— Все или еще что придумаешь?
— Придумаю? Я?! — И, глядя в насмешливо улыбающееся скуластое лицо Андрея, сплюнул: — Пошел ты… С тобой говорить.
Сказать что-нибудь новое он не мог — выговорился и стал затихать.
— Успокоился? — спросил Матюхин. — Теперь слушай и рассуждай. На нашем участке дневной поиск не применялся. Новинка и для нас и для противника. А новинка всегда действует. Если, конечно, работать с умом. Участвовать в такой новинке почетно. Значит, честь. Если, конечно, получится. Но старшим группы захвата пойду не я. Я буду старшим группы огневого обеспечения и прикрытия. И не ты…
— Вот оно что! Разжалуешь, значит?
— Старшим группы захвата пойдет Шарафутдинов. — И слыша, как Николай набирает воздух для новой вспышки ругани, доверительно наклонился к нему: — Он же теперь не салага. Обтерся. А главное — немецким владеет. Дневной поиск, может, еще больше требует тишины, чем ночной. Знание языка ой-ой как может выручить. Да и парень он находчивый, верно? — Николай нехотя кивнул, и Андрей понял: Сутоцкий согласится. Справедливый во всем, что касается дела, он поймет преимущество дневного поиска. Поймет — и согласится. — А главное, Шарафутдинов может там же, в их траншеях, и книжки солдатские прочесть и допросить… не отходя от кассы. Понимаешь?
Сутоцкий понимал. Разведка, поиск не прогулка, «язык» важен не сам по себе, а именно как язык, умеющий рассказать, что делается на сопредельном участке обороны. И вполне может случиться, что и «язык» будет взят, а дотащить его не успеешь — убьют. Хуже того, могут и всю группу захвата перебить, выскочит только один. И если этот один будет знать — от «языка» ли, из документов, — что происходит в обороне, смерти будут оправданными.
— И последнее. Что такое Сутоцкий, знают все. И я в том числе. Вот потому тебя и приглашаю. Тебя и еще одного парня…
— Закридзе? — хмуро спросил Николай.
— А ты откуда знаешь? — с искренним удивлением спросил Матюхин.
— Сам к нему присматривался. Стоящий.
— Вот то-то и оно. Конечно, если бы тебя назначить старшим, это вроде бы почетней, но… Но ведь старшему нужно следить за всеми. А у тебя с Закридзе будет единственная задача: захватить «языка» и быстро — днем ведь все на секунды придется мерить — вернуться назад или… в укрытие. Вот почему ты пойдешь не старшим, а рядовым. Хотя все, в том числе и начальство, будет знать, что главным в деле будешь ты. Понял?
Сутоцкий долго смотрел на низкое, в желтых подпалинах далеких ракет, тревожное небо, вздыхал и морщился. Потом сумрачно спросил:
— Скажи, Андрей, по совести: зачем ты меня втягиваешь в это дело?
— По совести?
— Да. По совести!
— Во-первых, я тебя знаю и тебе верю… Может, как себе. Мне даже кажется, что ни я без тебя, ни ты без меня с таким новым делом не справимся. Во-вторых, ты говоришь, что командуешь взводом… Верно. Командуешь… А если завтра пришлют офицера? Вот и получается, что ты так и будешь ходить в старшинах… Ты ведь тоже об этом думал?
— Думал, — неохотно согласился Сутоцкий.
— А тебе хочется стать офицером. Я знаю. Остался бы я в твоем положении — мне бы тоже хотелось.
Сутоцкий не слишком уверенно возразил:
— Ты учился…
— Я учился в артучилище, а стал общевойсковым разведчиком. И не все из того, что мы учили, пригодилось в боях. Здесь все по-новому. И то, что ты научился командовать и отделением, и взводом, не менее важно, чем формальные знания. А знать… ты уже многое знаешь. Только… Только мыслить еще не умеешь.
— Это как понять? — после паузы, облизывая губы, спросил Сутоцкий.
— А очень просто. Ты все время думаешь как исполнитель, как боец. А тебе нужно думать как командиру — не только за себя. Ты сам по себе, так… единица… А со взводом ты уже взвод! Так вот за взвод тебе и нужно думать. А еще лучше — за роту. Тогда будешь видеть, как повести себя взводом. Понимаешь?
— Не совсем…
— Хорошо хоть не врешь. Это понимается не сразу. Вот когда ты почувствуешь себя не просто командиром, а головой взвода, его мозгом, а взвод станет твоей сущностью, как бы продолжением тебя самого, вот тогда ты и научишься, постепенно конечно, мыслить.
— Ты умеешь?
— Учусь… И у тебя. Например, читке газет.
— Ну вот сейчас, с этой своей… придумкой… как ты мыслишь?
— А мыслю я так: для меня-взвода будет выгодней, если общее руководство поиском будет осуществлять кто-то другой. Мне-взводу все не увидеть, у меня-взвода нет ни сил, ни прав, чтобы в случае нужды обеспечить прикрытие дневного поиска. Вот я и готовлю дело так, чтобы дневным поиском руководил капитан Маракуша либо подполковник Лебедев — у них прав больше. Им обоим я верю и могу вручить себя-взвод. Понял?
— Ну, а мне, рядовому, что ты предлагаешь? Заметь, я просил тебя говорить честно.
— А я и говорю честно. Раздумай, у тебя два ордена Славы. Если получишь третий, станешь младшим лейтенантом. По закону, по статусу ордена. Ведь при награждении орденом Славы первой степени старшина становится офицером, а сержант — старшиной.
— Кое-что понимаю…
— Но, заметь, орденом Славы награждают только за солдатские подвиги. Значит, если ты пойдешь старшим группы захвата и даже захватишь «языка», тебя наверняка не забудут: как ни говори, а дневной поиск у нас новинка… Но орденом Славы первой степени вряд ли наградят… Можешь не подойти под статус. А если пойдешь рядовым в группе захвата, то… то в самый раз.
Они помолчали, закурили, невольно прислушиваясь к погромыхиванию передовой. Пулеметы противника угадывались сразу — они били увереннее и длинными очередями: заранее пристрелялись к нужным им рубежам.
— Вот так, Николай. Подумай как следует. И насчет объекта, и тактики, и состава группы. Можешь, втихаря конечно, чтобы никто не знал, поговорить с Закридзе. Или, может быть, другого напарника подберешь. Через два дня скажешь. Бывай.
Матюхин протянул руку, и Сутоцкий, пожимая ее, заглянул Матюхину в глаза, но в темноте не разглядел их выражения. К землянке он шел медленно, часто перебрасывая цигарку из одного в другой уголок прямого, жесткого рта.
4
Когда начальник разведки дивизии майор Зайцев доложил заместителю начальника разведотдела штаба армии подполковнику Лебедеву о том, что командир отдельной разведроты капитан Маракуша предлагает провести дневной поиск в целях захвата контрольного пленного, Лебедев вначале только буркнул: «Давно пора», а уж потом весело подумал: «Что-то майор Зайцев заактивничал? С чего бы это? — И сейчас же ответил себе: — Новенькое почуял старик, новенькое…»
Майор Зайцев действительно старался не вмешиваться в дела разведроты, если какой-нибудь взвод работал в интересах штаба армии, а не дивизии. Но в данном случае он был крайне заинтересован в поиске: он прежде всего работал на дивизию, позволял выявить противника перед ее фронтом. Майор Зайцев не знал, кто именно стоит перед ним, за что не раз получал нагоняй от командира дивизии.
«Что ж, это даже хорошо, — решил про себя Лебедев, — все будут действовать на одну руку». Но вслух спросил:
— Кто конкретно ведет разработку?
— Капитан Маракуша и… — Зайцев мгновение помедлил, словно вспоминая, — и лейтенант Матюхин.
Ну вот, опять всплыла знакомая фамилия. Несколько месяцев Лебедев не слышал о Матюхине: командир взвода действовал, как все. Но стоило усложниться обстановке, как снова появляется этот молодой лейтенант.
— У вас в дивизии, кроме Матюхина, разведчиков не имеется? — сухо спросил Лебедев.
— Зачем же так, товарищ подполковник? Имеются, конечно, вы же знаете. Только пока что все, кроме Матюхина, проводили ночные поиски, а они, как вы сами понимаете, не результативны… Теперь как бы очередь лейтенанта Матюхина.
— Старшим пойдет лейтенант?
— Нет, товарищ подполковник. Он… мы то есть… решили, что дело новое, ответственное, потому руководство поиском возьмет на себя капитан Маракуша. Он, кстати, уже давненько сам лично не занимался поисками… Вот и…
— Документация имеется? Легенды?
Майор Зайцев уж если брался за дело, то брался всерьез. Нужные документы отрабатывались тщательно, с подлинным штабным шиком — на отличной бумаге, четко, грамотно и обязательно красиво.
— Хорошо. Сегодня ночью просмотрю, подумаю. Потом согласую с начальством и, если все ляжет как надо, утром приеду — проверим на местности, — решил Лебедев.
Но думать подполковнику Лебедеву пришлось долго. Как он ни прикидывал по карте варианты дневного поиска, получалось, что они ненадежны. Слишком много случайностей могло повлиять на исход. Случайности появлялись в его рассуждениях потому, что оборона врага так и осталась не вскрытой. Единственная надежда — авиационные разведчики. Лебедев решил навестить их.
Воздушные разведчики с затаенной гордостью разложили перед подполковником довольно четкие фотографии. К стыду своему, Лебедев не слишком уверенно разбирался в смутных тенях и штрихах, из которых складывалась оборона противника. Воздушные разведчики знали, что общевойсковые командиры еще не привыкли работать с фотодокументами, потому несколько снисходительно растолковывали, «поднимали» значение пятнышек и теней; дешифровальщик оказался опытным, как бы наделенным внутренним, поэтическим видением, и оборона врага раскрывалась глубоко и полно.
Увлеченный тонкой, образной работой дешифровальщика, Лебедев быстро схватывал не только основные детали обороны противника — мысленно он связывал их с привычными значками и цветными линиями на обыкновенной топографической карте, — но и крохотные детальки, паутинки тропок, ведущих к жилым землянкам, конусы от выстрелов перед тщательно замаскированными и потому невидимыми на снимках артиллерийскими батареями, расплывчатые тени от дзотов и многое другое, что может увидеть только опытный, специально натренированный глаз.
И как истый штабной офицер-разведчик, Лебедев, сам того не замечая, шел гораздо дальше, потому что в его мозгу уже сложилась и жила подлинная картина передовой. Она постоянно накладывалась на снимки, и Лебедев поначалу не слишком уверенно, а потом все убежденнее отмечал:
— Здесь тоже должен быть дот.
И дешифровальщик, красивый парень, с острыми усталыми глазами, поглядывая на своих начальников, пожимал плечами и снисходительно отвечал:
— Возможно, но мы не обнаружили.
— Посмотрите как следует. Я в этой чертовщине еще не разбираюсь, но дот должен быть.
И он находился. Артистически замаскированный, намертво слившийся с местностью. Увлекаясь, Лебедев внутренним зрением видел то, что не могли увидеть авиационные офицеры. Они все чаще и чаще переглядывались, через лупы всматривались в фотоснимки: объекты, которые требовал от них Лебедев, не находились.
— Пустой номер, — махнул рукой майор-летчик.
— Должны быть, — убежденно говорил Лебедев. — Должны!
Он верил, что именно здесь, на этом вот склоне, должен располагаться наблюдательный пункт противника, а в устье лощины — дзот, или, как говорил подполковник, «узелок» сопротивления: лощина должна быть перекрыта огнем. Лебедев говорил убежденно, и эта убежденность смущала авиаторов. И напрасно.
Подполковник Лебедев знал то, чего не знали воздушные разведчики: принцип организации наземной обороны противника, его привычки и даже наиболее характерные ошибки. Лебедев знал врага в деталях и тонкостях и, мысля за него, ясно представлял, как и что возведет противник.
В какое-то мгновение Лебедев почувствовал, что ему не верят, смотрят на него как на обыкновенного выскочку, и на секунду обиделся. Потом попросил:
— Этот район вы, вероятно, снимали не раз, дайте другие снимки. Хорошо бы утренние, сделанные при солнечной погоде, и вечерние: многое прояснят тени.
Нехотя, словно показывая, что это их последняя уступка въедливому подполковнику, один из младших офицеров пошел за снимками и скоро вывалил их на стол целый ворох. Лебедев и дешифровальщик, которого заинтересовал ход рассуждений подполковника, копались в них и постепенно находили то, чего никогда не видел Лебедев, но в чем был уверен. Молчаливый майор-авиатор, искоса поглядывая на Лебедева, который, отбирая снимки, делал пометки на карте, спросил:
— Вы умеете платить долги?
— Какие долги? — удивился Лебедев.
— Обыкновенные. Мы потратили на вас часа три. Оторвались от основной работы. Могли бы и вы уделить нам несколько часов?
— Если требуется…
— Требуется! Нужно прочитать несколько лекций и провести практические занятия с нашими офицерами. Мы ведь на все смотрим… свысока. Вы — с самого низа. Мы знаем, как ведет себя воздушный противник, а вы — на земле. А работаем-то мы на вас. Значит, нам нужны еще и ваши знания, ваши методы обнаружения противника. Понятно?.. Человек вы дотошный и мыслящий. Сможете?
— Смогу, — сказал смущенный Лебедев. — Только вы официально обратитесь к моему начальству.
— Само собой.
Подполковник уезжал от летчиков с кучей фотоснимков и уверенностью, что дневной поиск не такое уж невероятное дело — обнаруживались подходящие места.
5
Рано утром подполковника Лебедева вызвал командующий армией. Начальник разведки полковник Петров несколько удивился вызову: он лично и совсем недавно докладывал командарму обстановку. Значит, дело не столько в разведданных, сколько в самом Лебедеве. И это настораживало. Отправляясь к командарму, подполковник перехватил испытующий взгляд Петрова.
«Неужели старик ревнует? — подумал Лебедев. — Столько времени знаем друг друга, и вдруг…»
Командарм встретил Лебедева суховато и прежде всего осведомился, каким образом он попал к авиаторам.
— Что-то раньше я у вас такой прыти не замечал.
— Товарищ генерал, мы готовим дневной поиск, и я попытался использовать и этот резерв сведений.
— Ну и каков же этот резерв?
— Я убедился, что мы не всегда по достоинству ценили материалы авиаразведки. Они очень перспективны.
— Мне хочется отметить, что вы недооцениваете и показания радиоразведки.
— Возможно…
— А между тем она доносит, что почерки радистов противолежащих соединений резко изменились.
— Это нам известно. Но это вовсе не значит…
— Да, не значит… Авиаторы прислали заявку — просят вас прочесть им несколько… лекций. Чем вы их заинтересовали?
— Взаимный интерес.
— Конкретнее.
— Особенности практики противника на этом этапе войны. Особенности обороны. Характерные признаки визуального обнаружения противника. Словом, они нам свои премудрости, мы им — свои.
— Скажите, Лебедев, вы действительно увидели у летчиков нечто такое, что помогает вам? Может быть, это поможет и другим штабным офицерам? Как вы думаете?
— Думаю… что, например, артиллеристам…
— Вот. — Командарм резко повернулся. — Вот в этом все дело! Почему вы не доложили свои выводы о пользе взаимообучения наземных и летных офицеров? Почему вы думали только о себе, о своем отделе?
— Я… не знаю. Просто… мне казалось…
— Вот за этим я вас и вызвал, подполковник. На данном этапе нам нужна четкая координация действия всех видов разведки. Всех! А мы работаем вразнобой, каждый на себя. При таком положении я и начальник штаба можем физически не поспеть за событиями — слишком много данных приходится анализировать. Когда-то вы нащупали добрый контакт с контрразведкой, теперь с авиаразведкой — правильный контакт, нужный контакт и в нужном направлении! — и забыли о главном. Как бы ни был важен ваш отдел, вы лично, я лично — все мы сила, если работаем вместе — каждый на своем участке, но все вместе. Нужен работающий штаб! Понимаете? Не единицы, не отделы даже, а весь штаб. Вы понимаете, о чем я говорю?..
Гроза, кажется, миновала. От сердца отлегло, но сосредоточиться, как прежде, — мгновенно и целостно — на том, что говорил командарм, Лебедев все-таки не успел. И он пролепетал:
— Виноват… Но одному просто не под силу…
— Опять вы за свое! — рассердился командарм. — Думать нужно! Прошу вас, как только проведете поиск, точнее, как только наладите доставку «языка», читайте лекции у летчиков и их привлеките для чтения лекций работникам штаба. Мне грустно, что это предлагаю я, а не вы через полковника Петрова или начальника штаба. Это — первое. — Командующий уселся за стол и кивнул Лебедеву: садитесь. — Второе вот что. Надо начинать дезинформацию противника. Подумайте о системе обмана: макеты танков, орудий, новые дороги, передвижение войск и все прочее. Понятно?