«Хотя я бы не стал никуда звонить, – говорил Василий Васильевич в одном из интервью вскоре после трагедии. – Я понимал, что, если я его не отпущу в Чечню, это плохо скажется на дальнейшей судьбе Миши. Хотя уберечь его от Чечни было элементарно: командир бригады на Дальнем Востоке – мой бывший подчиненный. Да и в ГРУ достаточно людей… Жена тоже все понимала и не отговаривала сына. Она ведь всю жизнь со мной была во всех передрягах. Кроме Афганистана, конечно…
Миша попал в Чечню 18 января 1995 года, а погиб на следующий день… 20-го утром мне об этом сообщили. А я в это время в госпитале лежал, у меня было двустороннее воспаление легких. Даже когда было прощание с сыном в госпитале Бурденко, меня выпустили на час. Я еще после этого полтора месяца там пролежал.
Тяжело, очень тяжело… Как именно погиб Миша, что там произошло, я не знаю».
У смерти причины разные, но результат один – беспощадный, необратимый. Хотя Миша был дважды женат, но детей не оставил. И снова фамилия Колесник, о чем так трогательно заботился незабываемый Семен Гордеевич, осталась без мужского продолжения.
Такое вот шекспировское драматическое напряжение переживала эта семья. Работая над материалами Книги Памяти о спецназовцах, погибших в Афганистане и Чечне, я много раз сталкивался с родительским отчаянием: «Зачем, зачем я отпустил(а) его на эту проклятую, никому не нужную войну? Надо было пойти на все, но не пускать!»
Драматизм родительского отчаяния Колесников был сильнее, чем у тех, кому надо было «идти на все». Василию Васильевичу достаточно было, как говорят, «мизинцем шевельнуть». Екатерине Михайловне была бы простительна «материнская истерика», подталкивающая мужа. Но это были бы уже другой Василий Васильевич и другая Екатерина Михайловна. Это уже не был бы «брат во кадетстве» с крепким моральным стержнем, не поступающийся честью офицера ни при каких обстоятельствах. Это уже была бы не жена боевого офицера, настроенная с ним на одну волну, для которой его офицерская честь, может быть, более свята, если можно так сказать, потому что жене приходится быть вдвойне бдительной, чтобы не бросить тень на нее даже ненароком.
Нашлись бы люди, которые «с пониманием» бы отнеслись к родительским «слабостям». И Миша бы остался жить. Найдутся и люди, которые будут подкладывать даже теоретический оправдательный фундамент под «слабину», мол, человеческая жизнь дороже компромисса с совестью. И неподсудно бы это было миру. Но сколько раз в оставшейся жизни и Михаилу, и родителям пришлось бы опускать глаза при встрече с подобными сюжетами и – главное! – оправдывать их?!
В христианстве есть святые, пострадавшие за веру, не поддавшиеся на искус легкого решения трудной проблемы. Они в легендах, молитвах, апокрифах. Святость атеиста Василия Колесника не претендует на подвиг, предполагающий канонизацию; это просто суть совестливого человека, не способного преступить справедливость.
И глядели на меня в ту нашу встречу его глаза словно с иконы, признающие и призывающие лишь высший суд нравственности: «Те, кто пишет, что генералы, мол, своих детей в Чечню не отправляют, сами уж точно не отправили бы, будь генералами. А ведь выступают судьями, поучают… Чему? Как терять достоинство?»
Лишь вот в таком мимолетном своеобразном откровении-исповеди можно было догадаться (только догадаться!) об истинной тяжести, что носил в душе отец после гибели сына и что выражал кратко: «Тяжело, очень тяжело…»
Профессия – Спецназ
Екатерина Михайловна, рассказывая о своем муже, как-то сказала: «Он был очень азартный, взрывной, увлекающийся. И в то же время – очень осторожный, предельно собранный, контролирующий каждое свое слово, каждое движение». Да ведь это противоположные чувства! – хочется удивленно воскликнуть, услышав такую характеристику. Но, поразмыслив, признаешь, как точно она уловила полюса его характера, которые по законам диалектики хотя и находятся в борьбе как противоположности, но составляют единое целое.
Каждая яркая личность отличается такими парадоксальными, на первый взгляд контрастами. Сколько угодно примеров. Когда сочетаются в одном человеке высота духа, проблеск гения и низменная страсть, отточенный профессионализм и беспринципность и т. д. Сколько людей, столько и вариантов. Только у многих людей крайние полюса характера просто не явлены в силу незначительности: иные их приглушают сознательно внутренней боязнью выделиться, трусливо вжимаясь в некую «середину», в уютный безликий «центр». Недаром от этой «середины» слово «посредственность». В противоборстве полюсов не бывает центра. Недаром его давно называют «болотом», мертвым застоем.
У Василия Васильевича удачно боролись эти два начала (азарт и осторожность), создавая цельный характер, возможно, идеальный для разведчика. Без азарта, без ослепительной озаренности мгновенного решения и его немедленного исполнения разведчик обречен. Но он еще более обречен, если этому своему неуемному механизму не поставит надежные тормоза. С другой стороны, опять же будет обречен, если всю свою профессиональную жизнь проедет «на тормозах». Такая вот диалектика!
Профессиональная сторона жизни В. В. Колесника, как уже было отмечено, неотделима от всей его жизни в целом. И, наверное, не будет большим преувеличением сказать, что вся его военная судьба от суворовца до генерала есть хрестоматийный образец офицерского бытия. Причем (подчеркнем особо) вся его служба от начала до конца проходила в самых профессиональных воинских подразделениях – частях специального назначения. Именно этому поколению «братьев во кадетстве» суждено было создавать советский Спецназ на основе партизанских действий во время Великой Отечественной войны.
Днем рождения Спецназа является 24 октября 1950 года, когда Директивой военного министра СССР Маршала Советского Союза Василевского A. M. дано указание о формировании сорока шести отдельных рот специального назначения. В 1953 году, когда В. В. Колесник заканчивал суворовское училище, произошло сокращение Вооруженных Сил СССР. Осталось 11 рот. В одну из них он и был направлен в 1956 году после окончания пехотного училища.
Уже в следующем, 1957 году по указанию министра обороны СССР Маршала Советского Союза Жукова Г. К. проведены организационно-штатные мероприятия в сторону усиления Спецназа. Были сформированы пять отдельных батальонов, переведены на новую оргштатную структуру отдельные роты специального назначения. Эта реорганизация непосредственно коснулась и В. В. Колесника, командовавшего в то время учебным взводом отдельной роты Спецназа, на базе которой был развернут отдельный батальон специального назначения в Северной группе войск. Затем там же он стал командовать ротой. То есть начало военной карьеры Василия Васильевича совпадает с рождением Спецназа. Потом появятся и отдельные бригады, одной из которых он будет командовать. «Служба шла, как хорошо отлаженный механизм», – только и ответит Василий Васильевич на просьбу журналиста рассказать о своей службе. Немногословие его диктовалось и секретностью спецназовской «работы», и тем самым сдержанным характером. Только и без вопросов ведь ясно: его специальность – «держать порох сухим». А это значит, чтобы не лилась кровь, надо пролить вдвое больше пота на учениях, на смотрах, в повседневной армейской рутине.
Но только в газете военного округа можно было познакомиться с какой-нибудь зарисовкой «Огненные версты», в которой будет подробно описываться мастерство некоего молодого лейтенанта Иванова по выполнению сложного боевого задания в тылу «противника». Лишь посвященные могли догадаться, что под фамилией Иванова закамуфлирован Колесник.
«Вот опять „противник“ предпринял атаку. Хоть и темно, а различить цели можно. Лейтенант ставил задачи пулеметчику, автоматчику сержанту Р. Азиеву, вел огонь сам, и все большее раздражение появлялось у него по мере того, как возрастал поток вводных… Да, на этом пятачке, омываемом речушкой, не сманеврировать, не удержаться… Иванов оставил засаду, остальной состав группы повел через водную преграду. И невелика, неширока она, но сил выкачала изрядно. Шатаясь от усталости, выбрались воины на хаотичное нагромождение валунов… И только в машине лейтенант Иванов позволил себе расслабиться».
Все это на языке Василия Васильевича называлось «работой отлаженного часового механизма».
В той пикировке между «Ироническим обращением к генералу» и «неироническим ответом» ему со стороны военных отразилась извечная коллизия «видимого миру смеха и невидимых миру слез», когда обыденному сознанию вольно похихикивать над «безработными» (без войны) генералами, а тем – не до шуток. Слишком строга и коварна «материя», с которой имеют дело генералы, чтобы позволить над ней иронию.
Теперь, когда вся жизнь В. В. Колесника отошла в историю, когда на нее уже смотришь как бы со стороны, видишь истинный хрестоматийный пример, достойный занять место в учебных офицерских институтах. Без слов, без нытья, без вранья нести всю жизнь рутинную службу по «поддержанию пороха сухим», чтобы в нужный момент выстрелить в нужную цель. Сколько «боев» (в кавычках, без войны) за свою профессиональную жизнь провел В. В. Колесник и только один – настоящий, но зато как «выстрелил»! «Выстрел», за который он получил высокую степень воинского отличия – звание Героя Советского Союза.
Пусть у большинства офицеров (в идеале – у всех) будут только бои в кавычках, но офицерская профессия на то и существует, чтобы не оплошать, когда «раскроются кавычки». И полковник В. В. Колесник не был застигнут врасплох, когда ему было поручено наиответственнейшее, наисекретнейшее, наисложнейшее задание.
Об этой секретной операции под кодовым названием «Шторм-333» есть рассказ самого Василия Васильевича. Пусть он будет отдельной главой нашего очерка.
«Шторм-ЗЗЗ»
В ту пору я уже два года был старшим офицером ГРУ ГШ, направленцем на Среднюю Азию. Этот регион, два среднеазиатских округа, разместившиеся здесь, их командование знал очень хорошо, сам до недавнего времени командовал 15-й бригадой специального назначения, входившей в состав САВО, а с 1976 года – ТуркВО.
2 мая 1979 года меня вызвал к себе тогдашний руководитель ГРУ генерал армии П. Ивашутин и поставил задачу сформировать 154-й отряд специального назначения. В его штат входила боевая техника, а общая численность солдат и офицеров составляла пятьсот двадцать человек. Ни такого вооружения, ни такого штата в Спецназе до этого не было. Помимо управления и штаба, отряд состоял из четырех рот. Первая рота имела на вооружении БМП-1, вторая и третья – БТР-60пб. Четвертая – рота вооружения – состояла из взвода АНС-17, взвода реактивных пехотных огнеметов «рысь» и взвода саперов. В отряд также входили отдельные взводы: связи, ЗСУ «шилка», автомобильный и материального обеспечения.
Но главная особенность отряда заключалась в том, что в нем могли служить только представители трех национальностей: узбеки, теркмены и таджики. Поэтому и назвали его «мусульманский» батальон (отряд в спецназе соответствует батальону в сухопутных войсках). Бойцов отбирали только двух призывов, прослуживших полгода и год. Особые требования предъявлялись к физической подготовке кандидатов. Поскольку эксплуатация боевой техники предполагает специальные знания, людей отбирали в мотострелковых и танковых частях обоих азиатских округов. В основе, конечно, лежал принцип добровольности, но при отсутствии волонтеров данной военно-учетной специальности хорошего спеца могли зачислить в отряд даже помимо его воли.
Через полтора месяца отряд был сформирован. В каждой роте был переводчик, курсант-стажер Военного института иностранных языков. Но при таком национальном составе отряда у бойцов практически не было проблем с фарси – одним из основных языков Афганистана. Не удалось найти только офицера-зенитчика подходящей специальности. «Мусульманином» стал темноволосый украинец капитан Паутов, который, когда молчал, терялся в общей массе. Возглавил отряд майор X. Халбаев, занимавший до этого в 15-й бригаде должность заместителя командира одного из отрядов Спецназа по воздушно-десантной подготовке.
Пока отряд занимался боевой учебой, его бойцам в Москве уже шили форму афганской армии. На каждого военнослужащего были подготовлены легализационные документы установленного образца.
19-20 ноября отряд доставили самолетами в Баграм. Личный состав, имущество, предметы материального обеспечения, включая дрова, привезли на «Ан-12». Всю тяжелую технику – на «Ан-22», «Антее». Эта операция заняла около суток.
Выполнив поставленную передо мной задачу, я из Ташкента убыл в Москву. Отряд оставался в Баграме почти месяц и адаптировался к новым условиям.
Согласно первоначальным планам отряд должен был выдвинуться из Баграма и с ходу захватить резиденцию Амина в Кабуле. Но после неудачного на него покушения Амин перебрался в недавно отстроенный дворец Тадж-Бек.
13 декабря отряду поставили задачу совершить марш и прибыть в Кабул для усиления охраны главы государства. Такова была легальная задача «мусульманского» батальона.
Этот марш едва не стоил Халбаеву должности. По дороге одна из машин вышла из строя. Халбаев оставил с ней необходимые средства техпомощи, назначил руководить ремонтом своего заместителя по техчасти, и колонна продолжала движение. В Кабул отряд прибыл не в полном составе, и этот факт расстроил главного военного советника генерал-полковника С. Магомедова. Конфликт разгорелся еще и потому, что Халбаев не любил оправдываться и не старался выглядеть лучше, чем есть на самом деле. Такое поведение сразу настроило против него Султана Кекезовича, по-восточному любившего чинопочитание.
16 декабря я получил задачу вылететь в афганистан. В помощники взял Олега Ульяновича Швеца. Семнадцатого загранпаспорта нам привезли прямо к самолету. Вместе с нами в Афганистан летел генерал Юрий Иванович Дроздов и капитан второго ранга Эвальд Григорьевич Козлов. Быстро познакомившись, выяснили, что нам предстоит одно дело. Они курировали деятельность спецподразделений «Гром» и «Зенит» по линии КГБ.
В Кабуле я представился главному военному советнику, и он мне сразу высказал недовольство комбатом. Обвинив Халбаева в неумении грамотно организовать марш отряда, он настоятельно порекомендовал снять его с должности. Однако я давно знал Халбаева как вполне грамотного офицера и постарался убедить в этом вспыльчивого генерала. Посчитав мои доводы логичными, Султан Кекезович несколько успокоился.
Непосредственно дворец охраняла рота личной охраны Амина. Это была первая линия. Вторую должны были ставить мы. А третью линию занимала бригада охраны, которую возглавлял главный порученец Амина майор Джандат.
На следующий день мы поехали к нему знакомиться. Джандат закончил иностранный факультет нашего воздушно-десантного училища в Рязани, позже – Военную академию имени Фрунзе. Познакомившись, мы в общих чертах определили, как будем решать поставленные задачи, организовали связь. Мы объехали окрестности, и Джиндат показал, нам где можно организовать стрельбище и проводить занятия.
Каждый батальон бригады охраны имел свою казарму, и лишь танковый жил вместе с пехотным батальоном. Для танкистов не так давно начали строить казарму, которую и передали нам.
Это было двухэтажное здание, имевшее только пол, стены и крышу. Но окна мы завесили плащ-палатками, затопили буржуйки, и в помещении стало тепло. Кровати поставили в два яруса и таким образом разместили весь личный состав. Хотя в штате отряда была автоперевязочная, для хирурга и врача-анестезиолога оборудовали помещение медпункта. На все у нас ушло не более суток.
Когда я доложил Магомедову о проделанной работе, он приказал составить с афганцами план совместной охраны дворца, отработать план взаимодействия. Ну а для того, чтобы наладить личные контакты, генерал предложил организовать торжественный вечер, на который пригласить командование бригады. Поскольку узбеки умеют прекрасно готовить, с поварами проблем не было. Мы поставили палатку УСБ, где накрыли великолепный стол.
Афганцы уже знали меня как начальника штаба батальона. Швеца представили начальником разведки, комитетчиков тоже залегендировали под офицеров отряда. Гостей было человек пятнадцать. Поскольку они мусульмане, возникла проблема с тем, как подавать к столу водку и коньяк. Налили напитки в чайники. Разлили по первой. Смотрим – пьют. А под русскую водочку хорошо вести душевную беседу. Замполит бригады, по всей видимости, не рассчитал свои силы и утратил «революционную бдительность». Полагая, что за этим столом все друзья, он в порыве откровенности рассказал, как вместе с начальником связи и Джандатом они удавили Тараки. Когда командир услышал, что несет его комиссар, он пришел в ярость. Но быстро отошел и извинился перед нами, сказав, что его заместитель выпил лишнего и сам не понимает, что говорит. Конечно, мы и виду не подали, что нас эта история как-то заинтересовала. Но на следующий день в Москву ушло сообщение об убийстве Тараки, которое Амин тщательно скрывал.