Я чувствовал, что начинаю гораздо лучше понимать их язык, и решил, что он действительно похож на язык старой Германии. Все их имена несомненно были древне–германского происхождения. Сначала мне пришла в голову мысль, что на этот остров случайно попало какое–нибудь германское племя еще в начале прошлой эры. Однако, потом я отбросил это предположение. Непонятно было, откуда взялся у них культ свастики.
Эта эмблема, правда, была широко распространена в свое время на Востоке, в особенности среди семитских племен; я сам видел в лондонском музее древнееврейскую церковную утварь со знаком свастики. Этот знак у некоторых племен является символом солнца, у других — плодородия. Каким образом, однако, свастика попала на этот остров, оставалось для меня загадкой.
Я по–прежнему не понимал мрачной жестокой жизни, которую наблюдал на Арии. В течение всего времени, прошедшего с тех пор, как катастрофа выбросила меня на этот остров, я не видел здесь ни одной улыбки и не встретил ни одного человека, похожего на тех, которых я видел в течение всей своей жизни.
Меня по ночам преследовали кошмары, передо мной проносились тупые, отвратительные лица микроцефалов, коварные физиономии вождей, измученные одутловатые лица рабов. Мне снилось, что меня травят псами, что я прибит к столбу в «долине смерти». Проснувшись, я часто не мог сообразить, где нахожусь, и мне стоило некоторых усилий вспомнить происшедшее со мной.
В течение последующих долгих дней я оставался дома, выполняя всевозможные поручения Зигфрида; и начал чувствовать, что мною овладевают тоска и состояние, близкое к отчаянию. Мне казалось, что я нахожусь не месяц, а целую вечность на этом ужасном острове. Наконец, я не выдержал и заявил Зигфриду, что не могу вместе с Кором и Эской заниматься мытьем посуды и стряпней, что мне все это надоело и опротивело.
Старик сначала зашипел, но, вопреки моим опасениям, воздержался от репрессий, лишь пробормотал:
— Кажется, прав был брат Иозеф, говоривший, что тебя надо обесплодить. Надо будет придумать, что с тобой сделать. Пока же иди с Кором на гору испытуемых и принеси хворосту.
Я обрадовался возможности осмотреть новую часть острова и поспешил исполнить приказание.
Мы с Кором отправились по неизвестной еще мне тропинке, шли около часа и приблизились к высокому холму, покрытому довольно густым лесом и кустарником. Вскоре я услышал шум голосов, крики и визг. Когда мы подошли ближе, я убедился, что в лесу, находится несколько сот ребят и подростков в возрасте от восьми до пятнадцати лет.
Когда я показался на полянке, ребята уставились на меня глазами, полными любопытства и страха. Дети были совершенно голыми, у подростков обоего пола вокруг бедер шла повязка. Сначала мне показалось, что у всех ребят одинаково забитый и запуганный вид, однако, через некоторое время я пришел к выводу, что среди них имеется несколько категорий.
Меньшинство, — я насчитал их человек семь, — составляли мальчики с рыжими курчавыми волосами и маленькой головой и девочки с преждевременным физическим развитием, обладающие длинными рыжими волосами. И те, и другие поражали бессмысленным выражением лица и невероятно тупым взглядом. Они смотрели на меня, не мигая, и когда я отходил в сторону, поворачивали не только голову, но и все туловище. Некоторые из них стояли неподвижно, всунув палец в нос, другие чесали под мышками и ковыряли в ушах. Видно было, что другие ребята держатся от них на расстоянии.
Основную массу составляли дети или подростки различных типов и пигментации: встречались светловолосые и шатены, но явно преобладали темноволосые со смуглым цветом кожи и курчавыми волосами.
Меня удивило, что среди них крайне редко встречались долихоцефалы, но явно доминировали брахиоцефалы с поразительно круглыми головами. Я вспомнил, что у наших ребят, являющихся продуктом смешения самых разнообразных рас, очень часто встречаются продолговатые черепа. Здесь же, у племени, называющего себя арийским, круглый череп являлся правилом. Меня очень заинтересована эта антропологическая проблема, но для того, чтобы сделать какие–либо выводы, необходимо было больше видеть и знать. Я по существу не имел еще даже общего представления об острове и его жизни, в особенности же об его социальном устройстве.
Бегло осмотрев окружавших меня ребят, я начал приглядываться к отдельным лицам, и мне бросился в глаза подросток лет пятнадцати с энергичным и смелым выражением лица, смуглой кожей и стройным телом. Я услышал, что ребята называли его Угольфом и относились к нему, как к вожаку.
Вскоре Угольф отодвинул других ребят в сторону, подошел ко мне и пристально на меня посмотрел. Я чуть было с ним не заговорил, но вспомнил о законе, предписывавшем мне молчание, и сдержал себя.
К нам приблизилась группа подростков в пять человек. Они отличались от других ребят самоуверенным видом, у каждого в руках была короткая, но, видно, тяжелая дубинка. Один из них подошел быстрыми шагами к Угольфу и грубым голосом сказал:
— Ты опять, проклятый метис, призываешь к неповиновению! Давно тебя не секли. Скоро будет твоя очередь, и на празднике расы тебя сделают бесплодным.
Угольф сжал кулаки и закусил нижнюю губу.
В это время из толпы ребят отделился другой подросток лет четырнадцати со светлыми волосами на круглой большой голове. Он подбежал к подростку с дубинкой и закричал:
— Ты не смеешь бить Угольфа, он ничего не делал и не говорил.
— А, это ты Олаф? — сказал подросток. — Получай, — и ударил его дубинкой по голове.
Один из его спутников сунул два пальца в рот и издал пронзительный свист. Через три–четыре минуты прибежали два младших вождя в серых халатах, с плетьми в руках. Один из них ударил рукояткой плети по лицу Угольфа, так что тот облился кровью, другой начал избивать несколько подростков, видимо, заранее наметив свои жертвы.
Девушка–подросток лег пятнадцати, прижавшись к толстому дереву, горько плакала. Часть ребят пыталась скрыть свое негодование, зато некоторые с патологическим возбуждением наблюдали за сценой порки; другие сохраняли тупое спокойствие и невозмутимость, большинство же, руководимое чувством страха, спешило подальше укрыться.
Ко мне подошел один из младших вождей и грубо закричал:
— Убирайся! Здесь тебе нечего делать.
Тогда появился Кор и, низко сгибаясь, сказал:
— Вождь нас послал за хворостом.
Мы начали собирать сухие ветки, перевязали их веревками и двинулись в обратный путь.
Когда мы отошли несколько в сторону, из кустов кто–то меня потянул за одежду. Я оглянулся и увидел спрятавшегося в кустах Угольф а, который сказал:
— Я хочу с тобой говорить, приходи вечером, когда все будут спать.
Я не успел ему ответить, так как раздался какой–то шорох, и Угольф исчез. Мы продолжали наш путь, спускаясь вниз по тропинке. Я помогал Кору нести хворост, так как он с трудом тащил свою ношу. Наблюдая за ним и другими рабами, я убедился в том, что они были очень неплохие люди: добродушные и услужливые; женщины были, правда, крикливы и раздражительны.
Ночью, размышляя об острове, на который меня забросил несчастный случай, я пришел к некоторым обобщениям, правда, предварительного характера. В первую очередь я решил, что на острове Арии, очевидно, производится какой–то искусственный отбор по определенному признаку; далее, я установил наличие определенной иерархии; наконец, по–видимому, с рабами предварительно проделывается какая–то операция, так как среди детей и подросттков я не видел ни одного, похожего по внешности на Кора и его товарищей.
Вся власть несомненно принадлежала вождям, состав которых пополнялся путем отбора: подростки с дубинами, младшие вожди с плетью, арийские вожди со свастикой были, очевидно, звеньями одной и той же иерархической ступени.
По какому принципу, однако, производился этот отбор, мне оставалось неясным.
Далее, несомненно, что на острове преднамеренно выращивались определенного типа люди, которых я назвал микроцефалами, вожди же называли их самцами и самками. По–видимому, они являлись производителями, и от них происходило все детское население острова. В этом случае, однако, оставалось непонятным, почему среди детского населения преобладали люди другого типа и другой пигментации.
Проснувшись на другой день, я поспешил выкупаться в море и вернулся с волчьим аппетитом в пещеру. В этот день у моего старика опять собралось несколько вождей. Они громко разговаривали, и я услышал фразы:
— Брата Эрнеста убил Герман. Если бы он действительно сорвался со скалы, у него не мог бы быть раскроен череп; я убежден, что это рука проклятого Германа. Я узнаю его топор.
Я понял, что на острове произошло какое–то событие, и с любопытством ждал дальнейшего. Через час вожди во главе с Зигфридом вышли из пещеры и направились по тропинке к площадке, где заседало великое судилище. Я заметил, что они сняли металлические кольца, стягивавшие волосы, — очевидно, это должно было служить символом траура. Всклокоченные и растрепанные волосы не делали их лиц более привлекательными. Я, побуждаемый любопытством, догнал Зигфрида и тихо спросил, можно ли мне сопровождать его. Он сначала посмотрел на меня с подозрением, но потом пошептался с другим вождем и сказал мне:
— Иди.
Я шел в десяти шагах от вождей, стремясь не отставать от них. Вскоре я увидел площадку с огромным знаком свастики, остатками костров по концам ее и столбами в промежутках между ними.
Вожди уже собирались, шли они группами по четыре–пять человек. Через несколько минут на носилках принесли старика с посохом, которого называли вождем вождей. Его посадили на трон, стоявший в центре свастики.
Этот трон по форме напоминал седло и был обит пластинками из желтого металла, — возможно, это было золото; к этому седлу была приделана спинка, очевидно, для удобства восседающей на троне персоны. Вскоре показались четыре раба, несших носилки, покрытые серым покрывалом, на котором были нашиты большие черные знаки свастики.
Этот крест с согнутыми концами преследовал меня повсюду на острове. Мне начало казаться, что он всю жизнь мелькал у меня перед глазами.
Носилки опустили на землю, все вожди протянули правую руку, но ничего не произнесли. Я решил держаться в стороне и присел за камнем. Однако, один из вождей, сидевших рядом с Германом, меня заметил, протянул руку к тому, кто сидел на троне и сказал ему:
— Вождь вождей, что здесь делает этот проклятый метис, упавший на наш остров?
Часть вождей подняла крик: «Смерть ему!»
Тогда поднялся Зигфрид и сказал:
— Братья арийские вожди, я знаю закон лучше всех. Закон говорит, что на собрании вождей никто из непосвященных не может присутствовать, Чужеземец, однако, был на последнем судилище и остался жив. Я за всю свою долгую жизнь не помню случая, чтобы человек, привязанный к столбу, еще жил после этого. Значит, чужеземец уже является посвященным в наши тайны, почему бы ему не остаться и сегодня здесь?
Тогда встал Иозеф и возразил:
— Мы не допускаем сюда младших вождей, а для какого–то чужеземного пса делаем исключение. Пусть брат Зигфрид мне это объяснит.
— Ты прав, — сказал Зигфрид, — но можешь ли ты сюда позвать одного младшего вождя, чтобы другие его не закололи? А чужеземец один, он даже не сможет никому ничего сказать, так как ему запрещено говорить. Так говорит закон.
— Довольно, братья–вожди, — раздался голос старика с посохом. — Пусть чужеземец остается, за него отвечает брат Зигфрид. Мы должны заменить сегодня ушедшего в Валгаллу брата Эрнста кем–либо из числа младших вождей.
Герман поднялся и закричал:
— Я предлагаю Гагена — чистокровного арийца.
Я заметил, как Зигфрид при этом толкнул локтем Рудольфа, тот встал и заявил:
— Вождь вождей, пусть раньше брат Герман объяснит, почему у брата Эрнста, упавшего со скалы, череп расколот топором?
У Германа на губах показалась пена, он вскочил и, размахивая кулаком,прокричал:
— Эрнст разбился об острый камень, кроме того, он был развратник и предатель. Он нарушил закон расы.
После этого заявления обстановка начала раскаляться. Раздались угрожающие крики, замелькали кулаки.
Вождь вождей, однако, ударил посохом и закричал:
— Кто заменит брата Эрнста?
— Гаген, — раздался голос Германа.
— Гаральд, — закричали хором Зигфрид и сидевшие вокруг него вожди.
В этот момент Зигфрид обратился к восседавшему на троне:
— Раньше, чем решать, нужно выполнить то, чего требует старый закон. Пусть Герман подойдет к брату Эрнсту и тронет рукой его грудь.
Вождь вождей подумал и сказал:
— Это верно, так говорит закон.
Герман с явной неохотой приблизился к носилкам, поднял покрывало и положил руку на грудь убитого. Не успел он этого сделать, как несколько вождей закричало:
— Видите, показалась кровь, это убийца!
Другие в то же время кричали:
— Ложь! Крови нет!
Я видел, как в руках вождей заблестели мечи, и понял, что в такой обстановке я очень легко могу попасть под удар. Мне показалось даже, что один из приятелей Германа пристально на меня поглядывал, поэтому я счел благоразумным отправиться восвояси.
Часа через два в пещеру вернулся Зигфрид. У него по кисти правой руки стекали капли крови, лицо было в кровоподтеках. Я предложил ему свои услуги, промыл водой неглубокую рану в плече и забинтовал ее лоскутом материи. Воспользовавшись случаем, я спросил Зигфрида, что случилось. Он мне буркнул, что, кроме Эрнста, завтра будут сжигать еще одного вождя.
— Хуже всего, что проклятый Герман уцелел.
Я решил пока больше не расспрашивать, убедившись, что Зигфрид настроен не особенно разговорчиво.
Вечером, однако, когда мы уже легли, старик сказал мне:
— Расскажи, откуда ты прилетел и как у вас живут?
Я постарался описать Зигфриду в самых простых выражениях нашу жизнь, обстановку, людей, завоевания науки и техники, общий расцвет человечества. Я увлекся и забыл, с кем имею дело. Опомнившись, я посмотрел на Зигфрида и убедился, что он ничего не понял и смотрит на меня с недоумением, смешанным с презрением.
— Есть ли у вас вожди, рабы и самцы? — спросил он.
Я ответил отрицательно.
Тогда Зигфрид пробормотал:
— Выродки и метисы, — повернулся лицом к стенке и захрапел.
На следующий день я решил вечером пойти на холм, называвшийся горой испытуемых. Я сообразил уже, что испытуемыми на острове называют детей и подростков. Самому старшему из виденных мною на этой горе можно было дать шестнадцать–семнадцать лет. Мне очень хотелось встретиться с Угольфом и побеседовать с ним. Я поднялся по тропинке и стал бродить по холму, наблюдая жизнь испытуемых. Одни из них жили в дуплах деревьев, другие — в небольших пещерах, третьи — в неглубоких землянках.
Приближался вечер, последние лучи солнца освещали верхушку холма. Я шел очень осторожно, не желая наткнуться на кого–нибудь из вождей, так как даже подросток с дубинкой мог мне доставить неприятности.
Прошло около часу, и я собирался было уже возвращаться, как вдруг услышал за собой шорох, обернулся и увидел Угольфа.
— Я тебя жду уже третью ночь, — сказал он, — и почти не сплю. Идем.
Он схватил меня за руку и потащил в чащу кустарников. Я оцарапал себе руки и лицо. Наконец, мы остановились и сели.
— Слушай, — сказал он, — кто ты такой и как ты попал к нам?
Я, помня опыт с Зигфридом, рассказал Угольфу о себе и о нашей планете так, как говорят с маленькими детьми, но убедился, что Угольф многое понял. У него заблестели глаза и раскраснелись щеки.
— Значит, у вас нет вождей и рабов, у вас не делают людей бесплодными?
Я утвердительно кивнул головой и спросил:
— А кого у вас делают бесплодными?
— Кого? Меня, всех, кто не достоин быть вождями или самцами и самками. Вот меня хотят сделать бесплодным: за то, что я не повинуюсь.
— А женщин тоже делают бесплодными? — спросил я.
— С ними дело обстоит немного иначе. На празднике расы вожди берут себе в пещеру девушек и держат их там, сколько хотят, а потом отдают их Иозефу, и он делает их бесплодными, а вожди берут себе новых.
Угольф сжал кулаки и пробормотал:
— Пусть Иозеф попробует взять в пещеру Геллу!
Я тогда вспомнил девушку–подростка, плакавшую, когда младший вождь избивал Угольфа. По–видимому, это и была Гелла.