Он спустился на нижнюю палубу. Мужчина в белом халате склонился, над радиопередатчиком. У него была взлохмаченная коричневая борода, он был молод, с приятным лицом.
— В отсутствие мистера Грея, — сказал Деймон, — фильмом буду заниматься я. Я приказываю вам взяться за управление судном.
Бородатый мужчина гневно посмотрел на него.
— У меня есть свои дела! — возмутился он.
Хорошенькая евразийская девушка с плоским лицом вошла в помещение. На ней были синие джинсы и мужская рубашка навыпуск. Деймон знал, что это кинозвезда. Предполагалось, что она будет петь в фильме, но у нее оказался немелодичный хриплый голос. Деймон пришел в ужас, услышав се.
_ Что-то надо с ней делать, — сказал он мужчине с бородой.
— Оставьте меня в покое, — нетерпеливо оборвал его мужчина. — Разве вы не видите, что я занят?
— Я звонил брату, — сказал Оливер. Наступило утро следующего дня. Шейла спала в отдельной палате. Оливер — на диване в приемной. Кто бы из докторов ни проходил мимо, у всех был озабоченный вид. — Он спросил, сделали ли они артериограмму, чтобы определить источник кровотечения. Они ее сделали?
Шейла устало покачала головой.
— Он сказал, что вы должны предложить им ее сделать. Вы знаете, что это такое? — спросил Оливер.
— Нет.
— И я тоже.
Шейла кивнула.
— Я попробую. Не знаю, что вообще может принести ему пользу. Похоже, что врачи махнули на него рукой. Слава Богу, что есть медсестры, ни на минуту не оставляющие Роджера. Ночная дежурная сказала мне, что у него почти нет красных кровяных шариков, уровень гемоглобина упал до критической точки. Ему трудно дышать. Они думают, что начинается воспаление легких, и пытаются вентилировать легкие через трубку. Глаза по-прежнему открыты, но, похоже, что он не узнает меня.
Чуть погодя вошел Цинфандель с красными от недосыпа белками и нервно подергивающимся кончиком носа.
— Я уверен, миссис Деймон, что вам надо немного отдохнуть, или врачам придется заниматься и вами. Вы не принесете своему мужу никакой пользы, если подобным образом будете себя изматывать.
— Кровотечение у него по-прежнему продолжается? — спросила Шейла, пропустив его слова мимо ушей.
— Боюсь, что да.
— Пытались ли вы провести артериограмму?
Цинфандель с подозрением посмотрел на нее.
— Что вы знаете об артериограммах, миссис Деймон?
— Ничего.
— Вы говорили с другими врачами! — Тон у него был обвиняющим.
— Конечно, говорила. Я переговорю с тысячей других врачей, если решу, что один из них может спасти жизнь моему мужу.
— Что касается дела, — продолжал Цинфандель, — мы решили сегодня утром сделать артериограмму. — Он снова вернулся к своему спокойно-благожелательному, как у воспитателя детского сада, тону. — В ходе этой процедуры в артерию в паху вводится игла с катетером, который продвигается к месту предполагаемого повреждения. Затем вводится контрастный материал, делается рентгенограмма, и, если повезет, мы можем обнаружить источник беспокойства. Через катетер в артерию под давлением вводятся маленькие желатиновые пилюли — две, три, четыре, в зависимости от ситуации. Если кровотечение остановилось, мы должны понаблюдать несколько дней, обрело ли оно необратимый характер. Вам все ясно, миссис Деймон?
— Да, спасибо.
— Я не из тех врачей, — с гордостью сказал Цинфандель, — которые мистифицируют больных или их близких. Я всегда считал, что надо представлять положение дел таким, каково оно есть, пусть даже порой оно кажется ужасным.
— Я понимаю вас, — пробормотала Шейла.
— Как только я буду твердо знать, как идут дела, я сразу же сообщу вам. А тем временем, прошу вас, послушайтесь моего совета и отдохните немного.
— Еще раз спасибо.
Цинфандель выскочил из комнаты. Он обходил больницу по кругу, словно этот стремительный аллюр был единственным средством, способным остановить приближение смерти на том огромном пространстве, которое он старался держать под контролем.
— По моему мнению, он типичный сукин сын, — сказал Оливер, — но вроде в своем деле разбирается отменно.
— Да, — согласилась Шейла, — И если бы только он оперировал вместо другого…
Он находился в комнате с массивными стенами, в каком-то специальном помещении больницы. Напротив того места, где лежал, была ярко освещенная комната, там медсестры вместе с его друзьями, похоже, организовали вечеринку: они ели, пили и весело болтали друг с другом. Из нескольких кассетных проигрывателей постоянно доносилась мрачная похоронная музыка. Молодой врач сказал:
— Это подлинная находка. Я нашел ее сегодня. Эта музыка звучала на похоронах принца Альберта Бельгийского. Запись стоит двести долларов, но игра стоит свеч.
Он сказал или подумал, что обратился к Шейле, которая то появлялась, то исчезала в затуманенном сознании, но сейчас склонилась над ним:
— Скажи им, чтобы они прекратили эту чертову музыку.
В той же комнате рядом с ним лежал старик. Мускулистый молодой негр в рубашке с короткими рукавами, похожий на бывшего боксера, яростно лупил старика в грудь и в живот. Деймон знал, что старик умирает, и вот он умер. Деймон чувствовал — теперь очередь за ним, но руки его были крепко привязаны к кровати, и он ничего не мог сделать. Труп старика увезли на каталке, а молодой негр повернулся, и его обнаженные мускулистые руки обрушили на грудь Деймона град таких же безжалостных ударов. Время от времени негр прекращал избиение и брил его старомодной опасной бритвой. После каждого движения он приклеивал на щеку Деймона маленький кусочек пластыря, на котором писал шариковой авторучкой дату и время. Затем он снова принимался его избивать. Деймон не позволял себе кричать, смирившись с тем, что этот негр рано или поздно прикончит его.
Но в ярко освещенной комнате, напротив которой он лежал, раздался взрыв смеха и кто-то сказал:
— Мы вроде опоздали на вечеринку. Оттащите его куда-нибудь подальше до завтра.
Его несли, и он не знал, куда; веселые голоса остались где-то позади, и он был наедине с ярким светом, режущим глаза.
Шейла снова появилась над ним.
— Ты должна забрать меня отсюда, — сказал он, хотя как-то догадывался, что из его губ не вырывается ни единого звука.
— Дорогой мой, — как будто проговорила Шейла, — люди платят кучу денег, чтобы умереть именно в этой комнате.
— Во всяком случае, — беззвучно продолжал внушать он ей, — забери от меня этого черного человека. Он хочет убить меня. Они все хотят убить меня. Ты должна обратиться в полицию. Попроси Оливера позвонить в «Таймс». Он всех знает в газетах. И тебе тоже надо уходить. Они могут убить и тебя.
Шейла уплыла куда-то, а он попытался уснуть, но яркий свет мешал ему. На стене висели большие часы, они шли задом наперед, стрелки были в непрестанном движении. Они хотят, чтобы я окончательно спутал время, подумал Деймон, чтобы я не отличал дня от ночи. Это какая-то изощренная пытка.
— Говорить он не может, — сказала Шейла Оливеру, — но каким-то образом дал мне знать, что ему нужна ручка и листок бумаги. Артериограмма пока что сработала, и он крепнет. Во всяком случае, он уже может держать ручку и что-то сообщать. Разобрать, что он пишет, почти невозможно, но я догадываюсь — ему кажется, будто негр, работающий в отделении, хочет убить его. Негр разминает ему грудь, чтобы легкие могли освободиться от скапливающихся в них сгустков крови, проветривались и чтобы Роджер мог дышать. Но попробуй объяснить это человеку, который почти все время находится без сознания. Деймон никоим образом не расист, но, наверно, где-то внутри нас, на иррациональном уровне… — Она беспомощно пожала плечами. — Во всяком случае, я сказала дежурному врачу в реанимации, чтобы он убрал от Роджера этого медбрата. У него и так хватает причин для волнения. Выяснилось, что в первый же день они сделали ему двадцать шесть переливаний. Никто не понимает, как он еще жив. Почки окончательно отказали. Они решили подключить его к гемодиализу, но врач не сможет приступить к работе раньше завтрашнего утра. И еще хотят извлечь трубку у него изо рта и сделать трахеотомию, чтобы окончательно не погубить его голосовые связки. — Ее тон обрел горькую иронию, — Они все я;е считают, что у него есть шанс выжить, и хотят, чтобы он мог об этом рассказывать. Но специалист, занимающийся этим, появится не раньше понедельника, то есть только через четыре дня, и, мол;ет быть, уже будет поздно. Газеты полны историй о врачах, которые делают подобную операцию при помощи перочинного ножа на полу ресторана, когда кто-то подавился куском бифштекса. А они даже не могут договориться о том, как называется эта операция. Один врач говорит — трахеотомия, а другой считает, что это трахеостомия. — Шейла с изумлением покачала головой. — Так важно название! Прибавить или убрать одну букву «с» — и может измениться весь смысл. Откуда мне знать? Сейчас я думаю, что в молодости я должна была изучать медицину вместо детской психологии. Тогда, наверно, я могла бы разобраться в этом огромном, и{утком больничном механизме.
Оливер молча слушал ее тирады. Несколько раз он заходил посмотреть на Деймона и разговаривал с некоторыми молодыми врачами и с симпатичными сестричками, и, так как его тревожило состояние Роджера, он был склонен верить, когда ему объясняли, что если Деймон переяшл первые несколько трудных дней, то скорее всего постепенно пойдет на поправку. Когда общался с братом, что делал ежедневно, брат неизменно уверял его, что врачи знают свое дело. Оливер чувствовал, что Шейла держится из последних сил. Она заметно потеряла в весе, и ее неизменно блестящие, аккуратно причесанные волосы теперь имели жалкий вид, а лицо осунулось до бритвенной остроты. Раньше она была немпогословна, а ее нынешние бессвязные длинные речи наводили на пугающую мысль, что характер, не выдерживая напряжения, рассыпается на отдельные фрагменты. Он хотел бы набраться смелости и сказать, что и для нее и для Деймона было бы лучше, если бы она покинула больницу на два-три дня: атмосфера реанимационного отделения действовала на нее убийственно. Но чувствовал, что не может выдавить из себя эти слова. Шейла воспримет их как его попытку оправдать свое бегство. Она проводила в приемной почти круглые сутки, иногда подремывая на стуле, но поминутно бегая в палату Деймона, чтобы убедиться, не хочет ли он ей что-то сказать. Это было правдой, что она оставалась единственным связующим звеном с миром, с которым Роджер не хотел терять связи, потому что только она могла разбирать его каракули на листке бумаги. Теперь он страдал от жажды и постоянно выводил слово «вода». Доктора и сестры говорили, что он получает достаточно жидкости внутривенно, а через трубку ему поступает в желудок питательная смесь на полторы тысячи калорий в день. Ему нельзя пить, потому что все, что будет воспринято через рот, попадет в его измученные и изрезанные легкие. Как-то раз она попыталась дать ему прохладную сладкую жидкость, но он тут же выкашлял ее обратно. Шейла выжала апельсиновый сок на тампон, смазанный глицерином, и смочила им его пересохшие губы. Он улыбнулся или попытался улыбнуться, будто острота сока хоть на несколько секунд дала ему иллюзию утоления жажды.
— Все это забудется, — Оливер искал слова, которые могут ее успокоить, — как только он выйдет отсюда. Все сестры говорят это.
— Пытка, — Шейла словно не слышала его. — Он про» должает писать одно слово — пытка — прежде чем напишет что-то еще. — Она вытащила из сумочки клочок бумаги, буквы на котором показались Оливеру следами какой-то странной птицы на песке. — Убирайтесь отсюда. Можете убираться. Уходите отсюда. Вы должны уйти.
Позвоните юристу. О… это вам, Оливер. Он знает номер. Повестка. Хабеас корпус. Тюрьма.
— Сестры говорили мне, что то же происходит со всеми, — сказал Оливер. — У них даже есть название. Синдром РЛ — реанимации.
— Они уже вас охмурили! — набросилась на него Шейла. — Они считают, что приручили вас. Я вижу, что вы пьете с ними кофе, ходите покупать сандвичи. На чьей же вы стороне в таком случае?
— О Господи, Шейла, — устало сказал Оливер.
Шейла глубоко вздохнула.
— Простите, Оливер. Простите меня. Я и сама не понимаю, что несу в эти дни.
— Забудем ото, — он потрепал ее по руке.
Через комнату прошел врач, и Шейла с надеждой посмотрела на него. Доктор не обратил на нее внимания и зашел в конференц-зал, где обычно собирались все медики, чтобы обсудить отдельные случаи и выслушать указания.
— Он выглядит сущим скелетом, — тихо сказала Шейла. — Все кости на лице видны. Невозможно представить, что такие руки, такие сильные мужские руки, смогли так быстро высохнуть. Похоже, что он теряет по пять фунтов в день. Словно постепенно исчезает у меня на глазах.
Глава двадцатая
Четверо в масках тащили его в пещеру. И хотя по было сказано ни слова, он знал, что глава их — Заловски. Пещера, высеченная в скале, была обширной и вместительной, с высокими сводами. Он не шевелился. Очутившись в пещере, увидел вырубленный из камня саркофаг, предназначенный для него, и понял, что похоронят его не в одиночестве. Прислонившись к степе, казавшаяся очень высокой, с гордой королевской осанкой, закутанная в ниспадающую розовую мантию, с рассыпанными по плечам волосами, освещенная багровым светом, неподвижно, как мертвая, стояла его жена. Он только не помнил, как ее зовут. Коппелия была единственным именем, которое приходило ему на память, и он в раздражении повторял его снова и снова. Затем возникло имя Корнелия, но знал, что и оно неверно.
Почувствовав резкую боль в руке, он проснулся или почти проснулся. Пещера исчезла вместе с фигурой, залитой багровым светом, он вспомнил, что жену зовут Шейла, она жива. Он же преисполнен благодарности к неловким рукам доктора, который старается взять у него кровь из вены, а боль от уколов мешает спать. Это был тот самый доктор с всклокоченной бородой, которого он старался назначить капитаном судна, когда ему казалось, что они в плавании. Только сейчас Деймон не мог передвигаться по палубам, потому что недвижимо лежал внизу со связанными руками. По-прежнему перед глазами были неправильно идущие часы, которые обманывали его. Глупая попытка одурачить его, чтобы не спал. Попытался заставить себя почти разборчиво написать слово «спать» на желтом листке бумаги. Кто бы ни дежурил рядом с ним, первой его обязанностью было не давать, ему спать. В глаза все время било яркое неоновое сияние. Он уже не помнил, как выглядит дневной свет.
Его постоянно тыкали иглами, чтобы взять или дать кровь. Вены были изранены, большинство врачей не могли сразу ввести иглу, его руки и ноги были в черно-синих кровоподтеках от беспрестанных попыток, и он от всего сердца проклинал доктора Цинфанделя, потому что всякий раз, как тот появлялся, то приказывал или брать у него анализ, или готовить переливание крови.
Казалось, что каждый, кто заступал на дежурство, получал право качать из него кровь или подсоединять трубки для внутривенного вливания, и он был искрение благодарен тем, кто с инстинктивным умением мог сразу же попасть в его измученные вены. К сожалению, он не знал их имен.
Объединенные отряды врачей все время проявляли к нему интерес, и каждый из них включал то одного, то другого специалиста из соответствующих паршивых медицинских учреждений или с кафедр. Врачи по его легким, его почкам, его горлу, куда были засунуты трубки в то место, где проводилась трахеотомия, по глубоким пролежням, которые надо было снова и снова промывать и перебинтовывать. Мочился он через катетер, не всегда успешно, и мечтал о том времени, когда с наслаждением позволит себе нормально помочиться и спокойно сесть на унитаз. Он был наг, и с ним обращались как с куском мяса, и он жил, если это вообще можно назвать жизнью, в ощущении постоянного унижения.
Сестры продолжали мять его грудь, чтобы он мог выхаркивать скапливающиеся сгустки мокроты в легких. Негр держался от него в стороне, но Деймон видел, что он шныряет по коридору, лишь дожидаясь своего часа. Деймон еще раз предупредил Шейлу о нем и написал ей умоляющую просьбу обратиться в полицию, пока на поздно.
Как-то днем или ночью он услышал отдаленный звук полицейской си репы и с торжеством подумал, что послание, переданное через жену, наконец достигло цели. О и видел, как засуетились врачи и сестры и бросились из помещения, оставив в нем только негра, который подошел к его постели и сказал:
— Они думают, оставив меня здесь, что я тут же покончу с тобой. Ошибаются! Но если вы, мистер, думаете, что вам удастся ускользнуть от меня, вы тоже ошибаетесь. — И тогда Деймон понял: черный человек — агент Заловски, внедренный в госпиталь, чтобы завершить начатое им гнусное дело.
Затем негр сел ему на грудь и стал прилаживать к голове провода и динамитную шашку.
— Как только они войдут в дверь, эта штука взорвется. И ты вместе с ней.
Деймон чувствовал ледяное спокойствие и удовлетворение от того, что умрет так скоро.
Завершив свою работу, негр спрыгнул с груди и исчез, а Деймон остался один во внезапно наступившей тишине; свет начал постепенно ослабевать, а все приближающийся звук сирены стихать, пока совсем не смолк, и вокруг стало абсолютно тихо.