— Почему, что ты имеешь в виду? — спросил я.
— Меня назначили в штаб, — сказал он. — Да, меня направили на штабную работу и вполне вероятно, что мне больше никогда не пришлось бы воевать на передовой. Вот чертово невезение, согласись…
Когда я возвращался домой на поезде, я задумался. Адольф, военнопленный в Англии, получил назначение в германский Генеральный штаб. “Цель войны — ум неприятельского командира”. Так утверждал Гарт. Есть ли связь между этими двумя мыслями? ПРЕДПОЛОЖИМ, ЧТО Я, А НЕ АДОЛЬФ, ПОЛУЧУ ДОЛЖНОСТЬ В НЕМЕЦКОМ ГЕНШТАБЕ. Какие возможности тогда откроются передо мною! Я пришел в состояние настоящего возбуждения при этой мысли. Но тут ко мне вернулась моя природная осторожность. Я вспомнил, что всего несколько дней назад я был приговорен военным судом к смертной казни. Я отправился тогда в немецкий тыл в полной уверенности, что останусь неразоблаченным. Но всего лишь несколько мелких деталей поставили меня в тупик, едва не приведя к фатальному исходу. То же самое вполне может произойти снова — и в этот раз уже не будет капеллана, подвернувшегося мне в последний момент!
Тем не менее, идея прочно поселилась в моей голове. Я полагаю, что-то было в моей крови, что толкало меня вперед, заставляя не думать о более привычных формах участия в войне. Люди смешанного происхождения, как я заметил, редко строго придерживаются обычной точки зрения. Еще до того, как я доехал до дома, в голове у меня уже сложился в черновом виде план, и на следующий день я отправился в Лондон, нашел там моего друга-бригадира и попросил его свести меня с одним очень важным офицером в Военном министерстве, чтобы изложить тому свой план.
Мою идею тут же пренебрежительно отвергли: в Военном министерстве всегда были большие запасы холодной воды, чтобы остужать чересчур горячих “новаторов”. Достаточно вспомнить, как там отнеслись к созданию и использованию танка. Но с чем большим сопротивлением я сталкивался, тем с большим рвением я хотел воплотить мой план в жизнь. В очередной раз мне помогло мое происхождение. Блистательный, искрометный темперамент моей матери, скорее всего, поник бы, наткнувшись на такой холодный прием, но во мне было еще упрямство фермера из центральных графств Англии, бесценное наследство мое отца. Я послал телеграмму моему начальнику разведуправления в Штабе главнокомандования во Франции, и на следующий день он уже был в Лондоне. Мы вместе пошли в Военное министерство, и в этот раз там был человек более высокого ранга. Мой шеф согласился с предложенным планом во всех подробностях и настоял, чтобы, по крайней мере, мне дали возможность попытаться. Он подчеркнул, что ущерб в случае неудачи будет ничтожным (и верно — всего-навсего моя жизнь!), зато в случае успеха мы получим невероятные преимущества. Таким образом, мне предоставили некоторую свободу действий, и я начал разрабатывать детали своего плана.
В этот раз план основывался на вполне прочных предпосылках. В прошлый раз мне пришлось играть роль человека, почти мне незнакомого. Я мог разговаривать только о том, что он сам рассказал мне. И как оказалось впоследствии, именно это ограничение в значительной степени привело меня к провалу. Но о моем кузене Адольфе я знал почти столько же, сколько о самом себе. Я вполне разумно и с уверенностью мог рассказать о каждом члене его семьи и обо всех деталях его ежедневной жизни. Кроме того, благодаря родственным связям, я был очень похож на своего кузена. Стоит мне оказаться в Германии, и я сыграю его роль с полной достоверностью. Моим главным беспокойством и одновременно моей первой задачей было то, что я должен был попасть в Германию при таких обстоятельствах, которые ни в коем случае не могли бы вызвать подозрения. И я принялся за работу.
В лагерь в Холипорте внезапно пришло распоряжение о переводе Адольфа в Доннингтон-Холл. Это бы мой первый шаг. Адольфа вывезли из Холипорта под вооруженным конвоем, но в Доннингтон-Холл он так и не попал. Вместо этого, его отправили в военную тюрьму в Шотландии и содержали там. Мне было жаль Адольфа, потому что ни одно из его писем теперь не доставлялось домой — по очевидным причинам. И когда Адольф оказался в Шотландии, я занял его место в путешествии из Холипорта в Доннингтон-Холл. Охрана получила строгое предупреждение — ни в коем случае не проболтаться. Меня со всеми формальностями передали начальнику лагеря в Доннингтон-Холле, который был посвящен в тайну, но обращался со мной точно так же, как с любым другим пленным немецким офицером.
Адольфа необходимо было перевести, потому что занять его место непосредственно в Холипорте для меня было бы рискованно. Он вполне мог успеть завести там много знакомств, и меня легко бы разоблачили. Я избрал Доннинтгтон не просто так. У Военного министерства уже была информация, что два немецких морских офицера, содержащихся там, планируют побег. По этой причине их как раз собирались перевести в другой лагерь, с боле строгим режимом, но тут как раз подоспел я со своим планом. Ситуация была как раз для меня. Я узнал, что эти два моряка не были старыми друзьями, но объединили свои усилия ради побега. Один из них выдвигал идеи, а другой хорошо говорил по-английски. Теперь нужно было убрать второго немца, поскольку я знал, что тогда первый немедленно начнет подыскивать себе нового сообщника. А так как я собирался выдать свое знание английского языка во время беседы с охранниками, первая часть моего плана должна была осуществиться гладко.
В Доннингтоне меня приняли без малейших подозрений. Очень скоро я заметил офицера, разработавшего план побега, о котором уже было известно властям. Он был лейтенантом подводного флота по фамилии Фрайберг. Несколько дней ничего не происходило, и я спрашивал себя, не ускорить ли мне процесс, начав открыто говорить о своем желании сбежать. Но я решил все же подождать, потому что намного лучше было бы, если бы предложение исходило от него самого. К этому времени всем уже был известно, что я прекрасно знаю английский язык, и потому с первого момента я пробудил к себе его интерес.
Доннингтон-Холл, конечно, представлял собой старое английское поместье в Лестершире, перестроенное в целях содержания попавших в плен офицеров. Я давно знал это место, потому что оно располагалось всего в десяти милях от моего дома. Значительная часть большого парка была предоставлена офицерам для прогулок, но вокруг него было устроено несколько рядов проволочных заграждений. Побег был бы трудным делом, хотя в случае необходимости Военное министерство могло бы подыграть нам. Но я этого не хотел. Мне казалось, что лучше всего будет, если мы сбежим естественным путем.
Фрайберг попал в мою ловушку именно так, как мне хотелось. Однажды, во время прогулки вокруг дома, он подошел ко мне, и когда я был один, попросил меня встретиться с ним позднее, когда офицеры пойдут на ужин. Я, конечно, так и сделал, и он с большой осторожностью спросил, не собираюсь ли я попытаться сбежать. Естественно, я ответил утвердительно и спросил, есть ли у него какие-то идеи. Да, очевидно, план у него уже был, совершенно новый план. Если удастся выбраться из лагеря, он собирался отправиться к удаленному участку побережья, где его подобрала бы подводная лодка. Это было для меня совершенно новым. Я не ожидал услышать что-то настолько мелодраматическое. Тут же я узнал, что эту же идею неудачно попытался исполнить всего пару недель назад другой немецкий военнопленный, содержавшийся в лагере Диффринэйлд близ Денбая. Фрайберг вначале содержался в этом лагере в Денбае и обсуждал идею с Херманном Толенсом, до того, как тот попытался осуществить ее.
Фрайберг уже успел основательно подготовиться. Несколько недель назад одного тяжелобольного немецкого офицера отправили домой, обменяв его на раненого англичанина, попавшего в плен к немцам. Через него Фрайберг передал записку в германское Адмиралтейство, попросив, чтобы немецкий флот отправил подлодку к тому самому месту, где Толенсу едва не удалось сбежать — в Грейт-Ормз-Хэд близ Ландудно. Он избрал это место, будучи уверен, что английские власти не ждали бы повторения подобной попытки в том же месте. Фрайберг получил ответ, замаскированный под письмо его сестры, в котором та сообщала, что будет рожать 29 октября. Конечно, это означало, что именно в этот день, вернее, в эту ночь, подлодка прибудет в назначенное место. Больше всего Фрайберга беспокоило время — уже наступило 20 октября. Он все приготовил для побега. Он даже достал пару ножниц для перерезания колючей проволоки, которые ему прислали из Германии спрятанными в головке сыра. Но как только власти пересели его партнера в другой лагерь, они тем самым выбили почву у него из под ног, поскольку Фрайберг почти ни слова не знал по-английски, а это значило, что его разоблачат задолго до того, как он доберется до Ландудно. Потому он попросил меня присоединиться к нему, и я согласился. Он очень нервничал, опасаясь, что нас раскроют или что хотя бы какая-то часть его плана провалится, но я заверил его, что у нас все получится — я сам этого очень хотел.
Должен сказать, что мой шеф выдержал целую битву с Адмиралтейством, прежде чем убедил их принять подготовленный план нашего побега. Адмиралтейство утверждало, что очень опасно позволить немецкой подводной лодке прибыть к нашим берегам незамеченной. Они хотели воспользоваться моей информацией и потопить или захватить ее — не принимая во внимание мой план. В конце концов, пришлось вмешаться одному очень высокопоставленному политику, заставившему моряков согласиться с тем, что мой план должен пользоваться приоритетом. Кроме того, как аргументировал я, если нам удастся сбежать при помощи этого плана, то и другие немецкие офицеры, возможно, соблазнятся такой же идеей, и тогда будет нетрудно использовать их в качестве ничего неподозревающих приманок, чтобы заманивать немецкие подлодки к нашим берегам и топить их.
Фрайберг очень обрадовался, когда я без колебаний согласился разделить свою судьбу с ним. Осталось решить только одну проблему — достать для меня одежду. За себя он не боялся, потому что мундиры немецких военных моряков очень похожи на английские и небольшими изменениями его мундир вполне можно выдать за наш. Но моя ситуация была совсем другой. У меня вообще не было подходящей одежды. С брюками трудностей не возникло бы, поскольку у Фрайберга была запасная пара, но полной формы он достать не мог. Кроме того, как оказалось, других моряков в лагере не было. Тогда я сделал ему следующее предложение. Я уже объяснил ему мое знание английского языка, когда упомянул о моем кузене, проживающем в Англии. Я посчитал разумным сразу сообщить об этом, чтобы когда этот факт раскроется он не вызвал бы излишних подозрений. А так как мой кузен жил недалеко от Доннингтон-Холла, я предложил попросить его посетить меня в лагере. Тогда, возможно, нам удастся украсть кое-что из его одежды. Потому я написал самому себе на мой собственный адрес и через два дня мой брат (выдававший себя за меня) приехал ко мне в гости. Разумеется, мы не воспользовались мелодраматическими методами — не было никакой «контрабанды» одежды или ее похищения. Но брат приехал в желтовато-коричневом плаще, который в те годы носили все. Стоил Фрайбергу увидеть этот плащ, как он сильно толкнул меня в бок. Я сделал вид, что понял его мысль, хотя на самом деле именно я попросил своего брата приехать ко мне в этом плаще. Потому, когда он поднялся, чтобы уходить, он спросил, может ли он что-то сделать для меня, я попросил его достать пару деликатесов. — Но, прежде всего, — сказал я, — мне хотелось бы получить какую-то теплую одежду, чтобы выдержать этот ваш жуткий климат, потому что, когда меня взяли в плен, на мне была только та форма, которая на мне и сейчас, и ничего из Германии для меня не поступало. Мой псевдокузен тут же нашел лучшее решение. Он просто одолжил мне свое пальто. Я очень горячо поблагодарил его и попросил не сообщать об этом караулу, чтобы те не подумали, что это все организовал я сам. После того, как он ушел, Фрайберг и я пожали друг другу руки и даже пустились в пляс от радости прямо в комнате. С этим плащом я мог безбоязненно пересечь всю Англию.
Несколько побегов из Доннингтон-Холла уже имели место, хотя, насколько мне известно, во всех случаях беглецы были пойманы. До самого последнего момента мы не посвящали других офицеров в нашу тайну, но нам пришлось сделать это. Нам требовался кто-то, кто помог бы нам при перекличке, чтобы после того как мы уйдем, у нас было больше времени до того, как поднимут тревогу. Детали нашего плана не были оригинальными, но, несмотря на все усилия охраны, она практически никак не могла бы помешать побегу. Перед вечерней проверкой мы спрятались на земле. Мы попросили нескольких пленных офицеров во время переклички сообщить, что мы больны и лежим в постели, затем двое наших товарищей незаметно ускользнув с плаца, залезли бы в наши постели, чтобы дежурный сержант во время проверки сообщения о нашей болезни не задавал лишних вопросов.
Была темная ночь, проливной дождь заставил охранников спрятаться в своих будках. После переклички, естественно каждый офицер должен был находиться в самом здании Доннингтон-Холла, и у проволочного заграждения парка осталось очень немного часовых, большинство из них размещались у внутренней ограды, охраняя сам дом. В половине шестого мы услышали из Холла веселый хор, распевающий «Германию превыше всего». Эта песня была сигналом для нас, что поверка прошла, не вызвав подозрений. Мы договорились, что во время утреней переклички два офицера снова симулируют нашу болезнь, перебежав из одной комнаты в другую — чтобы их посчитали дважды.
Мы подождали почти до полуночи, чтобы у заграждения не осталось никого, кроме немногочисленных часовых. Фрайберг не знал, что часовой, обычно стоящий на посту неподалеку от того места, где мы собирались перерезать проволоку, как раз этой ночью был переведен на другое место. Проволочное заграждение было прекрасно освещено яркими лампами, и прорваться через него было не так трудно, как может показаться, при условии, конечно, сто нам никто не помешает. Мы без больших трудностей перерезали проволоку. Правда, оставалась еще одна проблема — проволока электрической сигнализации, полностью окружавшей лагерь, но с нею мы справились, прорыв в земле узкий лаз под проволокой.
В два часа ночи мы были свободны. Фрайберг снова и снова благодарил свою счастливую звезду за то, что судьба подарила ему встречу со мной. Ведь я не только говорил по-английски, но и более-менее знал окружающую местность, с которой познакомился, несколько раз «посещая своего кузена», проживавшего всего в десяти милях. За ночь мы добрались до небольшого городка Коулвилла. Как только открылись магазины, я купил себе «штатскую» шляпу и билеты первого класса на утренний поезд до города Бертон-апон-Трент. Там мы провели остаток дня, дождавшись пяти часов вечера, когда через Бертон проходил прямой поезд в северный Уэльс, на который мы и сели. Все прошло прекрасно. Хотя однажды Фрайбергу пришлось понервничать. Одна пожилая дама, севшая в наш вагон в Кру, очень хотела побеседовать с Фрайбергом, чтобы получить от «британского морского офицера» информацию из первых рук. Но Фрайберг симулировал сильную зубную боль, и мне пришлось взять беседу на себя.
Мы прибыли к нужному месту на два дня раньше, потому я решил провести это время не в таком маленьком городке, как Ландудно, где на чужаков всегда обращают внимание, а в большом городе, где мы пользовались бы куда большей свободой. Мы прочли о нашем побеге в газетах, и Фрайберг хихикал, когда я перевел ему заметку, где предполагалось, что мы отправились в Лондон. Я засунул одну из газет в свой карман. В ней была моя фотография, а это могло стать очень важным доказательством. Потому два дня мы провели в Манчестере, посвятив их в основном посещению кинотеатров, где не только прятались от дождя, но и могли сидеть в темноте. Я даже сделал там несколько покупок, приобретя себе более подходящую одежду.
29 октября после полудня мы сели на поезд до Ландудно, прибыли туда до наступления темноты и сразу двинулись в Грейт-Ормз-Хед, зная, что нам придется вскарабкаться на скалу до ночи. По дороге к скале мы встретили только одного человека. Это был служащий береговой охраны, но вместо того, чтобы заподозрить нас, он отдал честь Фрайбергу, посчитав, несомненно, что это офицер флота Его Величества, осуществляющий тут какую-то таинственную миссию. Еще до полуночи мы решили подать сигнал. С помощью купленного мною в Манчестере электрического фонарика я просигналил договоренный знак. Ничего не произошло. Снова и снова мы посылали световые сигналы в сторону моря — ответа не было.
Я встревожился даже больше Фрайберга. Возможно, что-то пошло не так в самый критический момент? Может быть, немецкое Адмиралтейство после всего случившегося не рискнуло послать подлодку? Или, еще вероятнее, на подлодке произошла поломка или ее потопил британский сторожевик? Но пока мы оценивали все эти варианты, к нашему облегчению, мы увидели ответный сигнал с расстояния в две сотни ярдов от подножья скалы. К берегу приближалась маленькая складная лодка. Но скала была настолько крутой, что мы не смогли попасть на лодку. Был только один выход — спрыгнуть в ледяную воду и добраться до лодки вплавь. Расстояние составляло всего несколько ярдов, но для меня это было серьезной проблемой, потому что я более чем посредственный пловец. Когда мы добрались до лодки, оказалось, что эта хрупкая скорлупка просто перевернется, если мы попробуем забраться в нее из воды. Потому нам бросили веревку и матросы, стараясь грести как можно быстрее, потянули нас к подлодке «на буксире». Там нас немедленно подняли на борт, напоили горячим кофе и завернули в одеяло, потому что — поверьте мне — десять минут плавания в ледяной воде это не шутка!