– Что у тебя такой мрачный вид, Норб?
– Собираются закрыть Бен-Гурион, – ответил Стайнер.
– Ну и хорошо. Зачем нам эти ублюдки на Марсе – они служат плохой рекламой.
– В некотором отношении я согласен с тобой.
– Это как те дети, родившиеся в шестидесятые с тюленьими плавниками из-за того, что их родители пользовались немецким лекарством. Надо было всех их уничтожить. Когда вокруг масса здоровых нормальных детей, зачем тратить время на таких выродков? Если бы у тебя был ребенок с лишней парой рук или вообще без рук, ну ненормальный, неужели ты захотел бы, чтобы он жил с тобой?
– Нет, – откликнулся Стайнер. Он не стал говорить, что брат его жены на Земле был ластоногим: он родился без рук, но научился пользоваться превосходными протезами, сделанными для него канадской фирмой, которая специализировалась в этой области.
Он ничего не сказал толстому человечку, он пил пиво и смотрел на ряд бутылок перед собой. Ему не нравился этот человек, и он никогда не рассказывал ему о Манфреде. В нем глубоко укоренились предрассудки, и этим он не сильно отличался от других. Так что Стайнер не мог его в чем-либо обвинять, он просто ощутил усталость, и ему не хотелось продолжать обсуждение этой темы.
– Это было только начало, – продолжил владелец ресторана. – Я имею в виду младенцев шестидесятых. А теперь они, наверное, и в Бен-Гурионе – не знаю, я там никогда не был, и ноги моей там не будет.
– Ну как они могут быть в Бен-Гурионе? – возразил Стайнер. – Они не относятся к аномалиям; аномалия – это то, что существует в единственном числе.
– Да, я понимаю, – согласился его собеседник. – И все же, если бы их вовремя уничтожили, у нас не было бы таких мест, как Бен-Гурион. Потому что, на мой взгляд, между теми монстрами шестидесятых и всеми уродами, рожденными как бы от воздействия радиации, существует прямая связь, ведь все зависит от мутации генов, верно? Так что думаю, здесь нацисты были правы. Они еще в тридцатых поняли необходимость вырвать с корнем генетически низшие нации, они знали…
– У меня сын… – начал Стайнер и тут же оборвал себя. Он понял, что проболтался. Толстяк смотрел на него круглыми глазами. – У меня там сын, – наконец продолжил Стайнер, – и значит он для меня ничуть не меньше, чем твой для тебя. Я знаю, что со временем он снова вернется в общество.
– Позволь, я поставлю тебе выпивку, Норберт, – пробормотал толстяк, – чтобы загладить свои слова, то есть я хочу сказать, что очень виноват.
– Если закроют Бен-Гурион, это будет страшное несчастье для всех, у кого там дети. Я не перенесу.
– Понимаю тебя. Я понимаю, что ты чувствуешь.
– Если ты понимаешь, что я чувствую, значит, ты умнее меня, – заметил Стайнер, – потому что я ничего не могу понять. – Он поставил пустой стакан и слез с табуретки. – Я больше не хочу пить. Прости, мне пора. – И он поднял свои тяжелые чемоданы.
– Ты так давно бываешь здесь, и мы столько раз говорили об этом лагере, и все это время ты скрывал, что у тебя там сын… Ты был не прав. – Теперь толстяка охватило раздражение.
– Почему не прав?
– Черт, да если б я знал, я не стал бы говорить такого! Ты безответственный человек, Норберт, ты мог сказать мне, но умышленно промолчал. Мне это не нравится. – Лицо его покраснело от негодования.
Стайнер вышел из бара.
– Сегодня не мой день – проговорил он вслух. «Со всеми поругался, придется в следующий приезд просить прощения… если следующий приезд вообще будет. Да нет, конечно, я приеду сюда – от этого зависят мои дела. Да и в Бен-Гурион нужно зайти – другого выхода нет».
И вдруг его осенило: проще всего покончить с собой. Эта мысль всплыла в голове в совершенно законченном виде, словно всегда там была, всегда являлась составной его частью. И легко выполнимо – разбить вертолет. «Как я устал быть Норбертом Стайнером. Я не хочу быть Норбертом Стайнером, не хочу быть дельцом черного рынка и никем другим не хочу быть. Какой смысл продолжать жить? Я ничего не умею делать руками – ни починить, ни сделать ничего не могу, не умею думать, я – простой торговец. Я устал от насмешек жены из-за того, что не могу наладить наш водопровод, я устал от Отто, которого пришлось нанять потому, что я беспомощен даже в собственном бизнесе».
«Да и зачем ждать возвращения в вертолет?» – подумал он. Навстречу ехал огромный автобус с потускневшими от песка боками – он только что пересек пустыню и въезжал со своими пассажирами в Новый Израиль. Стайнер поставил чемоданы и бросился наперерез автобусу по проезжей части.
Автобус загудел, заскрежетали тормоза. Транспорт начал останавливаться, а Стайнер несся вперед, закрыв глаза и опустив голову. И лишь в последний момент, когда из-за оглушительного рева невыносимо заломило уши, он открыл глаза: перед ним мелькнул водитель автобуса, изумленно смотревший на него, затем рулевое колесо и номер на фуражке водителя. А потом…
В солярий Бен-Гуриона до мисс Милх донеслись звуки сирен, и она замерла, оборвав на середине танец Сахарной Головы из балета Чайковского «Щелкунчик», который играла детям на рояле.
– Пожар! – закричал один из мальчуганов, подбегая к окну. За ним бросились остальные.
– Нет, мисс Милх, это «скорая помощь», – заметил другой, стоя у окна.
Мисс Милх продолжила игру, и дети под звуки музыки вернулись на свои места.
Манфред стоял в стороне, не обращая внимания на музыку, опустив голову; выражение его лица было задумчивым. Когда вой сирен стал особенно громким, он на мгновение поднял голову. Мисс Милх, заметив это, замерла в изумлении и поспешно произнесла про себя молитву. Мальчик слышал! Она с вдохновением доиграла Чайковского несколько громче, чем обычно. Врачи правы – именно через звук возможен контакт с мальчиком.
Манфред медленно подошел к окну и выглянул наружу: он скользил взглядом по зданиям и улицам, лежащим внизу, пытаясь отыскать источник звука.
«Не так уж все безнадежно, – подумала мисс Милх. – Поскорей бы сообщить его отцу. Значит, мы никогда не должны терять надежду».
И она снова заиграла громко и радостно.
Глава 4
Когда полицейский вертолет опустился перед домом Стайнеров, Дэвид Болен строил дамбу из сырой земли на краю огорода под жарким марсианским солнцем. Мальчик сразу понял: что-то случилось.
Из вертолета вышел полицейский в синей форме и блестящей каске и направился по дорожке к дверям дома Стайнеров. Навстречу ему выбежали две маленькие дочки Стайнеров, и он поздоровался с ними, потом обратился к миссис Стайнер и исчез в доме, закрыв за собой дверь.
Дэвид вскочил на ноги, перепрыгнул канаву, миновал грядки, где миссис Стайнер безуспешно пыталась выращивать анютины глазки, и за углом дома неожиданно наткнулся на одну из дочек Стайнеров: абсолютно бледная, она стояла неподвижно, теребя стебелек травинки. Вид у нее был такой, словно ее вот-вот стошнит.
– Эй, что случилось? – спросил Дэвид. – Зачем к твоей маме приехал полицейский?
Девочка бросила на него испуганный взгляд и убежала.
«Похоже, я знаю, в чем дело, – подумал Дэвид. – Мистер Стайнер арестован за что-то противозаконное. – Он стал подпрыгивать от возбуждения. – Интересно, что он сделал». Потом повернулся, бросился обратно, еще раз перепрыгнул канаву и наконец распахнул дверь своего дома.
– Мам! – позвал он, перебегая из комнаты в комнату. – Эй, помнишь, вы с папой говорили, что мистер Стайнер нарушает закон, ну, в смысле своих дел? Так знаешь, что случилось?
Но матери нигде не было. «Наверно, ушла в гости», – подумал мальчик. Например, к миссис Хинесси, которая жила к северу по каналу. Его мать часто ходила в гости – пила кофе с соседками и обменивалась сплетнями. «На этот раз они пропускают действительно кое-что стоящее», – решил про себя Дэвид и, подбежав к окну, выглянул наружу, чтобы самому что-нибудь не пропустить.
Полицейский с миссис Стайнер уже вышли на улицу и медленно направлялись к вертолету. Миссис Стайнер прижимала к лицу большой носовой платок, а полицейский обнимал ее за плечи, словно был ее родственником или еще кем-нибудь из близких. В полном изумлении Дэвид смотрел, как они залезают в вертолет. Девочки Стайнеров со странным выражением на лицах стояли в стороне. Полицейский отошел от вертолета и обратился к ним, потом снова двинулся к вертолету и тут заметил Дэвида. Знаками он попросил Дэвида выйти на улицу. Мигая от яркого солнца, мальчик вышел из дома и несмело приблизился к полицейскому, который стоял в своем сверкающем шлеме, в нарукавной повязке и револьвером на боку.
– Как тебя зовут, сынок? – с акцентом спросил полицейский.
– Дэвид Болен. – Колени у Дэвида дрожали.
– Мама или папа дома, Дэвид?
– Нет, я один.
– Когда придут твои родители, попроси их присмотреть за девочками Стайнеров, пока не вернется миссис Стайнер. – Полицейский включил мотор, и лопасти винта начали вращаться. – Не забудешь, Дэвид? Ты все понял?
– Да, сэр, – откликнулся Дэвид, замечая, что повязка у полицейского синего цвета, – это означало, что он швед. Дэвид разбирался во всех опознавательных знаках, которые носили разные службы Объединенных Наций.
«Интересно, какую скорость может развить полицейский вертолет, – начал прикидывать он. – Похоже на специальную скоростную службу… хорошо бы полетать на таком». Дэвид больше не боялся полицейского и готов был поговорить с ним еще, но вертолет уже оторвался от земли, и вихрь воздуха, поднявший песчаную пыль, заставил Дэвида отвернуться и закрыться рукой.
Четверо девочек стояли молча, сбившись в кучку. Старшая плакала – слезы беззвучно сбегали по ее щекам. Младшая, которой было всего три года, робко улыбалась Дэвиду.
– Хотите помочь мне строить дамбу? – окликнул их Дэвид. – Пошли! Полицейский сказал, что можно.
Подумав, младшая девочка тронулась за ним, ее примеру последовали остальные.
– А что сделал ваш папа? – спросил Дэвид старшую. Она была старше его, ей было уже двенадцать. – Полицейский сказал, что ты можешь не скрывать, – добавил он для убедительности.
Но девочка ответила ему лишь безразличным взглядом.
– Я никому не стану рассказывать. Честное слово.
Сильвия Болен услышала дневные новости по радио, загорая на увитом плющом патио Джун Хинесси, где они потягивали с ней холодный чай и сонно беседовали.
– Послушай, это не ваш сосед? – приподнявшись, поинтересовалась Джун.
– Тс-с-с, – оборвала ее Сильвия, прислушиваясь к диктору. Но, кроме краткой информации, ничего не последовало: Норберт Стайнер, торговец диетическим питанием, покончил жизнь самоубийством на улице Нового Израиля, бросившись под автобус. «Да, тот самый Стайнер, наш сосед», – поняла Сильвия.
– Как ужасно, – садясь и застегивая бретельки своего купальника в горошек, заметила Джун. – Я видела его всего пару раз, но…
– Отвратительный тип, – откликнулась Сильвия. – Ничего удивительного, что он сделал это. – И все же она чувствовала, как ее охватывает ужас. Невозможно поверить!.. – С четырьмя детьми – он оставил ее одну с четырьмя детьми. Разве это не ужасно? Что теперь с ними будет? Они же совершенно беспомощны.
– Я слышала, он вел дела на черном рынке, – заметила Джун. – Ты знала? Может, его вынудили.
– Пойду, пожалуй, домой, наверное, миссис Стайнер требуется помощь, – сказала Сильвия. – Может, надо присмотреть за детьми.
«Неужели в этом виновата я? – спрашивала она себя. – Неужели он сделал это из-за того, что я отказалась дать им сегодня утром воды? Очень может быть, ведь он еще не уехал на работу и был дома. Так что, возможно, виноваты мы, наше отношение к ним… разве кто-нибудь из нас относился к ним по-настоящему хорошо? Но они всегда так противно скулили, всегда просили помочь, попрошайничали, брали в долг… как можно было их уважать?»
Войдя в дом, Сильвия переоделась в спальне, натянув брюки и футболку. Джун Хинесси последовала за ней.
– Да, ты права, – согласилась Джун, – мы все должны им помочь. Интересно, останутся они здесь или вернутся на Землю. Я бы вернулась. Я и сейчас готова вернуться, здесь так скучно.
Взяв сумку и сигареты, Сильвия попрощалась с Джун и поспешила вдоль канала к своему дому.
Задыхаясь, она примчалась как раз в тот момент, когда на горизонте исчезал полицейский вертолет. «Это они поставили ее в известность». На заднем дворе Дэвид играл с четырьмя девочками.
– Они забрали миссис Стайнер с собой? – крикнула она ему.
Мальчик тут же вскочил на ноги и в возбуждении подбежал к ней.
– Мама, она улетела. А я приглядываю за девочками.
«Этого-то я и боялась», – подумала Сильвия.
Девочки медленно и вяло копались в мокрой жиже, никто из них не поднял глаз и не поздоровался с ней. Они казались пришибленными – несомненно, это было следствием шока, который вызвало известие о смерти их отца. Только младшая проявляла какую-то оживленность, но она, вероятно, и не могла понять, что произошло. «Смерть этого человека уже затронула окружающих, – подумала Сильвия, – и холодок ее распространяется. – Она почувствовала его и в собственном сердце. – А ведь мне он даже не нравился».
Вид четырех девочек поверг ее в дрожь. «Неужели я должна заниматься этими вялыми, толстыми, недоразвитыми детьми?.. Не хочу!» – сметая в сторону все доводы, рвался ответ. Ее охватила паника, так как было очевидно, что выбора нет; уже сейчас они играли на ее участке, в ее саду – они уже были у нее.
– Миссис Болен, можно мы возьмем еще немного воды для нашей дамбы? – с надеждой спросила младшая.
«Вода, все время вода, – подумала Сильвия. – Все время попрошайничают, словно иначе не могут». Она не ответила и вместо этого обратилась к сыну:
– Пойдем в дом, я хочу поговорить с тобой.
Они вместе вошли в дом.
– Дэвид, по радио сообщили, что их отец погиб. Именно поэтому сюда прилетела полиция и забрала миссис Болен. Нам придется немного помочь. – Сильвия тщетно попыталась улыбнуться. – Как бы плохо мы ни относились к Стайнерам…
– Я хорошо к ним отношусь, мама – перебил Дэвид. – А почему он погиб? Сердечный приступ? На него напали дикие бликмены?
– Неважно, как это произошло. Сейчас нужно подумать, что мы можем сделать для этих девочек. – В голове было абсолютно пусто, ни единой мысли. Ясно одно: она не хочет видеть этих девочек рядом. – Так что мы должны сделать?
– Организовать им ленч? Они сказали мне, что еще не ели: их мама как раз собиралась готовить.
Сильвия вышла из дома.
– Я собираюсь приготовить ленч, девочки, для тех, кто захочет. У вас дома. – Она немного подождала и направилась к дому Стайнеров. Когда она оглянулась, за ней шла лишь младшая.
– Нет, спасибо, – ответила старшая, давясь слезами.
– Вам всем хорошо бы перекусить, – заметила Сильвия, но в душе ощутила облегчение. – Пойдем, – обратилась она к младшей. – Как тебя зовут?
– Бетти, – робко ответила девочка. – Можно мне бутерброд с яйцом? И какао?
– Посмотрим, что там есть, – откликнулась Сильвия.
Пока девочка ела бутерброд, запивая его какао, Сильвия воспользовалась возможностью осмотреть дом. В спальне она наткнулась на предмет, очень ее заинтересовавший. Это была фотография мальчика с темными волосами и огромными блестящими глазами. Сильвия подумала, что он похож на какое-то фантастическое существо из другого мира, божественного, но и более страшного, чем наш.
Принеся фотографию на кухню, она спросила маленькую Бетти, кто этот мальчик.
– Мой брат Манфред, – с набитым ртом ответила Бетти и тут же принялась хихикать. Долетавшие среди этого хихиканья до Сильвии слова дали ей понять, что девочкам не разрешалось рассказывать кому-либо о своем брате.
– А почему он не живет с вами? – мучимая любопытством, поинтересовалась Сильвия.
– Он в лагере, – ответила Бетти. – Потому что не умеет разговаривать.
– Ай-ай-ай, – откликнулась Сильвия и подумала: «Конечно, в лагере, в Новом Израиле. Неудивительно, что девочкам запрещено говорить о нем: он – аномальный ребенок». Это опечалило ее. Трагедия в доме Стайнеров – а она даже не догадывалась. И именно в Новом Израиле мистер Стайнер покончил жизнь самоубийством. Наверняка он ездил к своему сыну.
«Значит, это не имеет никакого отношения к нам», – решила Сильвия, возвращаясь в спальню, чтобы поставить фотографию на место. Стайнера вынудили к самоубийству личные причины. Она почувствовала облегчение.
«Странно, – пришло ей в голову, – что когда слышишь о самоубийстве, первая реакция – чувство вины. Если бы я поступила не так, а этак… я бы могла предотвратить это. Я виновата». Но в данном случае все не так, совсем не так: она была совершенно чужой для Стайнеров, не имела никакого отношения к их реальной жизни и только вообразила в невротическом приступе свою вину.