Все это они заметили только при посадке, когда зависли на стометровой высоте над водой. Коньков толкнул пилота в бок и крикнул, прислонив ладонь к его уху:
– Это не они! Теплая протока километров за сто вверх по реке. Столько мы пролетели?
– Сейчас определим, – ответил пилот, глядя на приборы. – Примерно шестьдесят – семьдесят километров.
– Тогда крой дальше!
– А, чтоб тебя скосоротило! – выругался летчик, подымая вверх вертолет.
– А я виноват? И песчаная коса, и протока рядом, и костер… Попробуй разберись тут, – проворчал обиженно Коньков.
Помимо Конькова и пилота, в вертолете, в пассажирском отсеке, сидели два санитара в каких-то белесых, застиранных халатах, похожих на робы грузчиков, врач в черном костюме при галстучке и в соломенной шляпе, да еще в форменной одежде плотный и благообразный, с широким добродушным лицом следователь из районной прокуратуры, по фамилии Косушка.
Наконец увидели они длинную песчаную косу, и костер, и двух человек возле него; те, заметив вертолет, встали и начали размахивать руками.
– Вот теперь они! – крикнул Коньков. – Узнаю Дункая по шляпе; он у нее поля обрезал, чтоб, говорит, ветер не сдувал. Вон, видишь? Как ведро на голове…
Пилот утвердительно кивнул головой и начал снижаться прямо на песчаную отмель.
2
Дункай с Кончугой встретили прилетевших у трапа вертолета, словно делегацию, – Дункай почтительно протягивал всем по очереди руку и представлялся:
– Председатель артели Семен Хылович.
Коренастый, широкоплечий Кончуга стоял чуть поодаль и сосал маленькую бронзовую трубочку с черным мундштуком. Его плоское скуластое лицо было безразлично-спокойным, полным сурового достоинства.
– Где Калганов? – спросил следователь.
– Идите за мной, – ответил Дункай.
Он повел их к лесной опушке по песчаной косе. Не доходя до кустарников, Коньков жестом остановил Дункая и спросил:
– Вы тут без нас следы не затоптали?
– Да вы ж не велели, – ответил Семен Хылович с некоторой досадой, как маленьким. – Ни я, ни Кончуга вплотную к Калганову не подходили.
– А есть следы? – спросил Косушка.
– Есть. В кедах кто-то был, – ответил Дункай со значением, словно по секрету. – Сейчас увидите.
Он свернул за ивовый куст и остановился.
– Ах ты, голова еловая! – воскликнул Косушка, увидев Калганова.
Тот лежал лицом вниз, неудобно подвернув голову. Пуля вошла в грудь и засела в теле – на спине никаких отметин, расстегнутая кожаная куртка с распластанными вразлет по песку бортами, точно крылья подбитой птицы, была чистой от крови. По всему было видно, что человек убит наповал – упал и не трепыхнулся. От лесной опушки вел к нему размашистый след: его массивные сапоги с рифленой подошвой были в песке.
Косушка, даже не замеряя следов, сказал:
– Дело ясное – следы его.
А чуть поодаль, также из лесу, вели к нему другие следы, мельче, с частой рифленкой в елочку. Следы эти уводили обратно в лес.
Косушка снял с плеча фотоаппарат и стал фотографировать и убитого, и эти мелкие следы.
– Кажется, кеды, – сказал Коньков.
– Да! – кивнул головой Косушка.
– Женские, что ли? – спросил Коньков.
– По-видимому… тридцать седьмой – тридцать восьмой размер. Впрочем, у местных жителей вообще ноги маленькие.
Коньков невольно покосился на ноги Кончуги, но тот был обут в олочи.
– Семен Хылович, – спросил Коньков Дункая. – Вы не интересовались – куда ведут эти мелкие следы?
– Интересовались, такое дело, – ответил за Дункая Кончуга. – Следы ведут к ручью.
– А потом? – спросил Косушка.
– Потом пропадай, – ответил Кончуга.
– Надо поискать, – сказал Коньков.
– Бесполезно. Я сам искал вместе с Кончугой. Наверно, человек разулся и пошел по ручью, – ответил Дункай.
Косушка раскрыл свой черный чемоданчик, вынул оттуда флакон, встряхнул его, насыпал порошку и стал заливать след, оставленный кедом, белым раствором гипса.
– Странно! – сказал Коньков, разглядывая те и другие следы. – Вроде бы они шли вместе, но стреляли не сбоку, а в грудь.
– А может, замешкался Калганов и обернулся на возглас, или там под руку взяли, – рассуждал Косушка. – Повернулся грудью, в упор и выстрелили.
– По следам не скажешь, – отрицательно покачал головой Коньков.
– Почему не скажешь? – спросил Кончуга, потом вынул изо рта трубочку и указал мундштуком на реку: – Стреляй оттуда. Наверно, с лодки.
– Откуда ты знаешь? – спросил его Косушка.
– Тебе смотри следы: Калганов шел быстро из тайги, от своей палатки, к реке. Падал на ходу, вперед лицом. С реки стреляли! Другой человек тихо шел, его мелкий след, неглубокий. Осторожно шел, тебе понимай? Когда увидал убитый, его стоял немножко, потом назад ходил совсем тихонько.
Меж тем доктор осматривал и прощупывал тело Калганова.
– Когда наступила смерть? – спросил его Косушка.
– Должно быть, вечером или ночью, – ответил доктор.
– А когда стреляли? – спросил Коньков Кончугу.
– Не знай, – невозмутимо ответил тот.
– То есть как не знаешь? Где ж ты был? – спросил Косушка с удивлением и даже на Дункая поглядел вопросительно.
Дункай только плечами пожал. А Кончуга пыхнул дымом и сказал как бы нехотя:
– Вечером на пантовка ходи. Ничего не находил, вот какое дело. Утром приходил сюда – начальник убит.
– И выстрела не слыхал?
– Нет. Далеко ходи. Тайга.
– Что за пантовка? Речка или распадок? – спросил Косушка, раскрывая блокнот с намерением записать ответ Кончуги.
Коньков чуть заметно усмехнулся, отворачивая лицо. Дункай глядел с удивлением на Конькова, а Кончуга сунул опять в рот трубочку и задымил.
– Вы почему не отвечаете? – сердито сказал Косушка.
– Я все отвечал, – с той же невозмутимостью отозвался Кончуга.
Косушка вопросительно поглядел на Дункая.
– Что это значит? Его спрашивают, а он и отвечать не хочет.
– Пантовка не река и не распадок. Это охота на изюбра с пантами. По-нашему так называется, – извинительно пояснил Семен Хылович.
– Ну, хорошо! – строго сказал Косушка. – Тогда пусть ответит – где охотился?
– Река Татибе, – сказал Кончуга.
– Ладно, так и запишем, – Косушка сделал запись в блокнот.
– А ты когда сюда приехал, Семен Хылович? – спросил Коньков Дункая.
– Утром. Когда за мной Кончуга приехал, я тебе позвонил – и сразу сюда.
– Никого не встретил на реке?
– Нет.
Косушка поманил пальцем Конькова.
– Давай сходим в палатку Калганова! – И, обернувшись, спросил Кончугу: – Где его палатка?
– Там, – указал трубочкой на таежный берег Кончуга.
– Тело отнесите в вертолет, – приказал Косушка санитарам. – А пулю сохраните.
– Хорошо, – ответил доктор.
Потом дал сигнал санитарам, те уложили Калганова на носилки и двинулись к вертолету.
А следователь с Коньковым поднялись на берег. Палатка стояла под кедром. Ее передние полы были приподняты и привязаны к угловым крепежным веревкам. В палатке еще был натянут из пестрого ситца полог. Косушка приоткрыл его; там лежал спальный мешок на медвежьей шкуре, а возле надувной подушки валялась кожаная полевая сумка.
Сфотографировав и палатку, и все вещи Калганова, Косушка взял сумку и заглянул в нее: там была сложенная карта, альбом для зарисовок, две толстых тетради в черном переплете – дневники Калганова, и еще лежало несколько блокнотов, исписанных, с вложенными в них газетными вырезками. Косушка раскрыл один из блокнотов и прочел вслух:
– «Речь идет о коренном пересмотре устаревшей точки зрения на лес как на нечто дармовое и бездонное…»
– М-да… А где же его карабин? – спросил Косушка.
– Его лежит под матрац, – крикнул Кончуга откуда-то сзади.
Косушка оглянулся: Дункай с Кончугой остановились возле кедра на почтительном расстоянии от начальства.
– Проверим! – Косушка откинул матрац.
Карабин лежал в изголовье.
– Странно, – сказал Косушка. – Ночью вышел из палатки и карабин не взял.
– Он, наверно, люди слыхал, – отозвался опять Кончуга. – Зачем брать карабин, если человек на реке?
– Уж больно много ты знаешь, – усмехнулся Косушка.
– Наши люди все знают, – невозмутимо ответил Кончуга. – Калганов был храбрый начальник. Все говорят, такое дело.
– Ну, тогда скажи: кто убил Калганова?
– Плохие люди убили.
– Оч-чень хорошо! – Косушка хлопнул себя по ляжкам. – А фамилия? Кто они такие?
– Не знай.
– Ну что ж, зато мы узнаем, – сказал Косушка, пристально глядя на Кончугу, потом, после выдержки, приказал Дункаю: – Сложите все вещи Калганова и отнесите их в вертолет.
А Конькова, взяв под локоток, отвел в сторону:
– Тебе придется здесь остаться. Установи, кто ездил вчера по реке. И вообще пошарь. А с Кончуги глаз не спускай.
3
Коньков решил первым делом сходить на лесной кордон, где жил лесник Зуев. Вытащив на берег бат, они с Дункаем и Кончугой пошли по еле заметной лесной тропинке.
Неподалеку, за приречным таежным заслоном, открылась обширная поляна с пожней, поросшей высокой, по щиколотку, салатного цвета отавой; посреди пожни возвышался внушительных размеров стог сена, побуревшего от долгого августовского солнца.
Изба лесника, окруженная хозяйственными пристройками: амбаром, сараем, погребом и сенником, стояла на дальнем краю у самого облесья…
И огород был на кордоне, засаженный картошкой, огурцами, помидорами и всякой иной овощной снедью, и все это было обнесено высоким тыном от лесных кабанов. Недурственно устроился лесник, подумал про себя Коньков.
На крыльце их встретила молодая хозяйка: миловидная, опрятно причесанная, с тугим пучком светлых волос, заколотым на затылке огромными черепаховыми шпильками. Ее большие серые глаза были в чуть заметных красных прожилках, и смотрела она как-то в сторону, будто кого-то ждала, и от нетерпения прикусывала пухлые губы. Одета она была в пушистую бурую кофту ручной вязки, синие брюки, заправленные в хромовые сапожки.
На руках у нее висели пестрые половики.
Поздоровавшись с Дункаем, она пригласила всех в дом:
– Проходите, пожалуйста! А я вот полы помыла только что, – указала она на половики и первой вошла в сени.
– Гостей ждете? – спросил Коньков.
– Какие тут гости! – не оборачиваясь, сказала хозяйка и стала раскатывать от порога половики. – Проходите и присаживайтесь.
В избе было чисто и уютно; по стенам развешаны ружья, чучела птиц и засушенные, связанные пучками травы. Хозяйка поставила на стол глазурованную поставку желтоватой медовухи, потом соленые грибы, вяленую рыбу, огурцы:
– Кушайте на здоровье! Небось проголодались с дороги.
Дункай налил в стаканы мутноватой медовухи, а Коньков, заметив на левом виске у хозяйки синяк и сообразив – почему она на крыльце все смотрела в сторону, подворачивая правую щеку, спросил с улыбкой:
– Кто же вам эту отметину на лице поставил? Или с лешим в жмурки играли?
– Да в погреб вечером спускалась за молоком, оступнулась и ударилась об косяк, – ответила она, слегка зардевшись.
– А где хозяин? – спросил Коньков.
– В городе. Третьего дня уехал в лесничество.
– Вы вчера вечером или ночью не слыхали выстрела?
– Нет, я спала, – поспешно ответила она.
– А недалеко от вас Калганова убили. На Теплой протоке.
– Мне Кончуга говорил… утром, – и глаза в пол.
– И мотора с реки не слыхали? – Коньков подался к ней всем корпусом, как бы желая расшевелить ее, приблизить в эту мужскую застолицу, говорить, глядя друг на друга глаза в глаза.
Она сидела поодаль от стола на табуретке, с лицом печальным и спокойным, и, как бы понимая этот тайный вызов Конькова, посмотрела на него безо всякой робости, в упор:
– Нет, не слыхала. А вы кушайте, пожалуйста, кушайте!
– Давайте горло прополощем! – сказал Дункай. – Потом поговорим.
Мужики чокнулись стаканами, и все выпили.
– Хорошая медовуха! – похвалил Коньков. – С хмелем?
– Самая малость, – ответила хозяйка.
– А вы что ж не пьете за компанию?
– У меня работы много, а с этой медовухи в сон клонит.
– Вы знали Калганова? – неожиданно спросил ее Коньков.
– Да, – она опять опустила голову и стала разгонять руками складки на брюках.
– Когда его видели в последний раз?
– Третьего дня. Они с Кончугой останавливались у нас на ночь. Муж еще был дома. Они располагались там, на сеновале.
– А когда уехали?
– Тогда же, утром. Они на реку, муж в город.
На дворе закудахтали куры и залаяла собака. Хозяйка вышла из дому. Коньков встал из-за стола, прошелся по дому, остановился у подпечника, где хранилась обувь: ботинки, сапоги, туфли.
– Чего гуляешь от стола? – спросил его Дункай.
– Вы пейте, ешьте! – сказал он своим напарникам. – Я дома заправился.
Он закурил и вышел в сени; здесь в углу валялись старые шкуры, олочи, резиновые сапоги; на стенах висели искусно сплетенные связки новых корзин, липовые да вязовые туеса, берестяные лукошки.
Вернулась хозяйка с тарелкой красных помидоров.
– Ну, что там? – спросил ее Коньков.
– Ястреб кружит. Куры разбежались.
– У вас тут прямо настоящий промысел! – кивнул Коньков на лукошки и туеса.
– Сам занимается, любитель. Тайга.
– Сапожки у вас аккуратные. Какой размер?
– Тридцать восьмой.
– А я вот в бахилах топаю. Сорок третий! Тяжело в тайге в сапогах-то: ноги тоскуют, как говорят у нас в деревне. Но форма одежды, ничего не попишешь. А вы чего в сапогах? Олочи удобнее. А то кеды! С дырочками.
– Нет, я не ношу кеды, – поспешно сказала хозяйка, стараясь пройти в избу.
Но Коньков жестом задержал ее:
– А может быть, Кончуга в кедах ходил? Вы не заметили? В тот самый вечер, когда они ночевали у вас?
– Я не обратила внимания… Но вряд ли. Удэгейцы-охотники не любят кед.
– А где у вас обувь хранится?
– Старая вон в углу, то есть здесь, в сенях, да еще на кухне, в подпечнике. Тут рабочая обувь. Сподручно. А новая в шкафу. Хотите поглядеть?
– Спасибо. Я вам верю, Настя. – Коньков поглядел на нее пристально и спросил: – Кажется, вас так зовут?
– Да, – Настя отвела взгляд и потупилась.
4
– Батани, а чем занимался твой хозяин? – спросил Коньков Кончугу, когда они садились в лодку.
– Смотрел следы изюбра, записывал – какой трава ест изюбр, куда его ходил.
– А почему он выбрал для лагеря эту косу?
– Нерестилище рядом. Калганов рыбу считай. Смешной человек, понимаешь. Разве хватит ума столько рыбы считать?
– Ишь ты какой дотошный! Тогда давай на нерестилище! – приказал Коньков.
Кончуга завел мотор, и бат стремительно полетел вверх по реке.
– А ты чем занимался? – спросил опять Кончугу Коньков.
– Немножко рыбачил.
– Х-хе! Немножко? Вон, целый мешок навялил, – Коньков раскрыл лежащий на дне бата мешок. – И ленки, и кета… А ведь нерест начался!
– Мне максиму давали на нерест, сто пятьдесят штук.
– Максимум, – усмехнулся Коньков. – Ты уж, поди, три раза взял свою максиму.
Коньков поднял длинную острогу со дна лодки и спросил:
– Все острогой бьешь?
– Есть такое дело немножко.
– А вот лейтенант штрафанет тебя за такое дело, – сказал сердито Дункай. – Ты что, не знаешь, что острогой нельзя бить рыбу? Да еще во время нереста!
– Почему не знай? Знаем такое дело.
– Зачем же нарушаешь? – спросил Коньков.
– Я совсем не нарушаю. Я только на еду брал. Себе да собакам немножко.
Коньков рассмеялся.
– Уж больно большой аппетит у твоих собак!
– Он изюбра за неделю съедает со своими собаками, – сказал Дункай.
– За неделю нельзя, – покачал головой Кончуга. – За две недели можно съесть, такое дело.
– Быка за две недели? – удивился Коньков.
– Можно и корову, – отозвался невозмутимо Кончуга.