Наконец решили задержать коляску, и 2–го июля, в 10 часов утра, мы выехали. Один офицер, Захаревич, который незадолго был назначен главным приставом над калмыками, присоединился к нам со своей кибиткой.
Так как первая станция, Ватта, находится всего в 17 верстах от Владикавказа, мы на ней не остановились, но продолжали наш путь до Ларса. После обеда мы покинули Ларе. По совету Грибоедова мы поехали верхом на казацких лошадях, чтоб чувствовать себя свободней. Несмотря на опасность, нас сопровождали от Владикавказа до Ананура всего 7 пехотных солдат и столько же казаков. Вечером прибыли мы в форт Дариель. Здесь мы должны были ночевать. Во вторник, 3–го июля, в 3 часа утра, согревшись стаканом чая, отправились мы снова в путь; на этот раз мы не получили верховых лошадей, и я прошел 20 верст пешком, так как ехать в экипаже по этим тропам неудобно. Дальнейший путь до Тифлиса и мое пребывание там следует с ближайшей почтой. <...>
Грибоедов уехал сегодня утром с Мальцевым в главную квартиру и возвратится через 4–5 недель. Я буду ожидать его здесь.
Тифлис, 25 июля 1828.
3–го июля в 10 часов утра дошли мы до Казбека... Местность была необычайно прекрасна; перед нами были очень высокие горы, над которыми поднимал свои снежные вершины великолепный Казбек (он получил свое имя от одного князя). Грибоедову пришлось несколько раз напоминать мне об обеде – так долго любовался я этой единственной местностью. В прежнее время каждые семь лет с вершины той горы срывались снежные глыбы, которые, как громадные лавины, скатывались вниз и заполняли долины, так что дорога на две педели бывала засыпана и всякое сообщение прекращалось.
...Дорога от Казбека до Коби, так же как и прежние, шла вдоль свирепого Терека. Мы проехали с версту, когда нам подошел офицер водных путей сообщения и сказал, что образовавшаяся от таяния снега вода сделала дорогу непроходимой.
По некотором размышлении Грибоедов решил ехать дальше. Мы подъехали, наконец, к месту прорыва и увидели, что перейти дорогу будет очень трудно; к счастью, над исправлением ее трудилось много рабочих.
Наши экипажи были отложены, осторожно опущены в провал и вытащены с другой стороны солдатами и осетинами. Несмотря на тяжкую работу, через 40 минут мы смогли сесть в экипаж и ехать дальше.
За несколько верст до ближайшей станции, по названию Коби, нас встретил майор Челяев со свитой примерно в 10 человек казаков и грузин; он был знаком с Грибоедовым раньше; узнав об его приезде, вышел его приветствовать. Коби представляет собою редут, состоящий из 34-х строений, расположенных в прелестной долине. Нам подали здесь обед, который заставил нас позабыть, что мы находимся в пути; нас было семеро за столом: Грибоедов, два грузинские офицера, Челяев, командир редута и два секретаря. За столом было очень весело.
После обеда, простившись с обоими офицерами, мы поехали дальше, майор нас провожал. После того как мы прошли верст 5 по очень трудной дороге, встретились нам несколько осетин, которые отозвали Челяева в сторону и что–то сказали ему на ухо. Мы узнали, что в трех верстах отсюда собрались
300 осетин, чтоб напасть на проезжающих; люди, которые нам сообщили это известие, были разведчиками. Несмотря на это предупреждение, Грибоедов решил ехать дальше, но, уступив в конце концов просьбам и мольбам Челяева, вернулся, с тем чтоб продолжать путь на другой день.
Мы ехали верхом, поэтому обратный путь не был для нас труден; но с экипажами люди измучились; было очень трудно повернуть их на узкой дороге. Вечер мы провели в разговорах с Грибоедовым.
26 июля.
5 июля на рассвете выехали мы в путь. Мы ехали по прекрасной местности до маленького городка Душет, где мы остановились у начальника водных сообщений, чтобы напиться чаю; когда мы пили, явились чиновники в парадной форме засвидетельствовать почтение проезжавшему министру; не могу тебе передать, что это была за картина; мы от всего сердца хохотали, когда эти провинциалы ушли. Когда мы собирались в путь, один грузинский князь поднес Грибоедову корзину с цветами и огурцами; эти последние, несмотря на то, что их очень много здесь, считаются фруктами и всегда подносятся в торжественных случаях. В Гартискаре, последней станции перед Тифлисом, мы обедали под дубом на разостланном ковре. Здесь нас ожидали чиновники, выехавшие навстречу Грибоедову, – два его курьера, тифлисский исправник и некоторые другие; другие чиновники подъезжали к Гартискару, кто верхом, кто в дрожках; между ними был и Шаумбург. Дорога прекрасна до самого Мцхета, древней резиденции здешних царей, насчитывающей 3000 лет; но мы не могли остановиться у этих развалин, так как Грибоедов спешил скорее прибыть в Тифлис.
В 9 часов приехали мы, наконец, в Тифлис после целого месяца путешествия. Для Грибоедова были приготовлены комнаты в доме графа Паскевича, нас отвели в один частный дом, где мы нашли 3 комнаты без мебели и без оконных рам. На другой день нам отвели помещение также в доме Паскевича, так как ничего другого не было.
Надев парадную форму, отправился я с Мальцевым представляться Сипягину. В этот день, так же как и все время, когда Грибоедов тут жил, обедали мы у него. Он держал уже стол a la Ministre: шампанское, ананасы, мороженое и прочее подавалось постоянно; но обедающих было мало, один или двое посторонних, не больше. 7–го июля я провел день у Мальцева, с которым мы отправились обедать к Грибоедову; вечер провел я очень приятно у Ховенов, где были гвардейские офицеры. 8–го выступили отсюда с персидским золотом два гвардейских батальона; в декабре они будут в Петербурге.
11–го июля управление Сипягина давало завтрак по случаю освящения своего нового помещения; я также был приглашен. Самого Сипягина не было, так как он был в отъезде. Все было очень прилично и окончилось шампанским. В то время как Грибоедов обедал, я работал по его поручению в комнате Мальцева, так как уже закусил хорошо. Вечером я был дома, т. е. у Ховенов, куда пришел и Грибоедов.
12–го, в 5 часов утра, я был с Коцебу [2] в монастырской церкви... Весь день пробыл я у Грибоедова за работой, было много дела, так как он на другой день должен был рыехать в главную квартиру. Вечером, получив от него инструкции, я с ним простился. Утром 13–го он уехал с Мальцевым. Хотя мне было интересно повидать лагерь и особенно войну, с другой стороны, я был рад, что он оставил меня здесь. Таким образом, я живу здесь спокойно и приятно и только желаю, чтоб так продолжалось подольше.
Тифлис, 3–го августа 1828.
Около 9 часов вечера поехал я из города прямо на квартиру Грибоедова, чтобы сдать лошадь слугам. Когда я въехал во двор, я увидел большое количество поклажи; когда я спросил, чьи это вещи, мне ответили: "Грибоедова". Я подумал, что он распорядился их послать вслед за ним в главную квартиру. Но как же я был удивлен, когда услышал у Ховенов, что он возвратился еще 14–го, так как лошади, отъехав 50 верст, не захотели идти дальше. Утром на другой день я снова пошел к нему, чтобы с ним поговорить; к сожалению, я уже не застал его, так как незадолго до моего приезда он уехал опять. Возвратился ли он в Тифлис и когда — пока неизвестно; до сих пор от него нет известий; доставивший из Ахалкалаки знамена офицер встретил его в этой крепости; он ехал тогда из Карса, где он думал найти Паскевича, в Ахалцик, который окружен и перед которым находится главная квартира. Очень меня ошеломило также известие о том, что Грибоедов женится. Его будущая жена — молодая шестнадцатилетняя княжна Нина Чавчавадзе; она очень любезна, очень красива и прекрасно образованна. Эта женитьба, естественно, придает совсем иной характер нашему обществу в Персии, и я думаю, что я буду рад этой перемене. О свадьбе я ничего не узнал; говорят, что если он сейчас не вернется в Тифлис, то свадьба состоится в декабре. Несомненно, известия о нем придут на днях, и тогда все разъяснится. Так как я увидел, что мне нечего больше делать в Тифлисе, а Мензенкампф звал меня ехать с ним вместе, решился я на это. <...>
В Катериненфельде я до позднего вечера беседовал с колонистами об их несчастии, происшедшем в 1826 году. На эту деревню 14 августа напало около 600 курдов, турок и персов; их привели татары из соседних деревень; большая часть домов была разрушена; около 50 колонистов были искалечены; многие увезены в плен, остальные разбежались и только в минувшем октябре возвратились домой. Узнав, что я еду с Грибоедовым в Персию, они настоятельно просили меня позаботиться об их родственниках. Они мне дадут сведения о находящихся в плену колонистах, и я, конечно, сделаю все возможное, чтоб помочь этим несчастным; Грибоедов также сделает для них, несомненно, все, что будет в его силах. <...>
Позавчера, 1–го августа, после обеда вернулись мы в Елизаветполь, откуда я один поехал в Тифлис.
Тифлис, 16–го августа 1828.
Я все еще пишу Вам из Тифлиса, и, по всей вероятности, не в последний раз. Срок нашего отъезда еще до сих пор не назначен; хотя Грибоедов и говорит, что мы поедем через 5 или 6 дней, но я этому поверю только тогда, когда день будет точно определен. Он женится не в январе, а теперь, на этих днях, и возьмет с собой жену. Так как день свадьбы еще неизвестен, то я уверен, что мы еще не скоро отсюда уедем. Однако все возможно, так как все готово к отъезду; поэтому, если с будущей почтой от меня не будет известий, это будет означать, что мы покинули Тифлис. Тогда я уже не смогу давать о себе вести так регулярно, как сейчас, так как почта из Персии идет раз в 2 недели. Необходимо будет письма для меня направлять в адрес Грибоедова. К моему имени надо прибавить: "Г–ну секретарю Российской Имп. миссии в Персии", без указаний места, в таком случае они прямо поступят ко мне. Мы поедем большой кавалькадой; кроме 50 всадников, пойдут 50 вьючных лошадей и несколько экипажей для будущей госпожи министерши: эти последние, естественно; не ускорят нашего путешествия, так как доставить их из Тавриза в Тегеран будет крайне трудно.
До конца октября мы не сможем быть на месте назначения, так как мы будем останавливаться на день или на два в городах и по крайней мере две недели пробудем в Тавризе. Грибоедов старается нам облегчить все, что можно; поэтому мы совсем не будем заботиться о наших вьючных лошадях, так как позаботится обо всем он сам; даже о фураже для моей лошади и обо всем, чем я должен обеспечить моего слугу (Семена).
4–го, в субботу, я имел намерение отправиться с Мензенкампфом опять в колонию. Семен уже подал мне после обеда лошадь и мы собирались выехать, когда я узнал от кого–то из посетителей Ховена, что он встретил одного из наших курьеров и от него узнал, что Грибоедов следует за ним. Я отложил свою поездку, отпустил Мензенкампфа одного и поехал к Паскевичу ожидать там Грибоедова. В шесть часов он действительно приехал – я был очень рад увидеть его опять; казалось, что и он мне обрадовался (по крайней мере, он так сказал). Он нашел, что в течение нашей трехнедельной разлуки я очень поправился; по его словам, ему было вдвойне приятно видеть меня здоровым, так как он был уверен, что я болен; он не мог думать, что я смогу хорошо переносить здешний климат, так как все бывшие здесь петербуржцы всегда переносили вначале легкую лихорадку... 5–го я совсем не видал Грибоедова; я весь день оставался дома.
В четверг, 7–го, я нашел Мальцева больным, в постели; он схватил на обратном пути из лагеря гастрическую лихорадку, которая была, однако, неопасна. Я обедал сегодня у Сипягина по его приглашению. Он принял маленького секретаря очень любезно и, усадив меня на софу, в разговоре часто обращался ко мне...
Мальцев не мог быть по болезни, Грибоедов был у невесты, так что из нашей миссии был я один... К, чаю к Ховеыам пришел Грибоедов со своей невестой, и я имел случай ее хорошо разглядеть; она необычайно хороша, ее можно назвать красавицей, хотя красота ее грузинская. Она, как и ее мать, одета по–европейски; очень хорошо воспитана, говорит по–русски и по–французски и занимается музыкой; ее отец — генерал–майор и правитель Эривана, где мы его собираемся посетить; он, кажется, очень любезный и образованный человек. Я попросил в этот вечер Грибоедова отпустить меня на несколько дней в колонию... Он тотчас мне это разрешил и прибавил, что я могу оставаться там до тех пор, пока он за мной не пришлет.
10 августа был день рождения Коцебу. Мы ожидали к обеду много гостей; однако, за исключением полковника Ренненкампфа [3], который пришел, когда мы пили шампанское, никто не явился. Насколько мне был приятен Ренненкампф, с которым я познакомился раньше, настолько мне было неприятно известие, которое он мне сообщил; Грибоедов просил меня возвратиться в Тифлис...
Я нашел Грибоедова больным, он боролся с болями в желудке и кишечнике и не знал, куда деваться от жара; но когда ему становилось лучше, он садился за фортепиано и так прекрасно фантазировал, как я редко слышал. 12–го августа я работал целый день с Мальцевым, с которым я потом обедал у Грибоедова; я нашел его сегодня в лучшем состоянии, но есть он не мог. Вечером я гулял в саду Паскевича и по городу при великолепном лунном сиянии, в прекраснейшую ночь.
Утро 14–го прошло, как и предыдущее. Я обедал у Грибоедова, который поправляется.
Тифлис, 31 августа 1828.
Я все еще пишу из Тифлиса и не знаю, что дальше будет: отъезд был назначен на этой неделе, но у Грибоедова опять повторились припадки лихорадки, и вчера он был совсем болен. При этом положении вещей совершенно неизвестно, когда мы выедем отсюда. Лошади наняты 19–го и вот уже скоро две недели, как за них платят. Наше путешествие будет продолжительным, так как с нами едет жена Грибоедова, а до Эривана нас будет сопровождать его теща. Я очень хочу скорее отсюда уехать, мне здесь уже надоело; подумай, ведь мы уже 8 недель живем в Тифлисе. Я тоже плачу дань здешнему климату; на прошлой неделе я сильно простудился...
22–го, в среду, Сипягин давал большой обед, на который я был приглашен, но быть не мог. Вечером, наконец, была свадьба Грибоедова. Гости, только родственники и близкие знакомые, их не более 50 человек, собрались в Сионском соборе, где и состоялось венчание.
Из церкви поехали на его новую квартиру; там был подан ужин. Мне было очень жаль, что я не мог принять участия в этом торжестве, мне очень хотелось быть; но моя болезнь не позволила мне этого, и я должен был остаться дома.
Весь Тифлис проявляет живейшее сочувствие к этому союзу; он любим и уважаем всеми без исключения; она же очень милое, доброе создание, почти ребенок, так как ей только что исполнилось 16 лет. Во вторник утром я отправился к Грибоедову с поздравлением; боли мои прошли, но образовалась сильная опухоль.
24–го, в пятницу, Грибоедов давал обед более чем на 100 персон; все было, как мне передавали, блестяще; сейчас же после обеда часов в 6 начались танцы; веселились до 11 часов. К сожалению, я не мог быть, мое распухшее лицо не позволяло мне показаться в обществе.
В воскресенье я поехал в ближайшую колонию, которая называется Тифлисом... Возвратившись, я нашел приглашение на бал к Сипягину; в этот вечер он давал бал в честь молодоженов.
Когда около 8 часов все собрались, перед домом зажгли чудный фейерверк, который был бы еще лучше, если б он не отсырел от выпавшего перед тем дождя; одна ракета упала среди дам, которые ушли в дом и должны были смотреть на это зрелище из окон. Сейчас же после фейерверка Сипягин с мадам Грибоедовой открыл бал полонезом. Она в этот вечер была восхитительна и могла бы быть признана красавицей даже и в Петербурге.
Она несколько похожа на мадам Поггенполь, но гораздо красивей. После нескольких танцев был исполнен квартет, который едва не провалился. Сипягин только что накануне пригласил музыкантов, и у них не было времени, как следует подготовиться.
Танцевали до часу ночи; мне особенно понравился грузинский танец. <...> Ужин был блестящий; Сипягин не садился, чтоб лучше за всем смотреть; окончился ужин шампанским. Среди гостей был также муштеид или персидский муфти, который перешел к нам в Тавризе и назначен муштеидом [4] всех живущих в России шиитов. В нем не было ничего, что указывало бы на его сан; одет он был как все персы и даже носил богато украшенную саблю. На шее он носит золотой с бриллиантами портрет императора на Андреевской ленте. Он пил вина сколько только мог, называя его шербетом. О следующих днях нечего сказать; утро я провел за работой с Мальцевым, а вечер дома. К сожалению, бедный Грибоедов это время опять страдал лихорадкой; особенно позавчера, когда он целый день провел в постели. Естественно, это нас задерживает, и отъезд не может быть назначен. Сегодня, когда должен был опять быть припадок, он был здоров; дай бог, чтобы так было всегда. <...>