Указания опера Миша выполнял, работал на совесть. Хотя, отметить надо, если и забирали кого–нибудь из Мишиного окружения, то красиво, наводкой не пахло, осведомителя милиция не подставляла. Более того: устранялись порой опасные конкуренты, перебивавшие Мише игру. И росла Мишина клиентура, росло влияние; рос штат шестерок, работавших на Мишу за свой процент, а шестерок за самодеятельность Миша тоже тюремным сроком мог наказать: и за нечестность, и за лень, да и вообще в зависимости от настроения… Одно удручало Мишу: растаяла мечта о заграничной жизни, которую он лелеял едва ли не с малолетства, а заработанные тысячи постепенно теряли смысл. Он поднялся над бытием простых трудяг, но — как?!вися на ниточке между готовыми сомкнуться ножницами, причем ниточка была ниточкой именно что для ножниц, для него же она представляла собою стальной трос, спеленавший его намертво.
Может, все было бы ничего — гуляй, пей, пользуйся дарованной тебе неприкосновенностью, не отказывая себе ни в чем, но Мише мешало прошлое — то прошлое, в котором был облеченный властью отец, несостоявшееся будущее дипломата, а там кто ведает — посла; а из послов с таким–то папой и дедом еще выше…
Въелась в Мишу песенка: «Все выше и выше, и выше…» Жил он ей, его семьи эта песенка была, да вот выше — не вышло. К потолку привесили. А песенку спетую осмеяли и забвению предали, как пережиток известной эпохи.
Лучший Мишин деловой дружок Боря Клейн умудрился в Америку съехать и теперь по надежному каналу, через одного из фирмачей, клиента Марины, перебрасывал Мише письма, призывая к контрабандным операциям и выражая готовность к любому совместному предприятию. Миша писал другу ответные депеши, однако свойства общего, ибо почвы для кооперации не видел.
За границу Боря удирал в спешке, буквально из–под ареста, а потому остался Михаил хранителем его дензнаков, нескольких бриллиантов и дачи в Малаховке, записанной на чужое имя.
Миша остро Борису завидовал. И даже попытался однажды слукавить с милицейскими, выскользнуть из тисков, попросив сестру Марину свести его с невестой какой–нибудь заморской, и вроде нашлась шведка одна разбитная, и брала шведка за фиктивный брак всего–то пять тысяч в «гринах», но пронюхали. Незамедлительно заявился Дробызгалов, сказав:
— Что, корешок, на измену присел? Не шути шуточек, Мордаха. С ножом в спине ходишь. И всадят нож по рукоять. Устроится легко, понял? И тот киллер, кто всадит перо в стукача с превеликим своим блатным удовольствием, тут же, родной, на вышак и отправится. Все согласовано будет, рассчитано. Так что…
Вскоре Марина укорила брата:
— Чего ж ты? Струхнул? Зря! Такую телку тебе поставила… Глядишь, и любовь бы получилась потом большая и искренняя… А?..
— Не, — сказал Миша. — Кто я там? Прикинул — не! К тому ж деда на кого оставить? Он же из запчастей состоит…
— То есть?
— Челюсть искусственная, протез, очки, слуховой аппарат…
— Ну и шуточки у тебя…
— Не шуточки, грустный факт. Так что заграница временно откладывается.
— Тогда — набивай зелененьких, — сказала сестрица. Чтобы там сразу в рантье… А шведок еще найдем. Правда, цены могут вырасти…
— Утроим усилия, — откликнулся Миша.
Исподволь понимал он, что не жизнь у него, а существование в замкнутом круге противных до тошноты привычек, обязательств и вычисляемых за десять шагов вперед коллизий. Коллизий ли? Так, мелких приключений, а если и неприятностей — то типа венерической болезни или же возврата бракованной аппаратуры возмущенным клиентом, которая после ремонта снова пускается в реализацию… Здоровьем Миша отличался изрядным, мафия и милиция были хотя и не союзниками ему, однако и не врагами, а потому перемены порядка вещей он не желал, ибо не худший то был порядок, а к лучшему стремиться считал он в ту пору идеализмом, дорожа тем, что имел, и стремясь иметь больше и больше…
Так что сначала было «выше», а после это самое «больше». И второе представлялось куда надежнее первого.
…Стабильность сытого бытия рухнула, как всегда, внезапно. Попал Миша Аверин в долги к Груше — крупному квартирному вору, у которого взял на выкуп товара изрядную сумму и, хотя долг возвратил полностью, протянул с его отдачей лишние три дня, за что уголовник потребовал проценты. Однако — не деньгами.
— Мы люди свои, — мирно сказал Груша Мордашке, — так что «фанеры» не надо, а сдай богатого фраера. Наколка на хату, и мы в расчете.
Информацию о таком предложении Аверин передал Дробызгалову немедленно. И порешили: предложение принять. Милицейскому начальству гуляющий на свободе Груша надоел, так что перпектива прихватить его на горяченьком, да еще и с подручными представлялась заманчивой. Оставалось лишь выбрать подходящую квартирку и продумать детали «отмаза» от подозрений со стороны уголовников для Михаила.
Кандидатуру для ограбления наметил он же, предложив в жертву некоего Петю–Кита, своего конкурента по бизнесу. Накануне Петя–Кит выкупил партию часов «Ролекс», искусно подделанных под внешний вид оригинальных изделий. Часов было около двухсот штук, статья о спекуляции вполне проходила, а для воров такой товар тоже представлял немалый интерес. Так что в итоге операции Груша со своей командой привлекался бы к ответственности за кражу с проникновением в жилище, а Кит уплывал бы за спекуляцию в дальние океаны… Наводка с «Ролексом» Грушу вдохновила, однако он потребовал, чтобы наводчик участвовал в деле.
План «отмаза» такого поворота событий не предусматривал. Михаил уперся, но под ножом бандитов согласился.
— Вдруг мы запамятовали чего, вдруг не то заберем, дружелюбно объяснил ему Груша. — Боишься? Хорошо. Десять процентов товара — твои. Нет? Ладно, я добрый. Будешь в общей доле.
Вход в квартиру Пети–Кита преграждала стальная дверь с сейфовым змком. Ворам пришлось на веревках спускаться с крыши на балкон девятого этажа. Квартиру ограбили, но на улице началась операция захвата, прошедшая крайне удачно. Группу взяли с поличным, оперативники артистично, пусть и экспромтом, сымитировали побег с места преступления наводчика Мордашки, но… кто знал, что на одном из уголовников висело дело, расследуемое прокуратурой? Потянулись нити, началось копание в подробностях, и — выплыл факт присутствия некоего Михаила Аверина при ограблении квартиры спекулянта… В этот факт, как оголодавший бродячий пес в кусок парного мяса, вцепился дотошный молоденький прокурорчик, требуя у Дробызгалова непременной выдачи соучастника. И хотя оперативный уполномоченный оьъяснял, что, мол, это свой человек, внештатник, так сказать, чинушу переубедить не мог. Прокурор металлическим голосом чеканил, что имеет относительно «внештатника» конкретную информацию, из которой явствует будто тот — ни кто иной, как профессиональный спекулянт, вращающийся в среде организованной преступности, среди махровых бандитов, причем — под странной, знаете ли, опекой милиции…
Начальство Дробызгалова ссориться с прокуратурой не желало, также решив, что агенту Мордашке полезно бы попариться в зоне, выйдя откуда, он приобретет в уголовной среде больший авторитет, а вместе с тем — покорность и паталогический страх перед людьми с милицейскими погонами.
Так бы и куковать Мише Аверину в исправительно–трудовом учреждении, если бы не внезапно изменившиеся обстоятельства в милицейской и гэбэшной работе вокруг некоего Валерия Фридмана, финансировавшего преступные группировки, организатора всяческого рода контрабанды и валютного махинатора.
В уголовной среде Фридман пользовался немалым авторитетом, равно как и в высоких административных сферах, где у него имелись влиятельные защитники, однако, решив эмигрировать в США, где проживал его старший братец–мафиози, он тем самым нарушил застойную оперативную ситуацию вокруг себя, вызвав живейший интерес органов к его материальной базе, оставлять которую кому–то в подарок он наверняка не намеревался. Кроме того, прошла информация, что кандидатом в американские граждане вложена изрядная сумма в партию бриллиантов старинной огранки и уникальные старинные украшения.
Совместить арест Фридмана с изъятием у него драгоценностей, предназначенных для тайного вывоза из страны, надлежало обэхэсникам и Дробызгалову. Однако люди из ГУБХСС вкупе с курировавшими дело гэбэшниками, сознавая недосягаемость цели, от работы под всякими благовидными предлогами отлынивали, и основной груз лег на плечи Дробызгалова, в свою очередь также не ведавшего, каким образом осуществить задачу, намеченную руководством.
Фридмана круглосуточно охранял едва ли не взвод боевых ребят спортивного сложения, имелись у него посыльные и связные, мощная автотранспортная база и радиосвязь; агентурные подступы к нему существовали на уровне малоэффективной доступности, и лишь за одну ниточку мог ухватиться Дробызгалов: за романтические отношения Фридмана с Мариной, сестрой его агента Мордашки, по которому уже не плакала, а навзрыд рыдала тюрьма.
Михаилу было подробно и откровенно поведано и о его личном положении, и о Фридмане, чьи дореволюционные ювелирные ценности в случае их конфискации органами, гарантировали Аверину полнейшее освобождение от домогательств прокуратуры.
Ультиматум поневоле был принят, хотя Марина, получившая уже статус невесты американского иммигранта, быстренько таковой утратила, ибо о роде ее занятий Фридман каким–то образом пронюхал и резко к своей пассии охладел.
Зная циничность и крайнюю расчетливость сестры, Миша поведал ей о бриллиантах, предложив создать ситуацию, в которой Фридман временно окажется без охраны и без какихлибо свидетелей, дабы совершить его похищение и дальнейшую обработку по методике устрашения раскаленным утюгом вкупе с применением психотропных средств, что мыслилось, конечно, на уровне весьма теоретическом — ни один, ни другой бандитизмом никогда не занимались, и попросту отдавали дань тем стереотипам, которые в изобилии питала перестроечная российская повседневность.
Внезапно пришла новость из–за границы: закадычный дружок Михаила — Боря Клейн, устроившийся подручным у Фридманастаршего в Нью–Йорке, подтвердил готовящуюся контрабанду и предложил данным фактом озаботиться, гарантируя в случае изъятия камушков, выгодную их продажу на Западе. В качестве залога своего партнерства Боря прислал Аверину подлинный американский паспорт с чужой фамилией, однако с родной Мишиной физиономией, благодаря чему теперь имелся у него серьезный шанс съехать из матушки России через третью страну за океан.
Оставался, правда, еще один немаловажный вопрос: каким именно образом в эту третью страну попасть?
И выдвинул тогда Миша встречный ультиматум Дробызгалову: мол, работа начнется только тогда, когда сделаешь мне выездной документ.
И был документ составлен, предъявлен Мише, однако в руки ему не вручен, ибо согласно контракту становился собственностью гражданина Аверина исключительно после успешного завершения с его помощью операции «Бриллиантовая галактика» — так ее окрестили, по данным стукачей, сами братья Фридманы.
Каких–либо действительно реальных подступов к Фридману Михаил как ни старался, не обнаруживал, тянул время, «делая мозги» оперу, обещал ему скорый и безусловно положительный результат, сам же готовясь удариться в бега, для чего обращал последние рублевые доходы в твердую валюту и спешно распродавал барахло.
Между тем коварная сестра Миши, не удовлетворенная перпективой долевого участия, решила перехватить инициативу, готовя грандиозный спектакль, роль в котором своему брату не отводила.
По средам Фридман ужинал в «Пекине» со своими прихлебателями и охранниками, и как бы случайная ее встреча с ним произошла в этом дорогом ресторане, пародирующем экзотический блеск Востока, в устоявшейся здесь в последнее время атмосфере полубогемной–полупреступной злачности.
Как и рассчитывала Марина, Валерий подошел к ней сам, поклонился шутливо, но и корректно, явно не претендуя на приглашение присесть к столу, где, помимо его бывшей невесты, находилась еще одна дама, представившаяся Фридману под именем Джейн.
По легенде — международная аферистка, подруга Марины еще со школьных лет, Джейн являлась сотрудницей отдела виз американского консульства, и вскоре должна была улететь в очередной свой отпуск в Штаты, что в какой–то мере соответствовало истине, ибо реальный прототип обладал аналогичным именем и действительно на днях уезжал на отдых в Америку. Данный факт Фридман легко мог проверить, что впоследствии, кстати, и сделал, хотя нисколько не усомнился ни в непринужденности манер Джейн, ни в ее типичном англоязычном акценте, ни в косметике, ни в прическе, ни в подлинности великолепных колец и кулонов от классных западных ювелиров…
И уж, конечно, совершенно невозможно было бы заподозрить респектабельную даму в том, что она — Мавра, — одна из бывших бандерш Марины, подруга ее и компаньонка, в очередной раз прибывшая по своим делишкам в Москву из Чикаго, где жила уже несколько лет, великолепно выучив язык и освоив американское бытие в полной мере. Впрочем, как уже отметила Марина, во всем, чем занималась Мавра, проявлялся у нее добросовестный и тонкий профессионализм.
Фридман наживку заглотил. Вновь зазвучали слова о любви к Марине–Мариночке, разрыв решено было забыть, но выдвигалась и просьба: вывести обладающую дипломатическим иммунитетом американку, не гнушавшуюся, как понял со слов Марины Фридман, выгодным гешефтом, на деловой разговор…
Разговор состоялся через два дня на обочине Ленинградского шоссе, куда Джейн прикатила на «Мерседесе» с красным дипломатическим номером, изготовленным рукодельникомкустарем.
Предложение Фридмана оказать помощь в провозе контрабанды из Союза в Америку было принято. Сумма за услугу устраивала обе стороны, содержание контрабанды не уточнялось. Единственным обязательным условием при передаче ей груза, Мавра выдвинула абсолютную конфиденциальность их встречи. Люди Валерия обеспечивали ему отрыв от каких–либо «хвостов», встреча назначалась на случайной квартире в присутствии Марины, и нахождение кого–либо постороннего вблизи от места контакта исключалось категорически.
Фридман исполнил предписанное, за исключением нюанса: вмонтированный в его автомобиле радиомикрофон позволил охране, прослушивающей разговор шефа с указывающей ему дорогу Мариной, вычислисть расположение дома и квартиры и подъехать к подъезду, на всякий случай подстраховывая хозяина.
Контакт состоялся, но, к величайшему разочарованию заговорщиц, никаких драгоценностей Фридман не привез, — вместо них в качестве контрабанды предлагался сфальсифицированный Фаберже, чья реализация требовала определенных знакомств и особенных дивидентов, естественно, не сулила. Подобный шаг Мавра расценила как знак недоверия: ей предлагалось работать во втором эшелоне, что было безусловно логично со стороны осторожного Фридмана, не желавшего использовать в серьезном деле непроверенных исполнителей. С другой стороны, согласившись на псевдо–Фаберже, они упускали не только крупный куш, но и вообще возможность какой–либо будущей встречи без посторонних лиц с этим богатеньким иудеем, а потому было принято отчаянное и глупое решение: оглушить Фридмана, связать и под пытками заставить его рассказать, где находятся истинные драгоценности.
Что и исполнили. Но — неудачно. Фридман упорно твердил, что бриллианты уже вывезены, умолял отпустить его, гарантируя свое прощение и даже суля деньги, но, ни в одно его слово не верящая Мавра переборщила в пытках, от которых он и скончался.
Охрана терпеливо сидела в машине около подъезда, выжидая оговоренные шефом два часа, должных по максимуму уйти на переговоры; уже был подготовлен ключ от искомой квартиры, благодаря которому теперь имелась возможность стремительно ворваться в помещение, где сейчас царила слепая, лишенная какой–либо логики, паника.
Звонок от Марины произвел на Михаила впечатление ошарашивающее, будто его пырнули ножом.
«Похитить Фридмана! Девки сошли с ума!»
Осев в кресло, он замер с закрытыми глазами и лишь через минуту вскочил, обожженный дотлевшей до фильтра сигаретой. Вновь замер, глядя отчужденно на коробки из–под аппаратуры, заставившие комнату.