судорожно цепляется за песчаное дно колесами, силится оторваться от песка, покачивается, как человек с зубной болью. — «Ой-уй-оу!» — ревет мотор. А у Ванюшки вдруг холодеет в груди: стараясь выбраться, машина с каждым мгновением все глубже и глубже зарывается в песок. Он протягивает руку, чтобы выключить зажигание, но не успевает: утробно всхлипнув, машина останавливается сама.
Из-под капота валит пар.
— Все! — шепчет Ванюшка.
8
С ног до головы мокрый, Ванюшка стоит на крыле машины. С него струйками льется вода, смешанная с песком. Подождав, чуточку обсохнув, он забирается в кабину, чтобы обдумать положение.
Две-три минуты прошло с тех пор, как забуксовала машина, но в мире все переменилось: и солнце светит не так ярко, и тайга не веселая и праздничная, как была раньше, и Блудная не кажется живописной, причудливой рекой. Совсем другой, незнакомой стала машина. Где легкость, подвижность, крылатость Ванюшкиного автомобиля? Тяжелый, насупленный и мертвый стоит он в холодной воде.
Фары машины, точно потеками слез, облиты грязной жижей, колеса тупо упираются в воду. Погруженный в реку автомобиль кажется обрубком металла. Кургузый, жалкий, несчастный обрубок.
Сгорбившись, Ванюшка сидит на горячем сиденье. Шум неистовой Блудной как бы углубляет, подчеркивает тишину распадка, тишина звенит в ушах, тревожит, как иногда тревожит непонятный, разнобойный шум… Итак, нужно все обдумать.
Разных шоферов знал Ванюшка, и все они, забуксовав, по-разному вели себя. Одни, обозлившись, негодовали, бросались, как в драку, на машину, чтобы натиском, злой энергией, выдернуть из земли или воды; другие отчаивались, схватившись руками за голову, стонали от огорчения; третьи терпеливо, скучно, борясь с ленью, превозмогая нежелание работать, возились с машиной. Все это не подходит Ванюшке. Он вспоминает, как поступал с забуксовавшим трактором отец.
После нескольких безуспешных попыток выбраться из грязи, отец выходил из кабины, садился на сухое местечко. Он любопытно, осуждающе глядел на трактор: «Просили же тебя засесть!», не спеша курил, смачно пускал дым и крепко чесал пальцами седой висок. С каждой затяжкой самосадом отец веселел — наливались насмешливой влагой светлые глаза, морщился нос, в лукавой хитринке кривились крупные зубы. Наконец он, улыбнувшись, говорил Ванюшке поучительно: «Смотри, в этой холерине, в этой тракторюге, восемьдесят лошадиных сил, а он сидит, как ползунок на горшке, — ни встать, ни пойти! Ослаб, этот холерный тракторюга!» Когда Ванюшка соглашался, что трактор действительно, видимо, ослаб, отец снисходительно бросал: «Я его вытащу! Вытащу, хоть во мне и четверти лошадиной силы нет!»
Отец вытаскивал трактор из грязи так ловко, с таким изощренным изобретательством, что Ванюшка замирал от восторга, а отец по-детски, взахлеб смеялся: «Ну скажи, тракторюга, у кого больше сил — у тебя или у меня?»
Вспомнив отца, его лукавую улыбку, привычные жесты, Ванюшка, ни секунды не раздумывая, выскакивает из кабины в воду, раздвигая ее крепкими, мускулистыми бедрами, выбирается на берег.
— Ну, батька, ну, батька! — любовно шепчет Ванюшка.
Через пять минут план готов: он поддомкратит задние колеса, натаскает под них камней, машина встанет на твердую основу, он рывком подаст ее вперед и выберется из ямы. Вот и все, хотя придется труднехонько: домкратить в воде машину — это не пироги с морковкой есть.
— Сколько у вас лошадиных сил? — спрашивает Ванюшка машину. — Благодарю! А у меня и четверти силы нет! Однако пожалуйста бриться, товарищ машинюга…
Ванюшка идет к автомобилю, достает домкрат, вороток, гаечный ключ. Старательно протерев запылившийся инструмент, осматривает задние колеса, которые сидят значительно ниже, чем передние. Они почти целиком ушли в воду, так что видна только черная блестящая кромка.
— Неприятность! — восклицает Ванюшка, потому что, качая домкрат, ему придется с головой погружаться в воду.
— Водолазом заделаюсь! — решает он.
Поставив домкрат на дно, он набирает в грудь как можно больше воздуха и опускается плечами и лицом в воду. Он, видимо, плохо рассчитывает движение — валится на бок, домкрат выскальзывает из рук. Вынырнув, Ванюшка хочет удивленно свистнуть, но вместо свиста изо рта пузырится вода.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — говорит Ванюшка.
Следующее погружение в воду он рассчитывает лучше — удается поставить домкрат, сделать несколько качков воротком. Вынырнув, он дрожит от холода, дышит тяжело.
— Ванюшка, ты дурак! — вдруг убежденно говорит он и снимает с руки новенькие часы «Победа».
Часы стоят.
— Ванюшка, ты дурак и чучело! — повторяет он. Подумав, снова надевает часы на руку. — «Потом вылью воду, разберусь, что к чему!»
Во время следующего нырка Ванюшка делает десять качаний воротком, мысленно ругая себя за то, что не сделал отметку на колесе, по которой можно было бы узнать, поднимается оно из воды или нет. Поэтому во время очередного отдыха он прочерчивает ногтем на резине тоненькую риску. Затем делает еще десять качаний. Дальше домкрат не идет.
— Тьфу! — выхаркивает воду Ванюшка. Несколько секунд он дышит так тяжело, как дышит рыба, выброшенная на берег. Открыв слипшиеся веки, он глядит на черточку — она и не думала подниматься.
— Домкрат уходит в дно! — догадывается он.
Пьяной походкой, борясь с осатаневшим течением, выходит на берег, поеживаясь от холода и острой боли в ногах, идет искать плоские камни, которые можно было бы подложить под домкрат. Как назло, хороших камней не видно. Попадаются круглые и овальные, слишком большие и слишком маленькие. Он все дальше поднимается на сопку и вдруг мычит от острой боли: в палец левой ноги впивается осколок камня. Вытащив его и послюнив ранку, Ванюшка невольно оглядывается, и его вновь поражает вид окружающего. Горы, сопки перед горами, сосняк за сопками, река кажутся не такими, какими они бывают обычно. Дремотно-тяжелое, неприятное, притаившееся живет вокруг Ванюшки, и непонятно, почему оно такое. Сумрак кедрача кажется жутковатым, полным опасностей, изгиб Блудной — коварным, сопки полны пугающих неожиданностей.
С кручи машина кажется почти затонувшей: ни колес, ни крыльев не видно, представляется, что вода подбирается к мешкам с сахаром. Машина грязна, понура. У Ванюшки щемит сердце, словно не машина, а сам он мокнет в холодной речке, намертво прикованный ко дну. Некоторое время он неотрывно глядит на машину, затем встряхивает головой, как будто отмахивается от липкого, неприятного.
— У тебя сколько сил… А у меня! — говорит он тихо, невнятно. Перед глазами встает серый, унылый человек — невидимый противник, с которым Ванюшка спорит, когда бывает тяжело. Тускло-свинцовыми глазами серый человек смотрит на него, недобро усмехается: «Вот она, шоферская жизнь!» Еще раз упрямо мотнув головой, Ванюшка громко, веселее повторяет: — У тебя сколько сил… А у меня!
Невидимый противник исчезает.
Ванюшка бегом поднимается по склону сопки, не сразу, но находит два плоских камня, потом — еще три.
— Попались! — торжествует он, хотя торжествовать рано: один камень он снесет вниз легко, а два — нет. Значит, придется подниматься на гору четырежды. «Ничего! Погуляю!» — думает Ванюшка, взваливая на голое плечо камень. Он уносит его, кладет на берегу, погрозив пальцем автомобилю:
— Вот обожди! Притащу четыре, тогда узнаешь, что будет!
Он притаскивает еще камень, хочет пойти за третьим, как обращает внимание на то, что в наклоне машины есть какая-то перемена. Неуловимая еще, но он уже твердо уверен, что с машиной произошло неладное, хотя внешне как будто ничего не изменилось. Просто у него такое ощущение, словно машина сделалась еще более жалкой, несчастной. Ванюшке мерещится, что машина зовет его на помощь.
— Глупость! — говорит он, стараясь успокоить себя, но не успокаивается, а стремглав сбегает с кручи. Ему вдруг кажется, что машина позвала его тревожным, испуганным голосом: «Иди на помощь, Ванюшка!»
— Что случилось? — спрашивает он. Рядом с машиной Ванюшка теряет ощущение, что с автомобилем произошло неприятное. Потом он догадывается, что нужно посмотреть на черточку, проведенную ногтем.
Черточки не видно. Да что черточки — задних колес не видно, точно их и не было.
— Вот это дело! — раздельно, по слогам произносит Ванюшка.
Машина медленно-медленно погружается: вода вымывает песок из-под колес, выхватывает песчинку за песчинкой.
Дно Блудной, на котором стоит машина, подобно трясине.
Ванюшка на миг представляет: машина уходит в воду все глубже и глубже; уже нет передних колес, потом крыльев, мотора, кабины. Нет ничего — бурливая река несется поверх автомобиля.
Ванюшка до крови закусывает губу, трясет головой, чтобы отогнать ужасное видение.
9
Дальнейшее похоже на дурной сон. Далекое, полузабытое воспоминание охватывает Ванюшку. Он слышит приглушенный голос матери, которая рассказывает о страшном.
— И пошли мы по миру просить хлеба Христа ради! — с болью говорит мать, а ссутулившийся отец поддакивает ей, его голос тоже приглушен и тосклив. Жуткие тени от керосиновой лампы бродят по комнате, заползают на печку. Ванюшке делается совсем страшно, так как он теряет ощущение времени, которое вдруг пятится назад. Чудится Ванюшке, что за темными окнами нет сельсовета с алым флагом, школы-десятилетки, лозунга на клубе: «Коммунизм — это есть Советская власть плюс электрификация», который он умеет читать, но еще не понимает. Холодный пот выступает на Ванюшкином лбу.
— Мама, не надо! — просит он мать.
— Глупенький! — ласковым шепотом говорит мать, — Это же давно было… Еще до Советской власти…
Ванюшка сбрасывает шубейку, подскочив к окну, прижимается носом к холодному стеклу. Он видит ярко освещенный красный флаг на сельсовете, школу-десятилетку, знакомый плакат. Нет, не повернулось назад время!
Ванюшке теперь не так страшно слушать рассказ матери о том, как у деда за недоимки отняли единственную лошадь, и семья пошла по миру.
— А когда пришла Советская власть, дед первым вступил в колхоз, — продолжает мать. — С ним вступили и мы.
— Наш конь, Гнедок, тоже пошел в колхоз! — шутит отец. — Отобрали его у кулака. Хороший был конь, смирный да работящий! А мне не до него было — за тракторами гонялся.
Ванюшка от радости дрыгает ногами под шубой, тоненько хихикает, свертывается уютным калачиком.
— Хорошо, что Советская власть, а, мама? — дрогнувшим голосом, боясь, что опять пригрезится повернувшее назад время, спрашивает Ванюшка.
— Сказанешь же! — улыбается отец, ласково опуская руку на голову сына. — Ты как тот лектор…
— Какой лектор? — счастливо-капризным голосом тянет Ванюшка.
— Прошлогодний. Читал лекцию о преимуществах Советской власти. Смешно, будто мы без него не знаем!
— Мы знаем… — лукаво, ямочками на детских щеках улыбается Ванюшка, испытывая желание схватить руку отца, прижаться к ней, но сдерживает себя, так как мужикам миловаться негоже.
Сморенный дневной усталостью, Ванюшка быстро засыпает, вздыхает во сне от счастья, но перед пробуждением видит суставчатые мохнатые лапы паука, ползущего к матери; алым светом в темноте горят жадные паучьи глаза, а когда паук открывает рот, в нем бьются в смертельной судороге тонкие лошадиные ноги. «Мама, беги!» — хочет закричать он, но не может… Проснувшись, Ванюшка торопливо нащупывает руку отца. Здесь!
Сейчас, на берегу Блудной, ему вспоминается тревожный голос матери, лошадиные ноги, бьющиеся в жадной пасти. Детские воспоминания всегда сильны, а Ванюшкино — страшно. Невозможное, дивное сравнение приходит на ум — лошадь и машина. У деда с семьей хлеб и жизнь отнял исправник, отобрав лошадь; песчаное дно Блудной засасывает новую Ванюшкину машину, в которой для него все: работа, радость, любовь к Анке, отдельная квартира.
Что делать, как бороться с песком? Как паук в паутину, затягивает он теплый металл, не успевшее остыть тело его машины. Ванюшка — одни на одни с быстрой горной рекой. Дикие, могучие силы природы и девятнадцатилетний юноша. Ни души человеческой вокруг. Замер, полег на землю табун лошадей, заключенный в моторе, не помощник теперь машина, а несчастное существо, нуждающееся в помощи.
Ванюшка одинехонек на берегу быстрой Блудной.
Жадно чмокая волной, река засасывает автомобиль; насмешливые блики несутся по реке, дразнят наглыми зайчиками, ехидно подмигивают: «Моем-моем! Мы сильны, нас много!» Из насмешливых наглых зайчиков внезапно выглядывает серое, скучное лицо невидимого противника, подморгнув, оскаливает зубы: «Ну как! Хороша твоя жизнь, Иван Чепрасов? Что теперь скажешь?»
Ванюшка вздрагивает, словно его наотмашь полоснули тонким бичом. Сколько времени он стоит в неподвижности? Час, полчаса… Нет, всего несколько секунд, с его руки еще стекают холодные капли воды. Значит, всего несколько секунд длились воспоминания, растерянность; значит, ничего страшного не произошло, ибо самый страшный враг Ванюшки сейчас не река, не песок, а время. Оно — враг!
Ванюшка хватает камень, обдирая ногти, взваливает на плечо, бросается в реку. Он не чувствует ни холода, ни уколов в подошвы, ни тяжести камня; ничего не чувствует, не видит Ванюшка, реально в мире одно — машину засасывает песок.
Набрав воздуха, он ныряет в воду, кладет камень, на него ставит домкрат и, стараясь не думать об остальных трех колесах, качает вороток. Как секунды, считает про себя качки: «Раз, два, три…» На семнадцатом воздуха не хватает, но он не выныривает, досчитывает до двадцати, решает прибавить еще пять, но резкая боль в легких выбрасывает его на поверхность.
Колесо по-прежнему скрыто водой, поднялось ли оно хоть немного, узнать невозможно — черточка скрыта.
— Не думать! — приказывает себе Ванюшка.
Когда стержень домкрата кончается, Ванюшка выныривает нарочито медленно, заранее уговаривает себя: «Ну и пусть подалась мало, что из этого! Буду еще подкладывать камни!»
— Так! — громко произносит Ванюшка.
Поддомкраченное колесо — на прежнем месте. Камень под давлением домкрата уходит в песок.
— Нужен другой камень! — говорит реке Ванюшка. — Я знаю, где есть такие камни… Я видел такие камни! — упрямо продолжает он. — Я знаю! Я видел! Я принесу эти камни, принесу! — взмахивает он обеими руками.
Поднявшись на вершину сопки, Ванюшка понимает, что большие плоские камни одному не взвалить на спину. Придется катить их.
— Ты молодец, гора! — с вызовом, обращенным к реке, хвалит сопку Ванюшка. — Ты поможешь катить камни.
Камень поворачивается тяжело, медленно, а время начинает бежать с бешеной скоростью. Часы стоят, поэтому Ванюшка никак не может убедить себя в том, что время движется обычно — в минуте столько же секунд, сколько и было, а в часе не стало больше минут. Ему представляется, что он больше часа катит камень до берега Блудной. Пальцы кровоточат, ноги — в царапинах, песок и пот покрывают тело.
Ванюшка не смотрит на машину. Не смотрит потому, что боится увидеть, что она еще больше погрузилась в воду. Не поднимая головы, он закатывает камень под задние колеса, хочет разогнуться, чтобы хватить свежего воздуха, но больно ударяется головой о кузов.
— Сахар! Сахар! — замирая, шепчет Ванюшка.
Через пять — десять минут волна лизнет кузов, ворвется под доски, проникнет в мешки с сахаром…