— А кто ее приневолил? Илья. — Откинув воротник тулупа, Василий повернулся к отцу. — Так и получается: позарились на богатство — и пропадает человек.
— Нужда заставила Илью отдать дочь за Савелия. Поди, думаешь, охота мне тебя в работники отдавать? Да ни за что бы не отдал, было бы чем жить. Ты вот лучше женился бы да жил своей семьей.
— Сказал тоже, — протянул Василий. — Ты ведь хорошо знаешь, что осенью мне в солдаты идти. Какой может быть разговор о женитьбе. Приду с военной службы — поедем вместе невесту искать, — уже с улыбкой сказал он.
— Косотурские девки ждать тебя не будут.
— Не беда. Найдем в другом месте.
— И то правда. Была бы изба, а тараканы набегут. Однако скоро Камаган, — сказал он, заметив постройки, и стал поторапливать коня.
Андриан прожил на заимке Бессоновой день и, насыпав несколько мешков пшеницы, уехал в свое Косотурье.
ГЛАВА 9
В январе начались бураны. Корм для скота находился далеко от заимки, и ездить за ним стало небезопасно. Дорожных вешек зимой в степи не ставили, бесполезно. Ветер наметал на проселки большие суметы и порой скрывал даже заросли тальника, росшего по балкам.
В один из зимних дней, когда установилась погода, Василий вместе с Изосимом и Калтаем выехали на шести подводах за сеном, которое было сметано у Больших донков. Обласов и старик Изосим были одеты в добротные полушубки из овчины, теплые папахи и пимы. На Калтае был старый полушубок, шерсть из которого местами давно вылезла.
Выехали на рассвете. Сразу же за околицей началось бездорожье. Лошади с трудом вытаскивали ноги из глубокого снега и только местами, где ветер относил его в балки, переходили на рысь. За лошадями увязался стригун. Как он вырвался из пригона, никто не заметил. Обнаружили его уже далеко от заимки, когда наступил полный рассвет. Первым увидел стригуна Калтай.
Соскочив с саней, он попытался прогнать жеребенка домой.
— Айда! Айда! — щелкая кнутом, кричал он на него.
Стригун отбежал в сторону с явным намерением не отставать от лошадей.
— Пускай бежит, — крикнул Василий Калтаю и, спрыгнув с саней, пошел рядом с пастухом.
— В степи волки есть. Глупый стригун пугался, сторона бежал, волк его хватал. — Калтай сокрушенно поцокал языком.
— Набегут волки, отгоним, — стал успокаивать пастуха Василий.
— Ай-яй, Василь, ты степь не ходил, я давно ходил. Степь свой закон есть.
— А кто его писал, этот закон.
— Уй, ровно умный человек-та, а не понимал. Степь писал, — заявил он решительно. — Шибко сердитый закон. Бай, джатак — псе слушал закон. Кто не слушал, пропадайт.
— А что это за такой закон, что люди боятся?
— Смотри! — Рука Калтая протянулась по направлению занесенных снегом кустарников. — Корсак мышь ловил, — показал он на мышковавшую лису, — волк корсак хватал.
— А-а, теперь понимаю: кто, значит, сильнее, тот и хозяин.
Василий подумал о своем спутнике: «Вот и возьми ево. Неграмотный, а понимает». Василий с уважением посмотрел на шагавшего рядом с ним пастуха.
Вскоре погода установилась, и корм к заимке успели вывезти до февральских буранов.
В марте дни стали длиннее и наступила оттепель. В один из таких дней на заимку приехал Лукьян.
— Ты опять пригрела Ваську? — заметив Обласова во дворе, недовольно спросил он дочь.
— Помогает Изосиму по хозяйству. Работник он старательный, непьющий, — стала защищать Василия хозяйка.
— Я не об этом, — поморщился Лукьян. — Слава идет о нем не шибко добрая.
— А что?
— Дружба у него завелась большая с Кириллом. А тот, говорят, против царя идет.
— Ну и что из этого?
— А то, что он втемяшил в голову Ваське, засело у него крепко.
— Откуда ты знаешь?
— Поносил Васька не раз состоятельных людей при народе. Угловскому уряднику я уже баял об этом. Сулился приструнить Ваську. — Помедлив, Лукьян спросил: — А здесь за ним ничего такого не видно?
— Нет, вечерами ходит только в малуху с работниками в карты играть.
— Ты хоть раз послушала, о чем они за картами говорят?
— Нет, да и слушать не буду. На Василия я надеюсь.
— Надейся, как на вешний лед. Я тебе скажу, что теперь глядеть в оба надо. Из городов слухи ползут не шибко хорошие, да и небесное знамение, говорят, было. Хвостатая комета будто бы появлялась на небе. Правда, сам-то я не видел, но добрые люди сказывали. Скупщики хлеба не были у тебя?
— Нет.
— Рыскают они по деревням и селам, как волки, чуют добычу. Смотри, как бы тебя не обыграли.
— Не обыграют. Да и нужды нет хлеб продавать. Что в амбаре — то в кармане.
Лукьян погладил бороду. «Мужиком бы тебе родиться, а не бабой, — подумал он про дочь. — Не чета Савке». Помолчав, сказал:
— Савка с разделом пристал. Сношка подзуживает. Жить с нами не хочет. Каждый день тростит — уйду да уйду. А Савка как ошалел: «Давай раздел». Прошлый раз напился и чуть с кулаками на меня не полез. В кабак заглядывать через это стал.
— Возьми да отдели.
— Что ты?! — Лукьян от удивления приподнялся с сиденья. — Хозяйство рушить? Нет, — покачал он отрицательно головой. — Пока я жив, никакого раздела не допущу! — Сычев прихлопнул рукой по столу и зашагал по комнате.
— Но Савелий заералашит и вконец свихнется.
— Ну и пускай, ежели добром не хочет жить. Поменьше бы бабу слушал.
— Может, на это причина есть?
— Какая причина, — Лукьян отвел глаза от дочери, — просто дурь. Вот чо, дело у меня к тебе, — перевел он разговор.
— Говори.
— Приезжал ко мне шадринский купец Лыткин. Овдовел он летось. Заикнулся насчет тебя. Человек состоятельный, лесопильный завод, мельница и все прочее. Я ему ничего не сулил, только сказал, что пускай сама решает. А спросить спрошу.
— Не пойду я взамуж.
— Гм, стало быть, вдоветь весь век хочешь. — Феврония молчала. — При твоем хозяйстве мужская рука нужна.
— Изосим есть.
— Что Изосим, он уже старик.
— Сама буду хозяйничать, как сумею.
— Ну ладно, оставайся с богом, я поеду. — Перекрестив дочь, Сычев вышел.
На второй день после отъезда Лукьяна Феврония распорядилась оседлать лошадь и вместе с Василием выехала в степь.
Приближалась весна. Мартовский наст блестел на солнце, как зеркало. Кони, что были в степи на тебеневке, с трудом добывали корм и худели с каждым днем. Понурив головы, сбившись в кучу, они подолгу стояли в одном месте, боясь переступать израненными ногами по твердому насту.
Запасы кормов на заимке Бессоновой были на исходе, и те были нужны для стельных коров. Оставалось одно — перегнать лошадей от участка, где они паслись, к зародам соломы и остаткам сена от зимней вывозки.
Василий и Феврония заметили косяк лошадей недалеко от угловской дороги. Подъехав к ним, Феврония слезла с седла и подошла к жеребой кобыле. Передние ноги лошади были в кровавых ссадинах. Хозяйка поманила к себе Калтая. Вместе с ним подошел и Василий.
— Ты что наделал, малахайная душа? — показывая на израненные ноги кобылы, спросила она резко Калтая. — Почему не оставил в загоне?
— Загон оставлять нельзя. Кобыла родит — кто будет смотреть? Здесь моя смотрит. Родит — жеребенок попонка даем. Загон родит — человека, нет, жеребенок пропадайт, мороз.
— Я тебя спрашиваю, как ты смел выпустить жеребую кобылу в степь?
— Загон корма нет, человека нет, — вновь начал объяснять хозяйке Калтай.
— Замолчи! — Феврония неожиданно взмахнула плетью и ударила Калтая.
Стоявший рядом с ней Василий вырвал плеть из рук Февронии и отбросил далеко в снег.
— Ты что, сдурела, что ли? Человека бить!
— Мало. Надо ему еще по роже дать, — запальчиво ответила хозяйка.
— Вот как? Ищи-ка теперь другого работника. — Василий круто повернулся от Февронии и зашагал по дороге на Косотурье. Его нагнала Феврония.
— Куда ты?
— Домой, в Косотурье, — не останавливаясь, хмуро ответил Василий.
Феврония забежала вперед, ухватилась за его полушубок: — Вася, ну прости. Погорячилась я. Не уходи. — Феврония опустилась на колени и с мольбой посмотрела на Обласова. — Ну виновата, но зачем уходить? Хочешь, я попрошу прощения у Калтая?
— Нет. — Василий решительно отвел ее руки от себя и зашагал по дороге.
— Вася! Вася!
Не оглядываясь, Обласов прибавил шагу. Казалось, все в нем кипело. «Бить Калтая? А за что? За то, что он не оставил жеребую матку без надзора, и за это Феврония ударила его плетью да еще и обозвала. Галиться над человеком ни за что ни про что. Нет! Я ей больше не работник!»
Тебеневка осталась далеко, версты за три от нее Василия нагнал ехавший на санях знакомый мужик.
— Давай садись ко мне. Должно, в Косотурье направился?
— Ага.
— Ты скажи, что случилось с Бессонихой? Гонит на заимку как бешеная. Чуть меня не стоптала. Жварит иноходца плетью во всю мочь. Только снег из-под копыт летит.
— Не знаю, не спрашивал. Может, не в духе, — ответил Василий и привалился к передку саней.
Вечером рассказал отцу про случай на тебеневке.
— А тебе какая корысть? — спросил Андриан.
— Хозяйка бьет работника, а я, по-твоему, должен в стороне стоять?
— Мм-да, — Андриан почесал затылок, — с характером бабочка, вся в отца. Но шут с ней. Заботит другое: до пасхи ты у ней не дожил и Феврония может потребовать часть взятого у ней хлеба обратно.
— Не потребует, — уверенно заявил Василий.
Отец с сыном помолчали.
— На днях староста приходил. Спрашивал насчет тебя. Чуял я, что у многих мужиков он побывал, у кого сыновья на возрасте. Болтают, что скоро рекрутчину объявят. Твой дружок Прохор тоже в списки попал. Живи пока дома, — закончил разговор старик.
В эту ночь, впервые за последнее время Василия не тревожили тяжелые сновидения и чувство недовольства собой. С Камаганом и его хозяйкой все покончено. Он туда не вернется.
ГЛАВА 10
Наступил апрель. С юга подул тепляк, и косотурцы стали готовиться к пашне. Прибирали сани, налаживали сохи и бороны. А там, где были семена, стучали во дворе веялки.
Готовились к весне и Обласовы. Деревянная стрела у старого сабана треснула еще в прошлом году, винт не держался, и Андриан решил вытесать новую. Василий налаживал зубья к бороне. За этим занятием их и застал Красиков. Поздоровался и присел на верстак.
— Готовитесь? — спросил он Андриана, продолжавшего вытесывать стрелу.
— Пора, — ответил тот и вновь застучал топором.
— Закурим? — предложил Красиков.
Кирилл подал Обласовым свой кисет.
— Вот двоеданы говорят, что курить табак грех, — принимая кисет, промолвил с усмешкой Андриан.
— Грех только в церковь без денег ходить — так учат попы, — отозвался ему в тон Красиков.
— Это оно так, — произнес старый Обласов.
— Эй, Прохор, иди сюда, — увидев на улице своего дружка, крикнул Василий и помахал парню рукой.
— Здорово живете, — поздоровался тот и, пристроившись на край верстака, закурил. — Ты, дядя Кирилл, мастер на прибаутки. Расскажи-ка нам, — попросил его Прохор.
— Что ж, можно. — Спрятав кисет в карман, Красиков начал: — Понес однажды мужик к пасхальной заутрене жареного поросенка освятить — ну вроде кулича. Поп помахал кисточкой из чаши со святой водой, и мужик пошел обратно. Дорогой поскользнулся в луже, поросенок хлоп из рук прямо в грязь и весь испачкался. Подобрал его мужик и говорит: «Хоть святи не святи поросенка, он все равно в грязь лезет».
Среди слушателей раздался смешок.
— А вот вам другая присказка. Шел поп по льду да провалился в воду. Мужик увидел попа в беде, подобрался к кромке полыньи, подал руку и кричит: «Дай!». А поп: «Я, не даю, а только беру», — и пошел ко дну. Так и Лукьян Сычев. Богат, а все копит, сыт, а все есть просит.
— Правильно, — поддакнул Андриан, поднимаясь с верстака. — Однако я схожу к Илье, дратвы попрошу.
— Ну вот что, други, — обратился Красиков к парням — похоже, весной или нынче летом в солдаты вас заберут. Оденут в серые шинели, дадут винтовку со штыком и маршируй — ать, два. — Так за разговорами Красиков помог Василию наладить борону и к приходу Андриана, к его. удивлению, обтесал на славу и просверлил бревно для плужной стрелы.
— Ну и мастак ты, Кирилл, — произнес с восхищением Андриан. — Из печеного яйца живого цыпленка высидишь.
— Нет, пожалуй, не суметь, — улыбнулся Красиков. — Ну пока. Я пошел по своим делам.
Андриан долго смотрел в спину выходившему из ограды Кириллу.
— Хороший человек. Работящий. А вот не дают ему житья наши управители.
— Он, отец, политик, — сказал Василий.
— Слыхал. — И как бы спохватившись, сказал сурово: — В это самое дело меня не вмешивайте. Да и вы подальше держитесь. Узнает урядник, — Андриан оглянулся, — живо в каталажку упрячет.
Прохор произнес задорно:
— Волков бояться — в лес не ходить.
— Оно так-то так, только лес-то бывает большой да темный для нашего брата. Как бы не заблудиться в нем, — наставительно произнес Андриан.
— По звездам путь найдем.
— Слыхал, ищут и по звездам, но где уж мне с вами спорить. Стар. — Андриан подошел к стреле и стал оглаживать ее рубанком.
Прохор наклонился к уху Василия.
— Сегодня наши ребята собираются на игрище к Сорочихе. Сходим?
— Ладно. Вечером зайду за тобой. Возьми гармонь, — согласился Василий.
Жила Сорочиха в просторной избе на краю Косотурья, где шла дорога на Белоногово. Ее муж погиб в Маньчжурии, во время войны с японцами. Оставил жене небольшое хозяйство, но с годами оно стало хиреть. Сама Сорочиха часто прихварывала и работать не могла. Зимой по вечерам у нее собиралась молодежь обеих частей Косотурья. Плату за игрища она не брала, была довольна тем, что девушки приносили ей из дому дров, а порой и пироги. Случалось, что во время драки выбивали у ней окна. Наутро ребята сами вставляли новые.
Обычно девушки приходили с прялками, рассаживались возле стен по лавкам и, работая веретеном, пели, песни. — такие же длинные, как бесконечная нитка пряжи. Сорочиха сидела на голбчике и, подперев щеку, слушала девичьи песни. Может быть, старая женщина в эти минуты вспоминала свою нелегкую молодость и погибшего мужа.
Но вот в избу с шумом вваливалась ватага парней, и начинались игры и пляски под гармонь. Слышался смех, крик, топот, визг и разудалая частушка.
Не успели девушки отдохнуть от дробной пляски, как в избу гурьбой вкатывались другие ребята со своей гармошкой, и в избе Сорочихи «дым коромыслом». Теперь плясали с девушками чистовские и камышинские парни.
Но вот во время пляски чистовец толкнул камышинца. Тот двинул его плечом. Знавшая по опыту, чем все это кончится, Сорочиха подбирала ноги и забивалась в дальний угол голбчика.
Смолкла гармонь. Началась драка. Девушки с визгом лезли кто на полати, кто к Сорочихе на голбчик. Более смелые стали растаскивать дерущихся. На этот раз перевес был на стороне камышинцев, и они начали теснить чистовцев к дверям.
В момент горячей свалки на пороге избы показались Василий с Прохором. Увидев своих в беде, Прохор, сунув гармонь одной из девушек, ринулся на камышинцев. За ним последовал Василий.
Прохор схватился с Нестором Сычевым.
— Я тебе припомню круг на ярмарке, — злобно произнес Нестор и выхватил из кармана двухфунтовую гирьку на ремешке.
— Не забыл, сволочь! — резким движением снизу вверх Прохор ударил противника в челюсть.
Сычев упал.
Василий отбивался от троих здоровенных камышинцев.
— Дави, ребята, голоштанников!
Последний выкрик камышинца особенно озлобил Василия и, не жалея кулаков, он начал ожесточенно молотить нападающих. Теперь перевес был на стороне чистовцев. Вытолкав камышинцев из избы, их стали теснить из полутемных сенок. Подобрав выброшенную на снег гармонь, камышинцы ушли. Очистив избу от противника, чистовцы с помощью девушек стали наводить в ней порядок. Подмели пол, разбитое во время драки окно заткнули подушкой, подбросили дров в железную печурку. Прохор взял гармонь, и в избе Сорочихи снова начались песни, пляска.
В самый разгар веселья Обласов почувствовал, что кто-то потянул его за полушубок, и послышался шепот: